Анна Демшина,
кандидат культурологии
«…Жизнь. Что это?
Дочь Виталия Соломина на его вопрос как то ответила:
“Свой круг на Земле”. Как точно.
Моя – мой Треугольник…»
Exegi Monumentum
Памятник Рыжову – вещь, в принципе, ненужная и противоестественная.
Люди пыжатся, с важными лицами заставляют скульпторов изучать биографии и указывают им на то, чтоб величественно или, наоборот, попроще и с юмором. Потом эту бронзовую фигу с незнакомым лицом, или еще хуже – на лошади, или с гитарой на шее, или за спиной тащат как египетскую пирамиду на площадь перед дворцом или супермаркетом. От нее дети шарахаются. Она мешает ходить и ездить, пугает по ночам, скачет по всему городу за сумасшедшими во время наводнений или бьет прохожего сослепу по плечу «Ты еще крепкий старик, Розен…баум!».
На пьедестале пишут что-то вроде «прима секунда» или столько всего, что не разобраться за год.
Пока живы те, кто помнит, они будут проходить мимо известного им места и думать: «Треугольник. Рыжов».
Так что памятник есть. Его невозможно снести, откорректировать, обгадить голубями или перетащить с глаз подальше.
На нем никто не напишет глупостей, не говоря уж о матерных словах.
Дольше всех стоят памятники тем, кто постарался пролить крови побольше или испортить жизнь максимальному числу людей. Памятники поэтам делают в том же стиле, что и властителям, и поэты выглядят не так, как сами хотели бы.
А Рыжов он и есть Рыжов, даже помолодел.
Он теперь всегда на Треугольнике.
Андрей Цунский
Питерский битник
Часть I
Битник
Рюкзак, широкое пальто, армейские ботинки,
Идешь загадочно простой, как «Англичанин» Стинга.
Идешь асфальтом и листвой, за кованой оградой,
Идешь Одессой и Москвой, Свердловском, Ленинградом,
Идешь, и падают враги, с тобой твои солдаты,
И мир становится другим, пока идешь, куда-то…
Мда… Исчо раз: я – битник, престарелый. Меня куды пихать, или с кого пенсию требовать? Рок-клуб – закрыт, все ушли на фронт, то есть на выживание. Выжили. Дай Бог им. Остальных – я хоронить за бался, вон, давеча Эдика Нестеренко поминали, из групп «Кофе», «Петля Нестерова» и пр. Хоть бы одна сука со мной по монитору чокнулась, я же сам не смог приехать и попрощаться, гипс еще с ноги не срезал. Царствие ему Небесное!
Расклад облика
Свитер – малиновый.
Слаксы: песочно-зелено-серые, вельветовые.
Куртка – НАТОвского образца с капюшоном. Цвет приглушенно зеленый.
Акцент – очки.
Любовь – ОДНА!
О себе
Да ладно, индивидуально все это! У меня «ковбойский» рост – 188 см с половиной. Вес – 108 кг. Харя – Крюгер позавидует. Все окрестные бомжи и попрошайки (не наши аскеры!) за годы стали почти родными. То есть, персонаж, интересный лишь эксклюзивно ментам: сегодня, суки, опять всю денежку выгребли!
Держаться корней
Я еврей наполовину – все жены терялись в догадках, на лучшую или худшую? Хотя какие могут быть половины, если я по матери? Будь мой папа хоть пингвином преклонных годов (хотя, Витя Колесо утверждает, что Вася Рыжов в Сайгоне на пингвина не походил даже отдаленно) – от этого никуда не денешься!
Еще и православный, то есть выкрест, к тому же. Причем, моя ряшка явно на славянский типаж не тянет!
По отцу-то я вообще хрен знает кто, Пинкертон и ФСБ не раскопают, а мать молчит, как партизан на допросе. Смутно помню только деда по его линии с длинными седыми волосами и, столь же длинными, черными валахскими усами.
Про мои корни неплохо говорила моя вторая жена: «Рыжов от евреев унаследовал всю хитрость (будем надеяться, с годами переходящую в мудрость), а от неопознанной второй стороны – такой алкоголизм и распи дяйство, что тут репу чесать надо, кто там побывал!».
На что я благоверной всегда парировал цитатой из фильма «Такси-блюз» Павла Лунгина, тот момент, где таксист спрашивает у алкоголика-саксофониста Мамонова, видя, как тот жадно выпивает свой стакан на опохмеле:
– А я думал, что евреи непьющие!
Петя, выпивая свой стакан, на выдохе отвечает:
– Довели!!!
(Из детской книжки, обработано Игорем Рыжовым)
Утро зло и игриво
Занималось в лесу.
Шла с Абрашею Рива,
Осыпая росу.
Рядом с ней без тревоги,
И доверчив и рыж,
Семенил длинноногий,
Горбоносый малыш.
Изучал от утробы
Жизнь через нее…
А рука юдофоба
Поднимала ружье.
Оступилася Рива,
Осыпая росу,
И опять все красиво
В некрасивом лесу.
Детство
Можно, тебя дернуть за косички,
Детство, неушедшее, мое.
Сигареты, спрятанные спички,
Дедушкино старое ружье,
Первая бутылка на скамейке,
Выборгской бескрайней стороны,
Семечки, вода за три копейки,
Мамою зашитые штаны.
Ссадины, как стигмы на коленках,
И желанье знаменитым стать.
И любовь зовут, наверно, Ленка,
И живет она – рукой подать.
Первые, навеки, поцелуи,
Расставанья, первые, навек.
Сам себя к себе теперь ревную,
Видно, так устроен человек.
Славно, что могу я, хоть и редко,
С детством поиграть в его игру.
Видно, что-то держит очень крепко,
А иначе – просто я умру.
С возрастом меняются привычки,
Свято, только то, что позади.
Я не буду дергать за косички,
Детство, я прошу, не уходи!
* * *
Момент возвращения в Детство – то есть в самого себя – свят, пусть, хоть на время! И если было это место – то почти ничто не мешает вернуться туда, хотя бы и не туда, хотя бы и рядом, да, и, пускай, в других ипостасях!
…Я родился под «Гимн Советского Союза», который в этот момент, как и в любые двенадцать часов транслировался по радио, включенном на полную катушку.
То-то я сразу вылезать не хотел, на интуитивном уровне, наверное.
Хотя новорожденные и не слышат ничего, наверное организм воспринял это как дурной знак и всячески сопротивлялся.
На этот свет я появился с рыжими и длинными до плеч волосами, так что санитарка, впервые принеся меня маме, мрачно буркнула: «Забирайте своего битла!». Та повеселилась.
