На полу у тёти Жени лежит палас, и мы иногда с ней занимаемся йогой – это такие упражнения для дыхания. Тётя Женя очень хочет похудеть, а потому обожает гимнастику и танцы. Она часто включает музыку и начинает танцевать, а я за ней. Мама только посмеивается, глядя на нас, но никогда не соглашается присоединиться.

Единственное, чего не любит тётя Женя, это когда кто-то не хочет веселиться. Для неё жизнь – праздник. У тёти Жени есть взрослый сын, но он живёт в другом городе, и они только перезваниваются. Вроде она как телефонная мама. Её сын живёт со своим отцом. А мама говорит – что по российской традиции дети живут с матерями, а не с отцами. Значит, тётя Женя традицию нарушила. Ещё у неё есть друг – дядя Коля, но он только приходит в гости, как мы. По воскресеньям он, по пятницам мы.

Тётя Вера совсем другая. Очень хозяйственная. Везде у неё такая чистота и порядок, что даже если ползать по полу, то всё равно будешь чистым. И я часто по линолеуму гоняю машинки.

Обои у неё в комнатах в маленький цветочек, не модно, но уютно. А ещё у неё много вещей, сделанных своими руками. Например, на диване в гостиной лежит полуготовая вещь, из которой торчат спицы. Тётя Вера любит вязать. И всегда рассказывает, что должно получиться, а в следующий раз показывает, что вышло.

Как только мы с мамой приезжаем, тётя Вера начинает готовить праздничный ужин. И обязательно что-то стряпает – то торт, то пирог, то рогалики, которые посыпает маком или обмазывает белым сиропом. А потом из шкафчика появляется наливочка – для мамы и тёти Веры, и морс – для меня. Ещё тётя Вера достает домашние грибочки, помидоры, огурчики, жареную курочку. И так трудно выбрать, чего бы поесть – всё вкусное и всё хочется.

Пока тётя Вера варит, печёт, собирает на стол, она что-нибудь рассказывает, но я слушаю, когда уже ем. А когда она ещё готовит, тут лучше за её руками наблюдать – так интересно.

Тётя Вера любит рассказывать про себя и своих клиенток – она работает парикмахером, своего брата и племянников. Но делает она это так, что мы с мамой, не переставая, смеёмся.

Мне не нравится только, когда тётя Вера начинает меня поучать. Командир у меня и так есть – мама, и другой не нужен. К тому же, мама особенный командир, она всегда объясняет, почему и зачем. И тогда не чувствуешь, что тебя заставляют что-то делать.

Иногда мы с мамой надоедаем тёте Вере и тёте Жене, и тогда они нам говорят: «Ходите в баню». Мама, конечно, обижается и перестает разговаривать с ними, потому что ходить в городскую баню не очень приятно. Во-первых, таких бань только две, и в одной постоянно санитарные дни, то есть никого не пускают. Во-вторых, в оставшейся бане большая очередь. Я раз насчитала: мы тридцать первыми были. Стояли на лестнице. Потом поднялись на один проём, потом на другой, и только на третьем заметили дверь, а возле неё кассиршу. Стоять в одежде было тяжело: в здании тепло, даже жарко, а тут мы в шубах. Так что мама сняла с меня шапку, и с себя тоже и держала их в руках. И вороты пальто расстегнула.

В городе есть ещё бани. Но называются они иначе – сауны. И мама объяснила, что там моются только богатые и больше для удовольствия, чем для чистоты. Но какое может быть удовольствие стоять в очереди, а потом мыться в одной большой комнате, да ещё в тазу? Но, оказывается, в сауне и очередей нет, так как саун много, и внутри них не комната, а бассейн, туда все и залазят, чтобы поплескаться вроде как в большой ванне.

Когда наша очередь подошла, мы зашли в предбанник. Разделись и всю одежду сложили в шкафчик, потом его замкнули, а ключ отдали толстой женщине с пальцами, усыпанными кольцами. И зачем ей кольца в бане? Эта женщина следит за порядком, чтобы никто чужую одежду не брал. И она нам взамен ключика номерок дала.

Направились мы с мамой в моечный зал, ступая голыми подошвами по жутко холодному полу, в руках – губка и кусочек мыла. Открыли дверь и оказались в большой комнате, уставленной лавочками, а вдоль стены – умывальниками. В углу сверкала стопка жестяных тазов. Мама взяла один для меня, другой – для себя и наполнила их тёплой водой. А потом, оглядевшись, отнесла их по очереди на свободное место, на лавочку в дальнем углу. Поставила меня перед одним из них и сказала:

– Мойся.

Я стала лениво скрести губкой мыло, потом с той же скоростью тереть губкой тело.

– Сначала верх, потом низ, – командовала она.

Я начала с рук, поднимая то одну, то другую. И разглядывала всё вокруг.

На одной из скамеек мылась старуха. Груди у нее были маленькие и совсем обвислые, а кожа сморщенная и на грудях, и на животе. Ноги – с сероватым отливом, а пальцы какие ужасные! Она как раз поставила одну ногу на скамейку и принялась звучно работать ножницами, откусывая ими отросшие ногти. Потом поставила другую ногу.

Но мне было неприятно наблюдать за ней, и я стала разглядывать других женщин. У тех, кто помоложе, груди были крепкими, у других висели. Особенно страшными выглядели большие, растянувшиеся подобно продуктовым сеткам, груди пухлых тёть.

– Ты, давай мойся, а не по сторонам глазей, – прервала мое неспешное занятие мама. И я заработала губкой чаще. Но разве можно было сосредоточиться на мытье, когда вокруг то и дело мелькали тёти? Одни активно работали, закинув длинную вихотку через плечо за спину и подхватив её с другого бока на уровне талии. Другие настойчиво замысловатыми лопаточками с ребрами тёрли пятки. А третьи весело пробегали с пустыми тазами, а потом, наполнив их, поливали себя сверху водой и даже, порой, визжали.

– Мама, а мы потом тоже будем так тазами? – спросила я, указывая на одну из тёть, обкативших себя водой.

– Немного, – кратко ответила мама.

Потом, заметив, что я опять стою, разглядывая всех, она выхватила из моих рук губку, быстро оттёрла меня и спереди, и сзади, оставив мне право лишь дошёркать ноги. И я, довольная, что так мало теперь работы, принялась за колени. Вроде бы я маленькая, а как примешься себя тереть, так уже не кажется. Когда ещё от рук к стопам перейдёшь!

– Я всё! – сказала я маме весело.

Она обрадовалась, принесла чистой воды, облила меня с разных сторон. А потом вымыла мою голову. И облила по чуть-чуть себя.

– Готово! – указала она, и, подхватив тазы, а также наши вещи, зашагала к выходу. Я гуськом за ней.

Мы вернулись в холодный зал раздевалки, и толстая тётя отомкнула нам кабинку.

Мама вынула полотенца, и мы вытерлись. А потом пошли домой. Но опоздали на свой автобус. И маме пришлось платить за такси. Она была раздражена.

– И как им только ванны для нас жалко! – говорила она, вспоминая тётю Женю и тётю Веру.

– Им воды жалко, – вставила я. – Вода же по счётчикам берётся. Тётя Женя всегда об этом напоминает.

– И что, я им за это не платила, да? – накинулась на меня мама. – Всегда продукты с собой приношу. А они что – дёшево стоят? Только чтоб не ходить в эту ужасную баню.

И я поняла, что зря стала спорить. А потом спросила:

– А почему в бане мы не скребём пятки, как другие тёти?

– Потому что у нас пятки молодые, там скрести нечего, – ответила мама. И я подумала: «Это здорово, что у нас такие хорошие пятки» и улыбнулась, довольная.

Я и мама

Мы с мамой живём дружно. Она, конечно, иногда ругает меня. Например, когда я не то делаю или не то говорю. Но я не сержусь. Я ведь знаю, что она просто расстраивается из-за того, что не всё гладко.

Я повздыхаю, глядя на маму, а потом за что-нибудь полезное возьмусь. Книжку почитаю или сяду рисовать. Я люблю рисовать, особенно на больших альбомных листах. Разложу их на столе, вспомню что-нибудь весёлое и рисую.

Гляжу: а мама в комнату входит:

– Обидела тебя, Катюша?

– Не-е-ет! – бегу к ней навстречу. Потом обхвачу её за талию, она меня тоже обовьёт руками, и стоим так, качаясь из стороны в сторону. Самое лучшее на свете – это когда прижмёшься к маминому животу. Тепло и мягко.

А потом расцепимся, и мама говорит: