Чарли наклонилась к матери.

– Жизнь – это страдание, ваше высочество, – тихо сказала она. – Любой, кто говорит иначе…

– …пытается вам что-то продать. – Фэйми закончила фразу за дочь и улыбнулась.

Хорошо, что Чарли сейчас рядом. Они часто цитировали эту строчку из фильма «Принцесса-невеста». Фэйми кивнула на имама в его одеянии и прошептала на ухо дочери:

– Думаешь, он тоже что-то продает?

– Конечно, ваше высочество. Если хочешь, можем уйти.

Фэйми ненадолго задумалась, не будет ли это расценено как неуважение. Может, надо остаться до конца, подойти к Амалю и выразить соболезнования. Может и надо, но сейчас ей было наплевать на вежливость. Фэйми с благодарностью кивнула Чарли, и они тихонько вышли из мечети. За дверьми ждали полицейские и журналисты, сверкнуло несколько вспышек.

– В паб! – Фэйми наконец-то смогла вздохнуть полной грудью.

Чарли остановила проезжающее такси. Отъехав достаточно далеко от мечети, они попросили водителя остановиться у небольшого ресторанчика.

– Вот здесь мы закончим прощание с Сетом, – решила Фэйми.

Они устроились за столиком напротив друг друга и заказали белое вино, кофе, пиццу, салат, картофель фри, тосты и чизкейк. Фэйми разлила вино и подняла свой бокал.

– Сет предпочел бы такие поминки! – сказала она. – С каким-то дерьмовым винишком, которое можно пить только в прекрасной компании.

Бокал Чарли поднялся навстречу бокалу Фэйми.

– Тогда за Сета, – сказала она, не сводя глаз с матери. – Вы же нередко проводили вечера за вином?

Фэйми кивнула:

– Бывало.

– Он был для тебя больше чем друг?

Фэйми вздохнула, затем улыбнулась.

– Конечно, больше.

– Мам, мне так жаль.

Фэйми снова улыбнулась.

– Все уже давно закончилось. Но мы отлично проводили время.

– Ты из-за этого так неуютно себя чуствовала на похоронах? – спросила Чарли.

Фэйми откусила кусочек пиццы и сделала глоток вина.

– Я пришла. Надела подходящую одежду. Не жаловалась на патриархат.

Чарли засмеялась.

– Не поспоришь. Ты знала его брата?

Фэйми отрицательно помотала головой:

– Сет мало о нем говорил, только то, что они очень разные. Я иногда спрашивала о нем, но так ничего и не узнала. Так, одного мы помянули, но впереди еще шесть.

Чарли выглядела озадаченной.

– Ты собираешься на все похороны?

– Да, – решительно сказал Фэйми. – Там, в мечети, я поняла, что прощаюсь не просто с другом. Если я во что-то и верю, так это в то, что журналисты должны работать без страха. И если какие-то кровожадные ублюдки хотят нам помешать, то самое меньшее, что я могу сделать, – это встать на сторону таких, как я. Мы должны держаться вместе. Так что, да, я собираюсь на все похороны.

Чарли явно впечатлила ее речь.

– Я так горжусь тобой, мам! Вот только мне надо возвращаться в университет, и я с тобой пойти не смогу…

– Все в порядке. Ты и не должна. Они не были твоими коллегами. – Фэйми съела последний кусок пиццы. – В любом случае, ни с кем из них я не спала, так что будет полегче.

В сотне километров на северо-запад от ресторана, где сидела Фэйми, над пишущей машинкой склонился студент. Культовая модель «Бразер Дэ Люкс» 1966 года в бледно-голубом корпусе, с красной и черной лентой и белыми клавишами с черными буквами. Функционально, эффективно, надежно. Буквы O и I выглядели потертыми, а буква S почти исчезла, но остальная клавиатура была почти новой. Руки студента потели, и он вытирал их о шорты.

Чердак был крошечным – никакого воздуха и невероятная жара. Хрупкий пол делал любые движения чрезвычайно опасными: один неверный шаг, и он провалится на четыре метра вниз, в спальню. А вот звукоизоляция была потрясающая.

Конечно, ему не следовало сидеть на чердаке, но это было единственное место в доме, где он мог тайно заниматься своей работой.

Студент затаил дыхание, занес пальцы над клавишами и прислушался. Вода, как всегда, шумела в трубах, и балка, на которой он сидел, слегка поскрипывала, но в остальном в доме было тихо.

Дверь чердака была закрыта. Дверь его спальни внизу была закрыта.

Он начал печатать.

Среда, 6 июня

После завершения официальных вскрытий и вторичных независимых экспертиз Фэйми посетила похороны в Брайтоне, Кесвике, Пенарте, Кройдоне и Хаммерсмите. Это были службы по обряду методистов, католиков и англикан, одни похороны нерелигиозные, и с принадлежностью последних она не определилась.

В газетах продолжали появляться возмущенные статьи, время от времени мелькали новостные репортажи. Фэйми старалась не выключать музыку. Бесконечные спекуляции казались ей одной из самых деморализующих черт современных новостей. В отсутствие настоящей и стоящей информации, экраны и эфиры переполнялись головокружительным количеством дураков и лжецов. Фэйми решила избегать их всех. Ее приютом, бункером и убежищем стал плейлист классической музыки на сорок три часа.

Однажды пришли из полиции. Два офицера задали несколько вопросов об отделе расследований, но Фэйми ничем помочь не смогла. Уходя, один из них оставил свою визитку.

Через две недели после нападений похоронили Мэри Лоусон. Этого прощания Фэйми боялась больше всего. Она не была знакома с близкими остальных коллег, но с Мэри все было иначе. Она даже покупала подарки на дни рождения ее детей – Фредди и Эллы. Фэйми решила написать им письма об их матери.

Она надела свою «униформу»: черное платье до колен, черный берет. Заехала за Сэмом с Томми, и они отправились в деревню Эшби-Сент-Леджерс в графстве Нортгемптоншир.

– Население сто семьдесят три человека, – объявил Томми, поглядывая на экран телефона.

– Вот только сегодня людей в деревне будет во много раз больше, – сказал Сэм, глядя на пробку, в которую они только что въехали.

– И все они журналисты, – заметила Фэйми. – Повезло жителям Эшби-Сент-Леджерс.

Они ползли через деревню по извилистой узкой дороге, вдоль которой стояли сараи, коттеджи с соломенной крышей и «Лендроверы». Все машины двигались в сторону церкви. Парковку организовали на большом пустыре недалеко от церкви, и парень в оранжевой шапочке показывал, где есть свободные места. Фэйми прижала свой «Вольво Х40» к живой изгороди.

– Если бы не ужасный комок в животе, я бы подумала, что мы приехали на какой-то опен-эйр-фестиваль, – сказала Фэйми.

– Вряд ли нас ждут пивные палатки, – пробурчал Томми, выходя из машины.

Фэйми глянула на термометр на приборной панели:

– Жарища. Господи, это будет тяжело.

Они присоединились к потоку скорбящих, направлявшихся к церкви. За низким старым забором скрывалось небольшое кладбище, несколько надгробий были украшены цветами.

Микроавтобусы различных телеканалов выстроились плотным строем перед простыми деревянными воротами церкви. Фэйми заколебалась, узел в животе затянулся. Она глубоко вздохнула и вошла внутрь. Прохладный воздух принес облегчение, вездесущие церковные запахи сырого дерева и пыльных книг.

Серьезная женщина приветственно кивнула им и прошептала:

– Последние места на задней скамье. Текстов молитв и гимнов не осталось, простите.

Томми остался стоять, Сэм и Фэйми сели. В церкви стояла абсолютная тишина. Только скрипели скамейки пятнадцатого века, когда сидящие безуспешно пытались усесться поудобнее. Фэйми заставила себя поднять глаза. Гроб Мэри стоял на возвышении, украшенный розами, лилиями и плющом и лентой с надписью «Маме». Фредди и Элла сидели по обе стороны от отца, он положил руки им на плечи.

Вошел викарий. Еще один продавец. Они пели, молились, снова пели. Муж, вдовец, Мэри произнес небольшую речь, заканчивать которую пришлось его другу.

Сколько же слез, подумала Фэйми.

Захоронение проходило в дальней части церковного кладбища, вне поля зрения камер. Фэйми сдерживалась, не желая вмешиваться в горе семьи, но, когда одиннадцатилетняя Элла помахала ей рукой, она сдалась. Потянув за собой Сэма и Томми, Фэйми заставила себя идти к могиле. Большая часть гостей уже попрощались с Мэри, но человек тридцать продолжали стоять рядом с гробом. Горе здесь ощущалось еще сильнее: в каждом лице, в крепко стиснутых кулаках. Фэйми была потрясена. Наконец узел в ее животе развязался, и слезы хлынули потоком. Сэм и Томми подхватили ее под руки, помогая удержаться на ногах. Она сделала глубокий вдох и постаралась взять себя в руки. Скоро все закончится.