Мы с мамой всегда составляем список необходимых покупок. Сравниваем получившуюся сумму с маминой зарплатой, и понимаем, что может хватить на две маленькие вещи или одну побольше. Например, две осенние шапочки или одно детское платьице. И так трудно всегда определить, какая вещь нужнее.

Когда идём в магазин, то мама всегда выбирает, что купить мне, а себя пропускает.

Однажды тётя Настя маме отдала свою старую зимнюю шапку. У мамы был только платок, и в нём она постоянно морозила уши. А потом стала отчитывать её:

– Катюше всё покупаешь. А сама? Сама-то в чём ходишь?

– Я же для дочери, – старалась оправдаться мама. – А сама уж ладно.

– Ничего не ладно, – грозно ответила тётя Настя. – Мать должна быть на первом месте. А то потом вырастают плохие дети! Купи сначала себе вещь, потом уже дочери. Тебе на работу ходить.

Мама тихо вздохнула. А потом шепнула мне:

– Ты не обращай внимания. Любая мать, прежде всего, о своем цыплёнке заботится.

Но я не хотела быть цыплёнком. Конечно, это приятно, что мама обо мне в первую очередь думает. Но я ведь тоже её люблю. И тётя Настя права. Нельзя же всё покупать только для маленьких. А большие как же?

И тогда я решила: каждый раз, как пойдём в магазин, хотя бы одну вещь, но обязательно купим для мамы.

Сначала мама сопротивлялась, говорила, что ей ничего не надо. Но потом привыкла, стала соглашаться приобрести что-нибудь и для себя. И я вижу, как она каждый раз радуется.

Несуразицы

Уже несколько месяцев хожу в школу. Мне там нравится и не нравится. Нравится, потому что есть пение и рисование. Не нравится, потому что там столько несуразиц!

У Нашей Учительницы нас тридцать семь. Она нас первые несколько минут изучала по именам, фамилиям, что в журнальных записях. А потом сказала:

– Одна безотцовщина.

Это она окрестила тех, у кого значились отцы без адресов либо с адресами, но с пометкой «не беспокоить». Таких большинство, и мы вздохнули. Но, конечно, биологические отцы были у нас у всех. Мы уже разумные и знаем, что ребёнка получить можно только от двух людей, а не от одной мамы.

А отцы бывают разные. У одних полные, то есть во всех отношениях папы. У других телефонные – это те, что живут отдельно, но звонят и деньги дают, иногда даже на День рождения приезжают. У третьих финансовые – их не видно и не слышно, но деньги от них поступают на карту или по почте. И самая последняя разновидность – те, у кого папы исключительно биологические, то есть совсем немного папы. И я отношусь к последней, самой худшей части.

Несмотря на то, что мы разные и папы у нас разные, живём мы дружно. Если не считать того, что мальчишки дерутся. А когда они драться начинают, Наша Учительница их не разнимает. И когда кто-то свои или чужие вещи портит, она внимания не обращает. Стойкая очень. Это, наверное, потому, что знает, что убирать мусор всё равно не она будет, а уборщица, а дети не её, а родительские.

Я учусь хорошо, и мама мной довольна. Она мне уроки делать помогает, но только, когда прошу. И в классе я тоже веду себя, как надо.

– Она у тебя слишком хорошая, – сказала как-то про меня тётя Настя.

– И что? – удивилась мама. – Нужно, чтоб другая была?

– А то, – строго посмотрела на маму тётя Настя, – если хочет выжить, нужно быть такой, как Света.

Это моя давняя знакомая. Мы с ней раньше в один детский сад ходили. А теперь она также в первом классе учится, только с другой буквой.

Я вздохнула. Ну как я могу быть похожа на Свету? У неё к концу дня платье всегда грязное. Она, не прячась, ковыряется в носу. Может начать о чём-то говорить и забудет, что хотела. А пишет как! Загогулины, кривулины и прыгулины.

Любовь Васильевна, учительница, что главная в Светином классе, пожилая и очень требовательная. Она Свету заставляет домашние задания переделывать. И тогда Света на жизнь жалуется.

А однажды так ныла, так ныла, что моя мама велела мне посидеть вместе с ней и научить её писать аккуратно. В общем, сократить размер букв-дылд. Моя мама и тётя Оля, Светина мама, – приятельницы, поэтому мне пришлось заняться проблемами Светы.

Любовь Васильевна её обычно перед собой садит и следит, как та пишет. Но стоит учительнице куда-нибудь выйти, как Света уже скачет, сначала вокруг себя, потом за воображаемой мухой, а вскоре её платье мелькает уже в коридоре, и голос от туда же слышен.

И вот устроились мы с ней за одной партой. Прикрыла я верхнюю часть листа одной тетрадкой, нижнюю – другой, чтобы Светина рука не забегала, куда не надо, но рука у неё сильная и всё время тетрадь выталкивала. Так мы час просидели. На втором Света вывела предложение в одну строку. Кривыми буквами, но уже не лежащими, а смело заглядывающими на верх.

– Уф, – выдохнула я. В класс вплыла Любовь Васильевна, и только Света ей, вспотевшая от усердия, показала свою тетрадь, как та начертила двойку.

– За что? Почему? – выкрикнула я невольно. А Света только ойкнула и осталась стоять с открытым ртом.

Любовь Васильевна строго на нас посмотрела и ответила:

– Нечего мне врать. Если бы это сделала Света, то всё было бы коряво. А раз написано более-менее ровно, значит, это сделал кто-то другой. Наверное, её подружка. Левой рукой написала и подкривила слегка.

– Это неправда! – воскликнула я.

Но Любовь Васильевна подправила чёлку и заявила:

– А за то, что ещё соврала, расскажу о поступке твоей учительнице.

Я стала объяснять, что Света обводила буквы, которые я перед этим написала карандашом, а карандаш мы потом стёрли. Вот как всё получилось. Но Любовь Васильевна даже слушать не стала, помотала головой и выгнала нас за дверь.

В коридоре я заплакала. Мы трудились – а нас… Но Света ничуть не расстроилась:

– Ты чего это, Катюша? Я маме свою тетрадку покажу, она, знаешь, какой мне за это пирог испечёт! Тебя угощу, если к нам придёте сегодня.

Я с удивлением взглянула на Свету.

– Ты что, ради ровных строчек на свет появилась? – попрекнула она меня.

– Нет, – сказала я растерянно.

– Ну вот. Спасибо, что помогла.

И мы направились по домам. Я всё рассказала маме. А она прижала меня к себе и объяснила:

– Люди не всегда поступают правильно. Знай это.

– Даже учительницы? – спросила я, всхлипывая.

– Даже учительницы, – ответила она.

И я поняла, что, когда кто-то поступил неправильно, плакать не нужно.

Вскоре мы всем классом стали готовиться к Новому году. Вырезали бумажные украшения на ёлку, стали разучивать стихи и песни. Учительница музыки выбрала меня и ещё двух девочек петь песенку про подружек. И у нас хорошо получалось. Но вдруг, когда мы, стоя в зале, распевали, зашла Наша Учительница. Увидела меня, схватила за руку и отвела к скамейке.

– Ты можешь и не петь. Поняла? – строго сказала она мне.

– Почему? – спросила учительница музыки.

А Наша Учительница фыркнула:

– Вы что совсем ничего дальше своих нот не видите? Её же мать ничего ей путного купить не может. Она потом в самом дешёвеньком платье придёт. Опозорит нас! Пойте с другими детьми. Вот, двух девочек хватит Вам.

– Но в песне говорится о трёх, – несмело возразила учительница музыки.

А Наша Учительница ответила:

– Ничего, можно и по-другому решить.

– Слова в песне поменять? – уточнила учительница музыки.

И тогда Наша Учительница подошла к ёлке с игрушками, сняла от туда зайца, засунула его между двух стоявших на сцене девочек и заявила:

– Вот, уже три девочки. Видите, на зайца юбка надета. – И вышла.

Учительница музыки посмотрела на меня грустными глазами, и я поняла: не может она что-то изменить. Тогда я убежала в раздевалку, а там уткнулась в пуховик и долго плакала.

Плакала и тогда, когда поссорилась с одной девочкой из соседнего класса, она мне приказала поднять телефон, который у неё случайно выпал из сумки и оказался у моих ног. Но я не стала. Тут она подошла ко мне и ударила меня по плечу кулаком. Я её. Тогда она зло сказала: