– Я на таких в детстве качалась, а ты, видимо, их не застала, – сказала Александра. – Тебе уже достались все эти модные пластиковые?

– Почему? Качалась я на таких.

– Да ладно… Их везде давным-давно снесли.

– У нас не снесли.

– Где это «у вас»? Ты не из Москвы?

– Из Сибири. Омск – знаете такой город?

– Конечно. Но обычно у сибиряков говорок. Ты, вроде, чисто говоришь.

– Я стараюсь. Спасибо, – Аня почувствовала, что краснеет. И поспешила сменить тему. – Почему здесь нет ни одного дуба? Школа же называется «Дубрава».

– Ты бы ещё спросила, почему на Садовом кольце не цветут сады или на Елисейских полях нет полей, – улыбнулась Александра. – У моего деда был дом в лосиноостровском районе. Я там всё лето проводила. Соловьи пели, клубника росла. Теперь на этом месте – гигантский торговый центр и какой-то институт. Кажется, строительный. Оставили только несколько деревьев. Они совсем стушевались в новой обстановке. Жалко смотреть.

– Вы коренная москвичка?

– Не то слово, – грустно пропела Александра и сухо продолжила. – До моего поступления в школу папа с мамой кочевали по военным городкам, а потом да – Москва. Но я не слишком люблю Москву. Только отдельные места. Их становится всё меньше. Скоро я буду любить лишь салон своего автомобиля и ночные виды. Не слишком всё это жовиально, да? А ты, кстати, можешь услышать соловьиное пение среди птичьей полифонии?

– Ммм, вряд ли… Я не пробовала.

– Соловей поёт сложнее всех. Его трели трудно спутать с пением других птиц.

Александра отошла от окна и, приблизившись к большим зеркалам, начала приводить себя в порядок. Аня, украдкой глянув в телефоне значение слова «жовиальный», наблюдала за тем, как Александра подкрашивает губы, расчёсывается, поправляет ворот белой рубашки. Маленькая женщина перед большим зеркалом в большом зале.

Репетиционный зал как самое просторное помещение в школе был привилегией Александры. В то время как другие учителя были вынуждены тесниться в небольших классах, заставленных партами, Александра хозяйничала в царстве высоких потолков, паркета и зеркал. И если в классах по просьбам родителей окна зимой почти никогда не открывались, здесь Александра распахивала их настежь и проветривала помещение каждые полчаса. Она, видите ли, терпеть не могла затхлый воздух. И белые шёлковые занавески на окнах ей тоже не нравились. Она всегда отодвигала их в сторону, чтобы избавиться от детсадовской атмосферы и смотреть на небо.

– Давай быстренько покурим, а то скоро большая перемена кончится, – предложила Александра, доставая из сумочки пачку сигарет и зажигалку.

Аня и Александра оделись и, как два корабля, вышли из бухты актового зала в открытое море школьного коридора. Преодолев десятибалльный шторм перемены, они быстро направились к парковке.

– Ну что? Галина Фёдоровна уже попыталась «впарить» тебе свои религиозные праздники? – спросила Аню Александра, когда они забрались в машину и закурили.

– А родители вообще не возражают? Ведь есть атеисты, ну или там другой веры.

– Родителям параллельно. Им важно, чтобы ребёнок тихо-гладко учился, а в остальное они не вдаются особо, – Александра затянулась и медленно выпустила дым. Алыми ногтями она отбивала ритм аргентинского танго, которое раздавалось из динамиков.

– Александра Геннадьевна, вы чем-то расстроены? – спросила Аня, разглядывая изящный профиль женщины.

– Ну да. Я жалею, что продала свою шубу. И ещё не знаю, как тебе сказать, что я передумала увольняться.

– Вы уже сказали.

– Вторая проблема решена, а шубу всё ещё жалко. Я купила её в Арабских Эмиратах, и она была великолепна.

– Зачем же вы её продали?

– Подумала, что она мне больше не пригодится.

– У нас очень холодные зимы, – неуклюже поддержала разговор Аня. – А про глобальное потепление, мне кажется, пустой трёп. Но ведь в крайнем случае можно купить новую шубу.

– Больше никаких шуб. С сегодняшнего дня мне жалко животных. Хотя, знаешь, у меня дома живет такая противная кошка, которую я с удовольствием пустила бы на мех. Но она сильно линяет, и такой мех никому не нужен. Просто надо грохнуть её и сделать бифштекс.

Аня расхохоталась. Ей всё больше нравилась эта женщина. Низкий голос, антикварная красота и превосходное чувство юмора завораживали.

– Супер, что вы не уволились.

– Ни разу не супер. Это называется малодушие. Ты умеешь танцевать аргентинское танго?

– Я вообще никакое не умею, тем более аргентинское.

– Серьёзно? – удивилась Александра. – Надо тебя научить.

– Мне кажется, ритм очень сложный.

– Попробуй отбить в ладони. Давай подержу твою сигарету.

Аня прислушалась и начала хлопать. Под внимательным взглядом Александры сосредоточиться было трудно.

– Ну почти, – разочарованно сказала хореограф. – Нужно тренироваться. Нравится курить в моей машине?

– Очень.

– Тогда поехали кататься.

– В смысле? Сейчас? – удивилась Аня.

– Нет, конечно. У нас урок через пять минут. Когда-нибудь.

– А куда?

– Ну куда-нибудь. Не знаю. Решим.

Солнце вовсю светило в лобовое стекло. Лицо Александры утопало в ярко прорисованных клубах сигаретного дыма. На её губах и веках перламутром поблёскивала косметическая пыльца. Длинными тонкими пальцами она взъерошила на голове волосы и достала из бардачка маленькую бутылку коньяка и две рюмки.

– Ух ты! Даже из рюмок? – улыбнулась Аня.

– А то. У тебя есть жвачка?

– А то. – Аня достала грейпфрутовый Dirol и по-братски разделила остатки.

На уроке было весело. Коньяк с успехом компенсировали нелюбовь к утренникам. Александра вдохновенно руководила потоками снежинок, не забывая говорить им, какие они талантливые, грациозные и удивительные. Движениями рук она выстраивала девочек в линии, рассыпала в кучки, перемешивала и кружила. Белые юбочки и носочки забавно мелькали и выстраивались в аккуратные рисунки.

Аня сидела в сторонке и любовалась – не столько снежинками, сколько Александрой. Тонкие запястья, гордая посадка головы, элегантное платье… «Какая-то нереальная для России женщина. Как будто из фильмов Висконти», – подумала Аня.

Девочки, широко раскрыв глаза, смотрели на хореографа.

– Девочки, дорогие, вы танцуете четыре такта здесь, а потом меняете точку! Всем ясно? Соня, Полина чуть выше головы. Прекрасно! Анна Владимировна, пожалуйста, трек заново.

Аня метнулась к компьютеру и тоже почувствовала себя маленькой снежинкой, которая с каким-то мазохистским удовольствием подчиняется Александре.

– Стоп. Заново, – продолжала командовать Александра. – Ушли и вышли, как полагается. Я не советую вам отвлекаться. Девочки, смотрим на меня! Вот теперь вы великолепны!

Пока снежинки пыжились отработать композицию без ошибок, Александра подошла к Ане и тихо проговорила:

– Та, что без чешек, дочка журналиста. Сволочной характер, чуть что, сразу ноет. Рыженькая – из семьи учёных-биологов. Гены что надо, но пока не раскрылась. Смотри, это моя любимица – Ева. Она – чудо. У неё музыка течёт по жилам. И данные отменные. Хотя родители никакие. Папа – программист, мама – домохозяйка. Бывает же такое… Понаблюдай за ней. Девочки, вы снежинки или танки? – громко сказала Александра. – Представьте, что ваши ступни не касаются пола и взлетайте!

После этой реплики раздался грохот. Одна из девочек, про чьи гены и способности Александра Геннадьевна ещё не успела рассказать, плашмя упала на пол. Остальные снежинки замерли и испуганно смотрели на подругу. Кто-то хихикнул. Александра бросилась к ребёнку.

– Катюша, Катя, посмотри на меня, – Александра аккуратно приподняла ребёнка. – Спокойно. Не пугайся. Аня, выключи музыку.

Александра сидела на полу и нежно обнимала девочку, которая смотрела сонным, блуждающим взглядом и как будто не понимала, где находится. Неожиданно глаза её наполнились слезами, и она разревелась.

– Где мама? Где моя мама? Я хочу домой!