Глава первая:

Изгнание

Молодой православный священник Алексей ехал в пургу в санях к новому месту своего служения, укрываясь от ветра и мороза не слишком подходящей для этого холстиной, которой когда-то накрывали сено. Некоторое количество этого сена, оставшееся в санях, оказалось очень кстати, спасая его от лютой стужи.

Мужик, согласившийся довезти Алексея до до маленького скита, где ему надлежало отныне жить, время от времени рассыпал проклятия в адрес погоды и грелся самогоном.

Место это в предгорьях Урала, куда был отправлен Алексей, было для него своего рода ссылкой.

… А ведь так недавно была Москва, жизнь в самом центре происходящих в стране событий, учёба в Спасском монастыре, а затем в греко-латинской академии Семёна Полоцкого, только что созданной по образцу европейских университетов. Потом – рукоположение в присутствии приближенных к царскому двору священнослужителей… Это обещало блестящее будущее…

… И вот – всё рухнуло!

Вначале умер его опекун-воспитатель – честный и мудрый человек. Он вёл все имущественные дела Алексея. И Алексей – сирота из знатного и богатого рода – был свободен от всей суеты по управлению имениями.

Алексей – лишь к духовному направлял все свои устремления. Он избрал для себя путь монашеского служения Богу – ибо к тому с детских лет имел мечты и намерения.

После смерти опекуна, недолго думая, Алексей передал всё своё имущество и деньги церкви – и затем принял постриг. Ведь «трудно богатому войти в Царствие Небесное»1. И очень скоро после этого – всё и случилось: опала, изгнание…

Алексею больно было вспоминать об этом… Ведь лишь деньги немалые и земли, ему прежде принадлежавшие, были очень сильно нужны тем, кто распорядились избавиться от его присутствия в Москве… Каждый из них спешил присвоить как можно больший кусок сего земного добра…

И ещё – неугоден был молодой и страстный проповедник преображения духовной жизни…

И вот теперь – рухнуло всё: все его мечты о преобразовании жизни церковной, все мысли о свершении добрых дел во Славу Божию, во благо государства Российского, во благо народа в стране огромной, ныне столь униженно живущего…

… Теперь он стал одним из тех, кто уже никогда не смогут ничего изменить в жизни и церкви, и страны в целом…

… А ведь казалось… Мысли горькие об участи своей печальной – словно серый туман кружились в голове Алексея:

«Теперь я – никто… Я – словно снежинка в этой пурге… И какая разница: растает ли она сейчас – или вмёрзнет в какой-нибудь сугроб и будет в нём ждать своего конца по весне…

Может быть, остаться в каком-нибудь уездном городке? Начать другую жизнь? И никто никогда не узнает: где я сгинул, кем стал?

… А впрочем – зачем? Нет в том смысла!… Не к тому ведь стремится душа! Ведь по глубокой своей устремлённости – путь монашеский я избирал!

Иль, может быть, Богу нужна зачем-то такая моя горькая участь?

Сколько вопросов! А ответов – нет!…»

Время от времени Алексей мысленно возвращался к последним неделям своей столичной жизни, вспоминал пламенные речи, что произносил он перед многими своими друзьями и наставниками. Ему казалось, что его слова зажигали и в других людях любовь к Богу и стремление к преображению духовной жизни в стране. Алексей был уверен, что знает, как это можно и нужно сделать! Лишь бы его услышали те, кто правят жизнью церковной, – чтоб рассказали об этом царю…

И вот – они услышали…

… Он вспоминал последний разговор с тем, кто объявил ему об изгнании из Москвы. Ярко всплыло в памяти насмешливое выражение лица говорившего, его высокомерный тон «победителя» в этой жизни, всегда знающего, на чью сторону встать в интригах придворных – чтоб самому и уцелеть, и продвинуться…

– Вот и поедешь теперь, – говорил он, – от мыслей своих еретических избавление получать да каяться! Вон – старец Николай прежде тоже учить всех пытался, хотел всех «торгующих из храмов изгнать»… Ничего! Образумился! И слово хоть одно от него теперь не каждый год слышат…

– Что ж плохого в нестяжании, если так Иисус заповедовал?

– Так не о своём же богатстве печёмся! О богатстве церкви! А ты – осуждаешь! А то – грех!

… Алексей действительно поймал себя на осуждающих мыслях, ибо не раз видел богатое убранство жилища говорившего, видел его вкушающим скоромную пищу в пост в великом изобилии: «по благословению и для поправления немощи телесной». Только какая же то немощь? Живот – округлый, щёки – лоснящиеся от жира…

«Осуждаю ли я? Обиделся ли?»

… «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас!»2

Алексей попробовал углубиться в молитвы.

Ветер стих, снегопад закончился, всё начало сверкать в свете выбравшегося из-за облаков закатного уже солнца.

Красота и безмолвие снежное!

… Возница остановил сани:

– Дальше дороги нет, пешком ступайте!

– Как это – нет?

– Нет и не было! Летом тропинка есть, а сейчас – так идите!

– А деревня где?

– И деревни нет! Весь народ давно уж к заводу железнорудному переселили. Тут – лишь несколько домов осталось. Те, кто к работе на рудниках и в печах плавильных непригодны, – только те тут век свой теперь доживают.

… Извозчик махнул рукой в сторону покосившихся и почерневших изб, видневшихся вдали.

Потом он повернулся в другую сторону и показал рукой направление, куда Алексею идти:

– Вон – крест над верхушками деревьев! Видите? Так на него и идите! Там – скит. И старец Николай там живёт.

… Алексей взял мешок со своими скромными пожитками, приладил к спине и зашагал в направлении к тому кресту.

Глава вторая:

Старец Николай

Алексей шёл, то по колено, а то и по пояс проваливаясь в снег. Он с трудом добрался до скита. Уже стемнело.

Он постучал в дверь маленькой избушки, где в крошечном окошке был виден свет свечи:

– Входи! Открыто! Храни Господь!

… Алексей вошёл, перекрестился на единственную икону Спаса Нерукотворного в переднем углу, поклонился.

… Он знал о старце Николае немного, лишь то, что тот из нестяжателей. За высказывания публичные, призывающие к чистоте нравственной всех служителей церкви, к простоте в жизни и убранстве церковном, – был он сослан сюда много лет назад.

Принял тогда старец обет молчания на десять лет – и соблюдал его.

Через то – отношение к нему переменилось, и о святости его уже сильно поговаривать стали.

А Алексея к нему направили – вроде бы как в помощь немощи старца. И – в обучение Алексея молчанию.

… Алексей осмотрелся. При слабом свете свечи помещение внутри выглядело маленьким и почти пустым. Стол, стул, широкая лавка… Даже кровати нет.

Посмотрел он со вниманием и на старца Николая – и вдруг… успокоился! Столько доброты, ласки и умиротворённости было во взгляде старца – что и Алексея этот нежный покой обнял и наполнил!

И отчаяние оттого, как печальна нынешняя его участь, сжимавшее как тиски, придавливающее к земле, – вдруг отпустило Алексея.

… Старец Николай был высок ростом. Видно было, что в прошлом большой силой обладало его тело. И годы – не сломили дух, не согнули спину!

Белая от седины борода обрамляла наполненное добротой лицо. Каждая морщинка на нём была словно лучик от сияющих любовью глаз.

Тишина и ласка излучались в пространство вокруг его тела.

… Вечером они говорили:

– И за что ж тебя сюда определили, сынок?

– За вольномыслие…

– Понятно.

– А Вы тут давно совсем один живёте?

– Давно… Да только не один я! С Богом живу!

* * *

Так для Алексея наступила новая эпоха в его жизни.