В декабре 1744 года он обращается в Сенат и заявляет о своих опасениях, что «злодеи по поимке будут на него показывать», поскольку он вынужден «знаться с ворами и участвовать в их воровских делах» по роду своей деятельности. Сенат заверяет Каина, что он может действовать без опасения, и выдает ему бумагу, в соответствии с которой «сыщик» мог брать под арест всякого, кого пожелает. С того момента Каин фактически руководит преступным миром Москвы. Оградив себя от возможного преследования друзей-воров и предоставив подьячим Сыскного приказа законное право не давать ходу доносам на себя, он чувствует себя в полной безопасности.
Но предугадать всего не мог даже Каин. Донесли на него раскольники, с которых Ванька вымогал деньги. В 1745-м он был арестован, «нещадно бит плетьми», но выпущен под наблюдение полиции и взялся за прежнее. Благодаря его «успешному» сотрудничеству с полицией, преступность в Москве окончательно вышла из-под контроля властей. В мае 1748-го подтвердились слухи о предстоящих пожарах и грабежах - Москва загорелась. Для расследования причин пожаров была создана специальная комиссия, которая работала в течение трех месяцев, осложняя деятельность Каина. Для того чтобы восстановить свое реноме, 8 августа 1748 года он сдает своего верного друга Петра Камчатку. Этот шаг оказался для него роковым: Ванька потерял доверие у воров, а подкупленные подьячие справедливо опасались того, что при случае «сыщик», не задумываясь, сдаст и их. Так оно и случилось.
В январе 1749 года Каин воспылал очередной страстью к 15-летней дочери Федора Зевакина и увез её. Отец девочки обратился в полицию, а, на беду Ваньки, об этом узнал приехавший в то время из Петербурга генерал-полицмейстер А. Д. Татищев, который, невзирая на прежние Ванькины заслуги, приказал арестовать его и допросить с пристрастием. Каин по обыкновению пытался «запеть свою страшную песню» - объявил «слово и дело», но на сей раз этот номер не прошел. За ложный донос он был бит и отправлен в сырой погреб, сидеть в котором ему явно не хотелось. Пришлось признаваться. Он начал говорить и повыдавал всех. Когда Татищев узнал о том, что на откупе у Ваньки состояли полицейские и чиновники Сыскного приказа, он пришел в ужас и предложил организовать по делу Каина особую следственную комиссию, что и было сделано.
Следствие тянулось четыре года, но закончено не было. В июле 1753 года комиссию упразднили, а дело Каина передали в Сыскной приказ. Личный состав этого учреждения к тому времени успел перемениться, но двое из тех, что помнили Ванькины благодеяния в бытность его сыщиком, ещё служили секретарями. Благодаря этому обстоятельству в отличие от прочих колодников Каин имел здесь некоторые льготы: в ножных кандалах он спокойно перемещался по двору, заходил в помещения и охотно делился своими приключениями с многочисленными слушателями.
Так продолжалось два года, но 27 февраля 1755-го приговор ему все-таки вынесли. Поскольку во времена Елизаветы смертной казни не существовало, Каину вырвали ноздри, на лбу и щеках поставили клейма, избили кнутом и отправили в ссылку - туда, где будет написана та самая автобиография.
В ней Каин постарается выставить из себя личность яркую и самобытную. Образ веселого, не чуждого самоиронии вора, который «на разбоях никогда не был и убийств не чинил», удался вполне. В глазах народа он остался разудалым добрым молодцем, который сыплет прибаутками и лукаво водит всех за нос. Ему приписывают авторство многих разбойничьих песен, среди которых такая известная, как «Не шуми, мати, зеленая дубравушка». Современные исследователи относятся к этому скептически, полагая, что большинство из них явно имеют народное или литературное происхождение. Как бы то ни было, Ванька Каин добился того, чего хотел: о нем помнят. А сам он так и сгинул на каторге…
Возможно, именно разбойничьи песни, прославляющие силу характера и смелость, стали причиной того, что в народном сознании образ разбойника был подчас сильно романтизирован. В них усматривали свободолюбивых удальцов, которые хоть и творят беззаконие, но способны на великодушие и являются к тому же ярыми противниками крепостного права. Расцвет разбойничьих песен пришелся на вторую половину XVII века; источником вдохновения для них стал бунт Стеньки Разина. На этот же период падает и пик разбоев, которыми занимались даже женщины. На Волге известны рассказы о разбойнице Марье, которая во времена Разина собрала шайку молодцов и успешно грабила окрестных купцов. В начале XVIII века в Ветлужском уезде был известен атаман Шапкин. И не на пустом месте родилась поговорка «Орел да Кромы - ворам хоромы, Ливны ворами дивны, а Елец - всем ворам отец, да и Карачаев на поддачу!». По существующему преданию, в руки орловских разбойников попал однажды сам Петр I. Узнав, на кого они кистень подняли, воры, конечно, струхнули и на вопрос царя, что заставило их заниматься таким промыслом, униженно отвечали: «Твои, государь, чиновники». Петр их, как водится, простил, потому что преступность чиновников интересовала его куда больше.
С середины XVIII века разбои пошли на спад. Разумеется, они не прекратились совершенно. Своих разбойников хватало в каждой российской губернии. 15 сентября 1750 года во двор помещика Воронежского уезда было подброшено подметное письмо с приказанием «ждать гостей и изготовить вина и пива по две куфы, да меду поставить двадцать пуд, да триста рублев денег положить в яме за большой дорогой», иначе грозили и его, и детей его сжечь.
Перепуганный помещик бросился в губернскую канцелярию, где немедленно распорядились «учредить крепкие денные и ночные караулы». Только разбойники оказались проворнее. Уже на следующий день нагрянули они к тому помещику, разграбили дом, убили хозяина и «бежали незнамо куда». Но чаша терпения уже переполнилась, да и сознание того, что власти готовы прийти на помощь, тоже придавало силы. Так, бежецкие крестьяне сами разгромили разбойничью шайку, которая в течение долгого времени наводила ужас на весь уезд. Осенней ночью они окружили их стан, переловили всех, не исключая атамана, и безжалостно сожгли в специально выстроенных срубах. Жители трех сел Тамбовского уезда объединились для поимки вооруженных мушкетами разбойников и сумели захватить атамана Умолота. В начале века такого быть не могло, люди перестали бояться.
Меж Пугачевым и Вольтером
Но если от разбойничьих шаек ещё можно было как-то защититься, то от помещиков-самодуров спасения не было. Неслыханными зверствами над крепостными прославилась печально известная Салтычиха. Дворянка Дарья Николаевна Салтыкова! умудрилась замучить 137(!) душ. Слухи об ужасах, которые творились в её доме, поползли по Москве с 1756 года. За нечистое мытье полов или плохо постиранное белье она колотила дворовых женщин вальком и поленьями, а войдя в раж, била их головой об стену, обливала кипяткам, дергала за уши раскаленными щипцами. Все это совершала не выжившая из ума старуха, но 26-летняя барыня. Разумеется, её поведение можно объяснить только психическими отклонениями, тем более что столь ярой «поборницей чистоты» она стала после того, как умер её муж.
Удивляет другое. За шесть лет крестьяне подали на свою помещицу 21 жалобу, но благодаря влиятельному родству Салтычихи и щедрым подаркам, которыми она осыпала полицию, жалобщиков ожидала незавидная участь. Лишь в 1762 году шестеро челобитчиков (у одного из которых безумная барыня последовательно убила трёх жен) смогли избежать погони и добраться до караульной будки. Подкупленные Салтычихой полицейские обещали отвести их в Сенатскую контору, но повели назад к помещице. Когда крестьяне увидели ненавистный дом на Сретенке, то стали кричать «слово и тело». Успокоить отчаявшихся людей конвойные не сумели.
Делу наконец-то был дан ход. Повальный обыск, произведенный в селе Троицком, вскрыл факты страшных преступлений. Салтыкова упорно отрицала свою вину. Следствие длилось шесть лет, но ни пытки, ни увещевания священников не заставили её раскаяться в содеянном. 18 октября 1768 года Дарья Салтыкова была лишена дворянского звания и после часового стояния на эшафоте с прикрепленной на шее доской, на которой начертано было «Мучительница и душегубица», препровождена в земляную тюрьму Ивановского женского монастыря, где ей предстояло провести остаток дней. В подлиннике указа, который был напечатан по всей России, слово «она» заменено «он» - этим Екатерина II хотела подчеркнуть, что Салтычиха недостойна называться женщиной. Впрочем, это не помешало ей родить в заточении ребенка от караульного солдата. Тридцать три года просидела изуверка сначала в подземной тюрьме, а затем в пристроенной к церкви каменной келье, но так и не повинилась в том, что совершила. Все те, кто принимал участие в её злодеяниях, а также священник, который давал разрешение на захоронение убитых, сосланы были на каторгу.
