И вот что удивительно: рядом с морем я никогда не испытывала болезненного одиночества, не уходила внутрь себя, не ощущала каким-то там покинутым Ребёнком. Мои глаза бездумно созерцали морские просторы, когда я присаживалась даже на розоватых валунах побережья Финского залива. Море переполняло мою душу, вытесняя всё мелочное, необязательное, сиюминутное. И я сама становилась морем.

Пока я росла, я не задумывалась, где проводить лето. Каждый год бабушка с дедушкой снимали дачу в одном из посёлков Карельского перешейка: озеро, хвойный лес, ягоды и грибы – незатейливое времяпровождение моих каникул. Лишь разовый выезд в пионерлагерь и парочка визитов к родственникам-знакомым в другие края разнообразили мои летние каникулы.

Но, когда у меня появилась своя семья, летний отдых для всех, особенно для детей, стал у нас главной проблемой: собственная дача мерещилась только в мечтах.

Я с одной или обеими дочками уезжала на каникулы в разные края нашей тогда огромной страны. Иногда покупали туристические путёвки, иногда ездили дикарями. Я побывала с ними в Белоруссии и Литве, в Подмосковье и в Закарпатье, и на разных черноморских курортах Кавказа и Крыма. Объездила почти всю Европейскую часть СССР. Но этими поездками я могла закрыть только один из трёх каникулярных месяцев наших детей, ведь мой отпуск составлял двадцать четыре рабочих дня. В свою очередь муж забирал детей и ехал к себе на родину, в маленький городок Белоруссии. Там его и внучек откармливала картофельными драниками белорусская бабушка Наташа. Моя мама не соглашалась жить на съёмных дачах с девочками и обычно проводила отпуска в санатории, подлечивала здоровье. Когда мои дочки подросли, на одну-две смены их стали отправлять в пионерский лагерь.

Так и перебивались, дробя лето на куски. И лишь однажды мы сняли дачу на весь сезон. Мы состыковали с мужем наши отпуска так, чтобы охватить почти все три летних месяца. На работе мне удалось дополнительно к очередному отпуску выбить две недели за свой счёт.

Эту дачу семья сняла совместно с семьёй моей подруги-сослуживицы Людмилы. Наш общий дачный дом находился в посёлке Вырица в нашей области. Дом на тот момент был недостроенным: только сруб и крыша, но это не охладило наш энтузиазм – ведь на случай холодной погоды имелась печь, обогревающая обе наши комнаты. Очень скоро мы с подругой убедились, что было ошибкой смешивать духовное общение с бытовым. Мы добровольно устроили коммунальную квартиру с общей кухней и с характерными для неё войнами «примусов». Кстати, готовить приходилось на керосинках – древних устройствах с тускло горящими в керосине фитилями. После городских газовых плит это представлялось почти непреодолимой сложностью.

Лето, как назло, выдалось холодным. Мне помнятся наша огромная неуютная комната, с бревенчатыми стенами, уплотнёнными серым мхом; черновой дощатый пол со щелями, сквозь которые тянуло холодом из неотделанного цокольного этажа. Помню и себя: стройная ещё молодая особа с короткой стрижкой – впервые подстриглась коротко ради удобства ухода за собой. Ведь мне, городской женщине с двумя детьми, приходилось метаться между керосинкой, печью и тазом с грязным детским бельём. Викочке исполнилось полтора года; Жанночка в тот год собиралась идти в первый класс. Вичку запомнила как неуклюжую малышку, укутанную всегда в нескладную шерстяную (сама связала) кофту и великие ей колготки, сползающие по ногам гармошкой. Эти колготки давно потеряли свежесть и цвет, потому что перешли ребёнку от старшей сестры. Да, с погодой в то лето не повезло! Так что и шестилетняя Жанча пробегала всё лето в синем вельветом платьице с длинным рукавом. Обе то заливались кашлем, то захлёбывались соплями, вылетающими из носа. И каждый вечер мы с подругой Людмилой, засыпав в нутро печи порцию мелко дроблённого угля, разжигали в ней огонь, чтобы чуть-чуть согреть продуваемый сквозняками дом.

Половину дня приходилось проводить в полутёмной кухне, её мы делили с Людмилой на двоих. Мы варили каждая на своей керосинке кашу, суп, компот или кисель. У Люды на тот момент была только одна дочка, ровесница моей младшей, её звали Юля. Будучи от природы медлительной, начинающая тогда полнеть Людмила часто сидела на похудательной диете и еле справлялась с одним ребёнком, стараясь всё приготовить по правильным рецептам. Иногда у нас возникали мелкие споры, связанные то с уборкой мусора, то с запахом от подгоревшей сковороды, то с расходом воды, – её приносили по очереди в вёдрах из колодца. У каждой из нас на кухне постоянно подгорала каша или убегало из кастрюли молоко, заливая фитиль керосинки.

Кстати, именно молоко и стало главным бонусом, склонившим нас снять тот недостроенный и неуютный дом. Во времена всеобщего дефицита – то был конец 70-х годов – купить разливное молоко в магазине было трудно. За ним стояли двухчасовые очереди, и оно могло кончиться перед носом. Но у нас молоко было всегда! Мы получали его, как тогда говорили, по блату. Утром заносили с чёрного входа в подсобку магазина свои два бидона, отдавая их продавщице. На столе в подсобке стояло несколько белых, чаще двухлитровых, бидончиков: у каждого из продавцов было много блатных покупателей. На каждый бидон хозяева привязывали к ручке бантиком разноцветные тесёмки, чтобы отличать своё имущество. В удобное время я или Людмила забирали оба бидона и приносили их домой. Такое счастье нам было даровано за то, что мы сняли недостроенный новый дом у этой продавщицы. Сама хозяйка проживала в другом месте.

Наш быт оказался очень непростым для горожанок, привыкших дома к газу и водопроводу, но ради детей мы готовы были на всё. Девочки всегда были на глазах: то орудовали совочками в песочнице на солнечной полянке, то бегали по участку между стройными, устремлёнными к небу соснами. Желтоватые смолистые стволы одаривали детей целебными фитонцидами. Но иногда светлые панамки младших обнаруживались в густых зелёных зарослях папоротника – за ними скрывалась хозяйственная часть двора. Мы кидались ловить малюток, прежде чем они доберутся до помойки и будки уличного сортира.

Но были у нас с подругой и приятные часы общения. Обычно оно проходило за мытьём посуды. В середине участка возвышался сколоченный из неровных досок стол на столбиках, врытых в землю. На нём собиралась грязная посуда, скопившаяся от завтрака и приготовления обеда: алюминиевые миски, тарелки с трещинами, эмалированные кастрюльки и ковшики из-под сгоревшего молока. Перед каждой хозяйкой стоял тазик с мутноватой водой, а в руках – мочалка для посуды. Наше почти ритуальное мытьё посуды обычно сопровождалось глубокомысленным философствованием и обсуждением новинок литературы. Кулинарная затейница Людмила, хотя, как и я, окончила технический вуз, и даже с красным дипломом, тоже увлекалась искусством и живописью и сама сочиняла стихи. Однажды за мытьём посуды мы вместе сочинили опус о нашем времяпровождении.

Запомнились также и нечастые прогулки к реке Луге с её извилистым руслом на необустроенный дикий пляжик. Обычно, посадив младших девочек в коляски, мы отправлялись туда по выходным большой компанией: на дачу приезжали наши мужья – они же привозили из города и основные продукты. И памятным событием стало наше с Людмилой посещение действующей церкви Вырицы. Местный священник окрестил дочку Людмилы, а мне доверили стать крёстной мамой Юленьки. Обе мои дочки были крещены раньше. К сожалению, из самого обряда крещения запомнились лишь беспорядочная суета и шум: в тесноватом пространстве маленькой церквушки народу набилось под завязку, так как крестили сразу нескольких детей. В то время многие родители избегали крестить детей в своём городе, в Ленинграде, опасаясь осложнений с карьерой, – ходили слухи, что церковь передаёт данные о крещённых светским властям. А здесь, в области, люди рассчитывали приобщиться к Богу, не теряя мирских благ. Для этого праздничного обряда я самолично сшила длинную, до пят, пёструю юбку из штапеля и надела её в церковь.