А вот там, в конце деревни, у кромки самого леса, жила моя бабушка.

Очень сильно хотелось взглянуть, как там сейчас, но машина притормозила у белого двухэтажного коттеджа, виднеющегося через ажурную высокую изгородь, и я узнала дом родителей Никиты. Когда-то он был меньше на целый этаж, да и вширь не так раздавался, но смотрелся красиво, не вычурно. Светловолосая женщина, что вышла на лестницу и приветливо махнула рукой, подтвердила мои мысли: да, мы приехали. И нас уже ждут.

– Никит, а у нас получится позже, может, вечером, пройтись к бабушкиному дому? – с надеждой взглянула на друга.

– У нас все получится прямо сейчас, – усмехнулся он и, посигналив маме, проехал мимо. – Сейчас жарко – так что я за комфорт. А вечером, по твоему заказу, пройдемся.

– А… как же твоя мама? – слегка растерялась я.

– Увидитесь с ней на полчаса позже, – небрежно пожал он плечами, а потом с усмешкой взглянул на меня. – Или ты подумала, что это она меня встречать вышла? Мы с ней только пару часов как расстались. Когда я за тобой уезжал. Нет, Ань, ей не терпится взглянуть на тебя! Уверен, папа тоже в одной из комнат держится за занавеску. Ну а что ты хочешь? Такое событие! Смотрины, можно сказать…

И вот тут я начала нервничать.

Сильно нервничать.

– А… – снова взглянув на меня, покивал понимающе друг. – Наконец-то проснулась?

Я задержала дыхание и выглянула в окно. Не потому, что красиво. Что красиво, сомнений нет, но…

– Если ты паникуешь от того, что вдруг поняла мой намек и надо было брать чемоданчик побольше, – не беда. Я заскочу к тебе домой и возьму все по списку, который составишь. А если ты подумываешь сбежать – тоже не страшно. Здесь автобусы и маршрутки не курсируют, такси без звонка хозяина дома на территорию не пропустят, так что выдохни наконец и расслабься. И потом, вспомни о нашей цели!

Я вспомнила о Филиппе, о том, что мы два года не виделись, и занервничала еще сильнее. А потом машина остановилась, я повернула голову и… выдохнула – от представшего передо мной зрелища. Это было… это…

Я во все глаза смотрела на бабушкин дом. Нет! Я помнила, что он был как минимум раз в пять меньше этого, и сознавала, что вряд ли нынешний дом сделан из натурального дерева, – так, только видимость создает.

Но он до безумия был похож на любимый дом моего детства. А значит, был просто великолепен!

– А вот этого я не заказывал, – проворчав, Никита провел пальцем по моей щеке, а потом заставил повернуться к себе и уверенно вытер слезинки. – Внутрь заходить не будем, а то ты совсем расквасишься, и мама подумает, что я тебя силой сюда приволок!

– А мы что, можем зайти?! – не поверила я удаче. – Нас впустят?

– В таком состоянии нет.

– Почему?

– Потому что это дом для счастья и радости, а не изба-рыдальня.

Усмехнувшись, я достала из бардачка влажные салфетки, вытерла лицо. Пока машина возвращалась к дому родителей Никиты, я успела припудриться, тронуть помадой губы и накрасить ресницы.

– О, – заметив мое незначительное преображение, взбодрился друг. – Начинаю тебя узнавать!

Я рассмеялась. Подождала, пока Никита обойдет машину и откроет мне дверь – не потому, что его мама все еще наблюдала и где-то в доме на посту стоял папа. Просто у нас изначально так было принято: Никита позволял мне быть женщиной, а я ему – быть мужчиной. Дружбе ведь это никак не мешало.

– Интересно, – подав мне руку, усмехнулся Никита. – Они сразу тебя узнают?

– То есть… – Я почти нырнула обратно в салон, но сильная рука уверенно вытянула меня на свежий воздух. – Они что, не знали, что я приеду?!

– Я сказал, что поехал за девушкой. Но что это ты, уточнять не стал. Люблю сюрпризы.

– А я ненавижу!

– Знаю, – вопреки моему возмущению, он широко улыбнулся. – Столько лет пытаюсь тебя приучить к ним – и все никак. Но тешу себя надеждой, что однажды мне это удастся.

– А я тешу себя надеждой, что однажды твоя фантазия все же иссякнет. До сих пор вздрагиваю, как вспомню ужа в кровати, гусениц в баночке, плакат с моим изображением на двери школы, твои частушки под моими окнами и лепестки роз по всему подъезду, которые я час выметала. Это неправильные сюрпризы, тебе так не кажется?

– Нет. По-моему, я как раз все делаю правильно, – отмел все упреки мужчина. – Вряд ли кто-то еще может похвастаться, что ты помнишь его подарки спустя долгие годы. И бережешь их – как, например, мой плакат. Но оно и понятно: ручная работа, хэндмейд.

– Просто твой плакат такой страшный, что я боюсь к нему прикасаться. Как забросила на шкаф – так и лежит.

– Страшный? – удивился Никита и привел аргументы, почему его плакат страшным никак быть не может: – Я, между прочим, старался! Подбирал бумагу, кисти и краски, приобрел клей хороший, чтобы сразу не отодрали, чтобы сюрприз хоть полчаса провисел на двери. Ты же и раньше любила поспать, так что пока бы пришла… А еще сделал надпись разноцветными маркерами, чтобы ни у кого не осталось сомнений – «Самохина Аня – самая красивая и добрая девочка в школе!»

– Угу, – буркнула я, – только следы от плаката потом два часа с матами отдирала уборщица, а глядя на твой рисунок, словам уже никто не поверил.

– Печаль, – расплылся в довольной улыбке Никита.

– В это не верила даже я. До самого окончания школы. И только потом…

– Хватит на сегодня воспоминаний, – прервал меня друг, взял за руку и поставил пред материнские очи. – Мам, а что это ты одна? Зови папу! Пусть он тоже вблизи посмотрит на красивую, добрую и отзывчивую девочку, которая пала жертвой моего обаяния и согласилась разделить со мной тот страх и ужас, что вы уготовили! Вот. Привез. А вы не верили, что я занят всерьез и надолго!

Ой, вцепилась в его ладонь. Ой, что сейчас будет…

– Здравствуйте, Инга Викторовна, – улыбнулась я женщине, грозно взирающей на меня с высоты лестницы.

И неожиданно увидела, как она сначала расслабилась, а затем приветливо улыбнулась в ответ.

– Аня? – ее сомнения рассеялись, когда я улыбнулась шире, а Никита прошипел что-то непонятное, ощутив на себе остроту моих коготков. Женщина распахнула дверь и весело подмигнула мне: – Пойдем, покажу тебе твою комнату. А по всему дому, раз ты всерьез и надолго, тебе потом сам Никита экскурсию организует.

Женщина отвернулась. Я снова попыталась хоть как-то выразить Никите степень своего удивления, но он перехватил мою ладонь, поднес к губам и, пронзив меня насмешливым взглядом, сообщил:

– Единственное место на теле, где я могу позволить себя расцарапать – это спина.

Я видела, что он забавляется. И это было привычным его поведением. Но то ли голос его прозвучал как-то не так, как обычно, то ли я перенервничала от глубокого погружения в воспоминания, но ничего забавного в его словах не нашла.

Несмотря на искорки веселья в карих глазах и беззаботный тон, заявление Никиты прозвучало совсем не как шутка. Скорее оно было намеком или… предупреждением.

Высвободив из захвата ладонь, я поспешила в дом. И сделала вид, что не расслышала фразы, которая прозвучала мне вслед:

– Умная девочка. Не при маме.

Мы с мамой Никиты сидели на террасе, смотрели на хвойные аккуратные кусты и деревья, приятные глазу, пили вкусный чай с не менее вкусными конфетами, вполне беззаботно болтали, пока мужчины говорили о чем-то своем, но я то и дело тихонько вздыхала.

Нет, Инга Викторовна – приятная женщина, и я рада была увидеть, что, несмотря на рост достатка мужа, она не изменилась. Мне кажется, она даже внешне осталась прежней – молодой, красивой, и ее светлых волос пока еще не коснулась седина. И отец Никиты, Иван Петрович, остался, как и раньше, – просто молчаливым и замкнутым человеком, не превратившись в сноба. Его внешность, несмотря на то, что виделись мы довольно давно, также не подверглась серьезным корректировкам – только черные волосы тронула седина, и карий взгляд стал еще более цепким. А так – все тот же высокий и крепкий красавец, каким я его запомнила.