Искусства не развивались, наука топталась на месте. Общественный строй даже и не думал выходить за рамки позднего феодализма, более того – в последние лет сто наблюдался заметный откат.

Корабли не отправлялись на поиски новых земель. Обаятельные проходимцы не швыряли свои плащи под ноги правительницам. Правительницы не интересовались со смехом, не будет ли в случае их замужества открытая суша переименована в «Матримонию»[39].

Никто не возразил против продажи индульгенций и, как следствие, принципы Реформации так и не были сформулированы.

Не складывались стихи. То есть, какие-то складывались, конечно, но ничего, равного или, хотя бы, подобного «Так вот оно, то самое лицо, Что бросило на путь скитаний сонмы Морских судов могучих и сожгло Вознесшиеся башни Илиона?»[40] или «Гораций, в мире много кой-чего, что вашей философии не снилось»[41], так и не сплелось. Театры возникли – кое-где и кое-как, но драматургам было далеко до человека, чьим именем назвали планету.

А самое скверное – не кричал гордый упрямец священникам, требующим покаяния: «И всё-таки она вертится!»[42]. И яблоки без толку падали с деревьев, не встречая на своём пути подходящей головы.

От размышлений о реалиях планеты Шекспир Лану отвлекло деликатное покашливание. Слева стоял подошедший почти беззвучно старичок в застиранной сутане. Абсолютно лысая голова его не нуждалась в выбривании тонзуры. Старичок почтительно протягивал ей небольшую шкатулку с откинутой крышкой.

В шкатулке лежало с пару дюжин колец, очень похожих на то, которое сейчас оттягивало левую руку Ланы, не привыкшей к таким вещам. Не приходилось, впрочем, сомневаться в том, что шкатулка наполнена «пустышками», абсолютно непригодными для связи.

Что ж, думала Лана, отдавая свое кольцо старичку и копаясь в шкатулке в поисках подходящего размера, предусмотрительность Пилар оказалась на высоте – как и мастерство техников, работающих на дом Мори. Во всяком случае, деревянные чётки и линзы на глазах не вызвали у отца Пола не только нареканий, но даже и банального интереса. А между тем, в наличии сканирующего оборудования конкретно в покоях этого господина Лана не сомневалась. Тем не менее, чётки и линзы остались при ней. Уже хорошо.

А вот то, что добираться до места службы придётся пешком, проходило скорее по разряду плохих новостей. Лана действительно устала, и отправляться в официально заявленный тридцатимильный пеший переход ей не хотелось совершенно. Но – пришлось.

И что хуже всего, ей даже завтрак не предложили, хотя время уже близилось к обеду. Разумеется, некоторое количество местных денег у неё имелось, и еду можно было просто купить, но сам факт! Хорошо хоть дали посмотреть на карту. Грубую, явно неполную, но в её обстоятельствах уже и это было хорошо. Одно дело выучить формальную географию, а получить привязку к местности…

Лана глубоко вздохнула, покорно приняла благословение отца Пола, приложилась (как учили) к перстню на гладкой, холёной руке, затянула потуже пеньковую веревку на пустом животе и спустилась по ступенькам собора. Следовало купить хоть какой-то снеди. Впереди была прогулка… ну пусть не на тридцать миль, но на двадцать пять уж точно.

Длинный летний день уже превратился в вечер, когда Лана вышла, наконец, к огромному озеру. Второй день пути. Куда более интересный, чем первый – не запомнившийся буквально ничем. Точнее, материала для «путевых заметок» хватало, но весь первый день мрина шла по местам обжитым, чем-то напоминающим её далёкую родину.

Да, не было привычного в детстве вельда, здешний Ноттингемшир был, как и на Прежней Земле во времена «доброй Старой Англии», лесным краем. Но разбросанные тут и там деревеньки и небольшие усадьбы вполне могли располагаться и в округе Лазарев на Алайе. Дорога, пусть и не слишком оживлённая, была, тем не менее, прохожей и проезжей.

Лане даже удалось остановиться на ночлег в придорожном трактире. И дородная хозяйка была (за мелкую серебряную монетку) так любезна, что предоставила «святой сестре» место на чердаке, куда, при закрытом люке, не смог бы попасть никто посторонний.

Зато второй день не задался с самого утра. Та же хозяйка убила добрых полчаса, пытаясь отговорить сестру Марию Катарину от дальнейшего путешествия. И перекрестила на прощанье с таким видом, словно не ждала новой встречи.

Буквально через пару часов после того, как Лана покинула трактир, она оказалась на территории, недавно охваченной мятежом. Той самой, где пропала экспедиция фон Келлера, к которой принадлежал покойный Диксон. Той самой, где располагался монастырь покойного (совпадение? ох, вряд ли…) Родриго Кабреры.

Чем дальше, тем меньше лейтенанту Дитц нравилась окружающая действительность. Скорость передвижения заметно упала: приходилось соблюдать предельную осторожность. Но к озеру она, всё-таки, вышла.

Позади остался уставленный прогибающимися от тяжести виселицами пустынный большак и несколько обезлюдевших деревень и хуторов – королевское правосудие было быстрым, непреклонным и не знающим милосердия.

Заваленные падалью колодцы. Потравленные поля. Расколотые придорожные кресты. Пара часовен с выбитыми дверями и следами огня на разграбленных алтарях. Жуткое амбре гниющей плоти сводило с ума, вызывая в памяти ужас Джокасты. И хотя с самого завтрака у Ланы во рту не было и маковой росинки, есть ей не хотелось – разве что блевать.

Встречных и попутных прохожих почти не было. Несколько раз ей попадались бродяги, недооценившие одинокую монашку, «вооружённую» свежесрезанной ореховой палкой. Или переоценившие свои способности по части ограбления и (или) изнасилования. Внушение им божьего страха не составило никакого труда, но и хорошего настроения не прибавило. Что уж говорить о заупокойной службе, отслуженной по просьбе уцелевших жителей деревеньки, от большинства домов которой остались только каминные трубы…

Около часа лейтенанту Дитц пришлось просидеть в кроне старого дуба: банда мародеров устроила на неё загонную охоту. Поймать не поймали, разумеется, и даже не поняли, куда она могла подеваться, но время… время уходило как вода сквозь разомкнутые пальцы.

Солнце уже спустилось к самой кромке леса. И перспектива ночевать под открытым небом развернулась перед Ланой во всей своей сомнительной красе. Да, не впервой. Но приятного до обидного мало. И всё же она добралась до намеченной точки продуманного ещё на Шанхае маршрута.

На противоположном от дороги берегу озера (если верить предоставленным Пилар данным и увиденной в соборе карте) располагался монастырь, настоятелем которого много лет являлся отец Родерик – именно так называли здесь Родриго Кабреру.

В принципе, можно было свернуть с тракта тремя милями ранее, и тогда она уже была бы у ворот, избавившись от зловония и неприглядных «украшений» большой дороги. Но лейтенант Дитц решила, что имеет полное право получить хоть какое-то удовольствие от навязанной миссии. Раздобыть изображения небольшой обители, удивительно органично вписанной между меловыми утёсами, труда не составило. И Лане хотелось посмотреть – сейчас, на закате, вот так удача! – как отражаются в зеркальной глади замшелые стены аббатства и шпиль базилики.

Кроме того, соваться в незнакомое укрепление (а любой монастырь укреплён по определению) без подготовки – занятие нездоровое и не способствующее сколько-нибудь продолжительной жизни. Так что провести предварительную рекогносцировку велел тот самый бог, в которого Лана не особенно верила, но чьё существование вполне допускала. Почему нет?

Ким, медик роты Планетарно-десантного Дивизиона, в которой Лана служила вплоть до перехода под крыло Дедули Горовица, частенько повторял слова, приписываемые Будде: «Все вы идёте к истине разными путями, а я стою на перекрестке и жду вас». В общем, пусть теологи ломают копья о головы атеистов – или наоборот. Лана Дитц не станет делать выводы, пока не получит достаточное количество надёжной, проверенной информации.