– Чёрт! Анюта!

Он пошатнулся и чуть не рухнул с крыльца. Сердце у Ани упало. Отец был пьян, а это никак не входило в её планы.

– Что ты вылез? Срамишься только! – раздался из коридора голос матери. Она проворно выбежала на крыльцо и затолкала отца в дом. Уже оттуда крикнула:

– Заходи, Аня! Я сейчас!

Когда отец был заперт в спальне, сумки разобраны, а горячие щи со свининой налиты в тарелку, смогли, наконец, поговорить.

– Хотели тебя в аэропорту встретить, – оправдывалась мама. – Но ты видишь, напился старый чёрт. В хлам.

– Он же закодировался недавно.

– Долго что ли ему опять? С апреля крышу сорвало. Надо было тебе раньше рассказать… А всё самогонка. Он её сначала для продажи гнал. Вроде, бизнес у него такой. Потом взял и напился вместе с соседом дядей Колей. И понеслась душа в рай. Чуть дом не спалил. Черти ему примерещились. Он костёр прямо на плите развёл, чтобы их, вроде, изгнать. Книги все пожёг. Там и твои были, школьные какие-то. Ну, белая горячка. Что это ещё может быть? К бабке что ли его отвезти?

– Какой бабке?

– Из Копотни, – перешла на шёпот мама. – Говорят, она даёт святую воду. После этой воды отвращение к спиртному. Врут, как думаешь? Денег жалко.

Мама говорила и говорила. Про баню, которую планировали, но решили лучше газовый котёл купить, как у Симаковых. Про соседку тётю Таню, которая умерла зимой. Нашли окоченевшую в сугробах. Про Тришкиных, которые пошли на охоту и случайно из дробовика застрелили старика-отца. Про школу, где сейчас в пятом классе только одна девочка учится. Такой набор, нет детей. Что ты будешь делать? Скучно ей, наверное.

Аня смотрела, слушала и уже не верила, что где-то в мире есть огромная, величественная библиотека имени Ленина, с просторными залами и уютными зелёными лампами. Она не верила в дизайн-завод Флакон с креативными зонами и бургерными. Пешеходная улица в Камергерском становилась всё призрачнее. Парк Горького, Стрелка, «Олимпийский» – всё уходило в туман и превращалось в иллюзию. А на дворе не прекращала брехать собака.

– Как её зовут? – спросила Аня.

– Кого? – удивилась мать.

– Собаку.

– Да бог её знает! Отец приволок. Последний щенок в помёте, никто не брал, хотели пристрелить. Отец как услышал, подхватился и вот возится теперь. Зовёт Черномазая, но мне эта кличка не нравится. Я её никак не зову. И вообще это кобель. Обгложи косточку. Я ему снесу. Может, хоть немного помолчит. Сама знаешь – отец не любит, когда шумно.

– Это уж точно… – пробормотала Аня.

Сколько Аня себя помнила, в доме не полагалось шуметь, потому что «отец этого не любит». Когда Аня была совсем маленькая, ей даже нравилось, как после нечаянного обрушения башенки из кубиков, мама зловеще шипела и опасливо косилась на обшарпанную, вечно закрытую дверь. Казалось, там спит Дракон и, если его разбудить, не миновать смерти. От этой мысли у Ани приятно щекотало в животе, она прикрывала ладошками рот, стараясь показать маме, что не шумит.

Мама носила Дракону в комнату еду и водку, чтобы он не умер от голода и жажды. Аня уважительно относилась к этому ритуалу и не видела в нём ничего страшного. А страшно было, когда Дракон просыпался и с диким рёвом выползал из норы. В таких экстренных случаях у Ани с мамой был чётко выработанный план действий. Девочка быстро забиралась под стол, а мама билась с Драконом до тех пор, пока он, посрамлённый, не уползал в своё логово. Потом прибегала медсестра тётя Зоя и обрабатывала мамины раны волшебными зельями. Мама плакала, Аня плакала, тётя Зоя говорила: «О ребёнке хоть бы подумала. На кой тебе сдался этот чёрт?»

Для Ани фраза тёти Зои была загадкой. Интересно, о каком ребёнке должна была подумать её мама? И при чём здесь чёрт, если у них дома живёт Дракон? Этот вопрос нужно было прояснить.

В пять лет Аня осторожно продралась сквозь колючие кусты малины, залезла на широкую отмостку и сквозь грязное стекло внимательно рассмотрела чудище. Оно горой лежало на кровати и не подавало признаков жизни. Подробности были скрыты под одеялом, но чудище было очень большим – ясное дело Дракон, а не чёрт. Ведь чёрт – маленький и худой.

Над кроватью Дракона висел бурый гобелен с изображением изящных, тонконогих оленей. Эти милые животные с опаской смотрели на Дракона и в любую минуту готовы были ускакать прочь. Жалко их. Но чем здесь поможешь?

Аня опускала взгляд и долго рассматривала монетки, беспорядочно разбросанные на облупившемся подоконнике, – десятки серебристых и золотистых кружочков. Это были сокровища дракона, и он не выходил из логова, потому что охранял своё добро.

«А вдруг он умрёт?» – мысль о смерти Дракона приходила к маленькой Ане всё чаще и чаще. Сначала волновалась: «Как мы его будем хоронить – такого большого? Наверное, придётся звать соседей и вытаскивать его через окно – в дверь не получится». Потом серьёзно обдумывала вопрос, можно ли надеть на похороны не чёрное, а тёмно-синее школьное платье. Когда немного подросла, в подробностях представляла причины, по которым Дракон может умереть, – например, от гриппа. В тринадцать лет Аня уже не мелочилась: она в деталях строила план, как Дракона можно убить. И, как мать ни просила, категорически отказывалась называть его «папа».

Когда в школе в канун 23 февраля учительница, одним глазом поглядывая в мобильный телефон, говорила речь про роль мужчины в жизни человечества, семиклассница Аня демонстративно собрала рюкзак и вышла из класса, громко хлопнув дверью. На следующий день в кабинете директора мать рыдала и оправдывалась: «Какой-никакой, а всё-таки отец». Директор Николай Фёдорович недоумевал: кого ему ругать, кого утешать. Сошлись на том, что «ладно, ладно, переходный возраст, надо пережить». Аня сидела смирно, не спорила и не огрызалась – жалко маму. Но это был последний случай в истории её жалости. В пятнадцать лет Аня откровенно орала на весь дом «Что б он сдох! Что б вы все сдохли!» и яростно училась.

– Ну что ты зависла над тарелкой? Кому говорю – обгложи кость! – грубый мамин голос заставил Аню очнуться. Она взяла блюдце, аккуратно отделила мясо от кости и, нарезая небольшими кусочками, съела.

– Я тебе говорю, погложи. Там ещё много мяса, – настаивала мать.

– Мам, не хочу больше.

– Анька, собаке такую кость жирно будет. Давай я доем.

Мама сноровисто подхватила кость и начала её обсасывать, по-звериному задирая верхнюю губу и демонстрируя десну и зубы. Аня изо всех сил пыталась побороть отвращение, но от материнского взгляда не укрылось брезгливое выражение на лице дочери.

– Ну что ты губы поджала? Мы тебе не чета теперь? Раньше ты такой не была. Теперь небось в рестораны ходишь?

Аня отстранённо наблюдала за мамой. Ей казалось, что идёт какой-то спектакль. И что всё сказанное не имеет к ней никакого отношения. Похоже, мама была с ней незнакома.

Родители никогда не были в Москве. Аня пыталась пару раз пригласить, но они отмахивались. Аргумент был железный: на кой она сдалась нам эта Москва? Дочь не уговаривала. Она и сама с трудом представляла родню в столичных декорациях. Одной долгой неловкостью обернулся бы этот приезд. Хотя к другим студентам на первом курсе родители приезжали регулярно: делали в общаге ремонты, знакомились с соседями, водили своих детей по магазинам, парикмахерским, поликлиникам – в зависимости от запущенности чада. Аня не завидовала. Даже кичилась своим «сиротством». Но когда в метро у неё украли рюкзак с деньгами, телефоном и почти написанной курсовой, долго плакала. И ещё однажды расплакалась, гуляя по центру. Огромные чёрные внедорожники и великолепные витрины магазинов словно издевались над ней. В джинсах и ветровке из секонд-хенда, с дурацкой чёлкой она казалась сама себе ничтожеством. Вот тогда бы очень пригодились мама и папа. Но пришлось обойтись. Чтобы купить новый рюкзак и телефон, устроилась работать в Макдональдс. Чтобы не выглядеть лохушкой с периферии, отрастила чёлку и убрала в хвост.

– Дочь! Дочь! – раздался дикий рёв со стороны спальни. Аня вздрогнула. Отец одержимо долбился в дверь и грозился её выломать.