Таким образом, корреляция мотивов сна и воспоминания в единую сюжетную единицу необходима для понимания эволюции лирического героя. Наличие религиозных мотивов в цикле «Дневник любви молитвы» так же свидетельствуют о его религиозности и способности восприятия мира духовного. Мотив сна-воспоминания является одним из ведущих мотивов цикла и помогает нам лучше понять идею Григорьева о пробуждении человека, возвращающегося к Богу.
Мотив утраченной веры в Бога является ведущим в исследуемом цикле. Он обнаруживается уже во 2-ом стихотворении и отчетливо звучит на протяжении всего сборника. Глубокие переживания, происходящие в душе героя, передаются читателю с помощью введения автором мотивов дороги, первой любви, сна, тоски, надежды, мечты, богоотступничества и др. Религиозная тематика раскрывается в мотивах утраченной веры в Бога, отцовской любви, молитвенного речения, евангельского смирения, страха и блуда, помогая раскрыть духовный мир героя.
Идея цикла − обретение веры с помощью любви, именно поэтому религиозное начало доминирует над литературно-романтическим. Но не всегда. Например, внутренний конфликт лирического героя разрешается в романтическом ключе. Мотив дороги, с одной стороны, передает духовный поиск лирического героя, ищущего истинный путь: «Путем страданья к просветленью / Идти Божественный велел. / Цель жизни, может быть, найду я» [Григорьев, 1990, с.84], а с другой, позволяет говорить о женщине, как о религиозном проповеднике, который исчезает после завершения своей миссии: «Душой давно, быть может, в край иной / Стремилась ты», «Прощайте, добрый путь!» [Григорьев, 1990, с.85]. Мотив дороги-странничества снова отсылает нас к библейской притче о блудном сыне. Идейное сходство обоих произведений связано с проблемой потери духовности, а мотив любви отца к сыну в поэтическом цикле Григорьева трансформируется в любовь Бога Отца к своему любимому сыну человеку, и лирический герой называет Бога «Отцом Любви».
Мотив первой любви выходит за рамки воспроизведения частной любовной ситуации и перерастает в любовь христианскую: «И ожил снова я… и первую любовь, / И слезы, и мечты душа постигла вновь» [Григорьев, 1990, с.81], Бог дал герою «любви и веры благодать» [Григорьев, 1990, с.83]. Любовная тема является одной из ведущих, и здесь Григорьев стремится расширить мотив любви до общечеловеческой. Вспомним известные слова Иоанна Богослова, приводимые им в Первом послании: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» [1 Ин. 4:8]. Лирический герой влюбляется не потому, что его пленяет прекрасная внешность женщины, он поражен ее христианской добродетелью, готовностью спасти всех своей молитвой. Любовь расценивается как дар, высшая способность для постижения божественной сущности.
Важную роль в создании религиозного настроя играет мотив молитвенного речения. Он свидетельствует о раннем духовном опыте лирического героя: «тогда и я все ясно понимал / И символ веры набожно читал…» [Григорьев, 1990, с.79], «И вспомнил я, с каким благоговеньем / Я «Отче наш», ложася спать читал» [Григорьев, 1990, с.81], важное свидетельство детской религиозности. Герой не приходит к Богу, а возвращается к нему, осознание чувства любви усиливает ретроспективность восприятия. Появление лирической героини становится связующим звеном между воспоминанием о первой любви и вере героя в детстве и реальной картиной бытия, где любовь – единственное спасение человека. Она помогает ему вновь обрести гармонию. Григорьев идеализирует женщину, изображая ее постоянно молящейся, она становится идеалом смирения и нравственности.
Описывая героиню, автор сравнивает ее с «божьим ангелом» и в то же время неоднократно восхваляет «свет черных, жгучих глаз» [Григорьев, 1990, с.83]. Образу молящейся женщины, чистой и непорочной, не соответствует строгое выражение темных глаз. Эта часто повторяемая деталь используется Григорьевым, чтобы подчеркнуть греховную природу человека, его земное происхождение. Портретное противоречие во многом объяснимо интересом Григорьева к романсам и цыганской песне, и такое изображение женщины в «Дневнике любви и молитвы» предвосхищает появившееся в 1857 году романсные шедевры поэта «Цыганская венгерка» и «О, говори хоть ты со мной…».
Особое место отведено в цикле библейским мотивам. Помимо аллюзии на притчу о блудном сыне, Григорьев посвящает одно из стихотворений краткому пересказу земной жизни Христа. Эмоциональный подъем, трагический пафос пронизывают рефлексию лирического героя, ведущим становится мотив озарения, его эволюция миропонимания. Идея Христа о самоотверженной любви к ближнему находит отражение в характере лирической героини, сравним: «И видел я… / И тяжкий крест, и за врагов молитву», «Мечталось мне: она молилась за меня / И грешника молитвою спасала» [Григорьев, 1990, с.82-83]. Рисуя женский образ, поэт выражает свой нравственный идеал. Ощутив потребность в Богообщении, герой обращает внимание на фрески и воссоздает в воображении жизнь Иисуса. Их значение расценивается как чудесное проявление Божьей благодати.
Проявление мотивов тоски, надежды, страдания и скорби объясняется тесным соприкосновением с евангельским пониманием любви: «… хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши…» [Рим 5:3-6]. Это является ярким примером проникновения романтических мотивов в религиозный контекст поэтического цикла. Обретая способность любить, лирический герой нравственно возвышается, ощущает присутствие Бога т. к. любовь высшее проявление Божьей благодати, а страдание в христианской философии − неотъемлемое испытание для человека потому, что Бог принес себя в жертву для людей.
Характер персонажа противоречив: сначала он примеряет на себя демонический образ: «над верою толпы живой и простодушной, / В душе, как демон, злобно хохотал» [Григорьев, 1990, с.80], но антитезой богоборческого мотива становится духовное преображение. Приверженность героя истинной вере обнаруживает несостоятельность и беспомощность его атеистических взглядов, кардинально меняет мировоззрение. Сравнение с демоном помогает нам лучше осознать духовный рост персонажа. Поэт играет на контрасте религиозного убеждения и антирелигиозного. В заключении цикла герой восклицает: «Прочь, демон, прочь!» [Григорьев, 1990, с.85], у Григорьева эта фраза означает полное неприятие безбожия.
В цикле стихотворений постоянно звучит и мотив сияния. Идейное содержание мотива можно представить двумя контекстуальными цепочками, в которых микротемы имеют зеркальное расположение. Первая развивается следующим образом: сияние лика отца − сияние свечей − сияние звезды − сияние свечей − воссияние Бога. Теперь раскроем значение каждой более подробно. «Сияние лика отца» − употребление высокой лексики ассоциативно восходит к образу Бога Отца, как это уже упоминалось нами выше. «Сияние свечей» помогает создать храмовый интерьер: «… ряд паникадил / Сиянием свечей мгновенно озарился» [Григорьев, 1990, с. 80]. «Сияние звезды» отсылает к вере в существование небесных сил, ангелов-хранителей, которые помогают человеку в его мирских делах. У Григорьева Божья помощь неразрывно связана с постоянным ощущением любви: «… ты была одна, с которой жизни путь / Не труден был бы мне… / И озарен сиянием / Звезды моей…» [Григорьев, 1990, с. 81], ушла любовь, исчезла вера в Бога, два чувства не могут существовать друг без друга, отсюда трагизм переживаний лирического героя и его богоотступничество. «Сияние свечей» − мотив сияния трансформируется в мотив озарения и прочитывается как восстановление его душевной гармонии: «… блек свечей / озарял / Изображения святые» [Григорьев, 1990, с. 82-83]. «Воссияние Бога» − Григорьев неслучайно, называет Бога Светом, вспомним слова Иоанна Богослова: «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» [1 Ин 1:5], свет становится символом абсолютного блага. Таким образом, комплекс коннотативных значений объединенный одной мотивной единицей сияние определяет идейное содержание лирического цикла.
