А вот усов и бороды не было. Размеры тоже были обычные, да и бутылки с пивом в руке и сигареты во рту, кажется, не наблюдалось.
* * *
Меня в раннем детстве, как только читать научился, всегда интересовало, почему на заборах «Слава КПСС!» писать прилично, и родной дядя этой фигней деньги зарабатывал, а «Х♥Й» – нет.
Задавал взрослым вопросы, чем же они отличаются, и получал: «Подрастешь – сам поймешь!».
Подрос. Не понял. Или понял, но не до конца. Вот если ко второй надписи добавить «Х♥Й ВАМ!», тогда все становится на свои места, тогда действительно ничем.
Гопники
Ненавижу гопоту по всей своей сути, хотя, кто я, как не тот же гопник?
После моей третьей постановки на учет в детстве, после очередного залета мне оставался лишь один путь – в детскую колонию. Спас случай, попал под очередную «либерализацию», и был отправлен в детский концлагерь «Р. В. С. – Ребята Выборгской Стороны», откуда и попал впервые на Ленфильм на съемки фильма «Пацаны». Так я познакомился с Витей Мироновичем и, увы, ныне покойным, Валерием Приёмыховым. Если это был фильм не про «гопников» – то х♥й вам в жопу по самые не балуйся!
У любого социума – своя гопота, раньше – одна, теперь – другая. Раньше объединяющим их фактором служила «блатная романтика» и понятия, теперь – «вы♥би друга и сотоварища своего, пока он не вы♥бал тебя!».
«ОТКОСИНУС от армиус – дело святус!»
Тут надо несколько определиться в отношении к службе в армии. Отдача долга? Так это подразумевает некую взаимообразность со стороны призывающего тебя государства: а то любовь какая-то безответная получается! Или набор баек про службу и откос от нее? Некая размытость темы!
Плюс еще в моральном аспекте, по моему мнению, следует разделять понятия «Государство» и Родина», то есть где ты имеешь право выбора, а где ты действительно обязан, хотя бы самому себе, хотя бы своими детскими, определяющими воспоминаниями, главное понять, чем и за что именно.
А так какая-то веселенькая, некормившая, а после требовательная мамаша выходит!
* * *
Помню гениальный откос по «аритмии»…
Витька Коган, Сашка Физик, Лешка Коперник фигачили кофейные «четвертные» вместе со мной, тихо ожидая прихода на «Эльфе».
Стоявшие за стойкой «Сайгона» Аллочка или Галя, поправляя очки, по осени или по преддверью лета, за заказом непременно спрашивали:
– Опять «четверную бомбу»?
После чего приезжала «Скорая», и мы благополучно косили еще один призыв!
* * *
Сашка Гаврилин когда-то рассказывал, что Дакота, вернувшись из одной из «горячих точек», приехал в Питер, нашел его, и повез неопохмеленного и, еще ничего не соображающего Алекса в Московию. Добравшись с ним до Красной площади, вынув из старого ксивника свою боевую медаль, со всеми наилучшими забросил ее за Кремлевскую стену и, достав батл портвейна, облегченно сказал: «Ну вот и все! С тобой в расчете!», и обратно на вокзал…
Патриотизм
Не обвинять меня в отсутствии патриотизма! Патриотизм для меня – это когда счастлива моя женщина, ее и мои близкие, дети, наши друзья. И, чтобы это не зависело от этого сраного государства, но, желательно, было бы в этой любимой-таки стране.
Насчет начала жизни – это Тебе спасибо от всего организма! А страну – я признаю лишь одну: где мне не страшно будет за любимую женщину, где она не будет обзванивать все окрестные ментовки на тему: «верните мужа!». Я хочу, чтобы ничего с ней не случилось, с ней, и моими близкими и родными.
Не страна не любит нас: она-то, как раз нас обожает, в плане: как бы быстрей схряпать. Да и фиг-то с ними, даже не подавятся, с ними ничего уж не поделаешь. А проще, давай я лучше свой стишок выложу, старенький:
Не относясь к электорату, ни разу не голосовав,
Неслышно посылаю матом страны, сей сказочной, Устав.
Я не обязан ей ни звуком, ей не служил, и не горю,
Хоть в этом отвязалась, сука, за то ее благодарю.
За то благодарю, что выжил, не спился и не сдох, к чертям,
Хотя, хотелось смазать лыжи, в особенности по ночам.
За то, что не был я подсуден, за то, что я всю жизнь, увы,
Лишь был рабом похмельных буден, а не успехов трудовых.
Ведь в благодарности, от силы, на то достанет ей ума,
Чтоб плюнуть номер на могилу, на ту, что выроет сама.
Чтобы ублюдку и мерзавцу сказать: «Возьми меня, герой!»
И без зазренья отказаться от тех, кто за нее горой.
От тех, кто вовсе не по воле, а по рожденью – свой удел
Пронес, кто был тобою болен, и излечиться не хотел…
Но я покой твой не нарушу: клянусь, мне, правда, хорошо,
Пока ты не вползаешь в душу с дубинкою и «калашом».
В душе своей непредсказуем – я знаю, где меня не ждут,
Хочу сказать, что я безумен, как каждый, кто родился тут.
Мой разум знает, кто весь прикуп сожмет в ухоженной руке,
И разом подставляет фигу, удар, почуяв по щеке.
Но благодарен я, родная, прости, я искренне, не злюсь,
Что я других вообще не знаю. И, что, узнав, не полюблю!..
Мой Питер
Здорово! Восьмидесятые! Лето, ночь, всё и все рядом, на расстоянии недопитой бутылки «Вазисубани» («Ркацители»?) в правой руке, пешком по проезжей, да по кое-где сохранившейся мощёнке: подковы на сбитых казаках цокают, отпрыгивая эхом от стены к стене, и ни одного мента – пересменок!
Троллейбусы еще не на линии («Единица» и «Десятка» будут только в полшестого, на Дворцовой, в сторону Климата и Гостинки), но уже успел ополоснуть фэйсняк под струей первой поливальной машины…
Несколько пролетов по стертым гранитным ступеням вверх – и спать, спать, оставив последнюю на сегодня просьбу, но…
Я был убит бутылкой пива,
Что ты с утра не донесла.
И Смерть, что вновь за мной пришла,
Была на редкость некрасива:
В нелепых, стоптанных туфлях,
В плаще, бесцветном изначально.
Взглянула на меня печально, —
И протянула три рубля.
Пускай, в назначенные дни,
Придет, и позовет в дорогу.
Я с ней готов уйти, ей Богу!
Но с этой – Боже сохрани!..
Трояк на пиво был истрачен,
И я молился у ларька
Той самой девочке, невзрачной,
С косою в худеньких руках…
