От потрясения у Генри даже прояснилось в глазах. Если с этого воина спало заклятие, значит, и остальные… Он прислушался и наконец понял, что за настойчивый звук мерещится ему уже которую минуту. Это было пение, которое подхватывали все новые голоса: «Мы братья, и снова мы вместе споем, и песня тебя сохранит, как броня, а после пойдем и отыщем свой дом, ты только подпой, если слышишь меня!»

Сотни людей, которые пришли в себя, не понимая, где они, где их дом и их семьи, подхватывали песенку Свана, чтобы было не так страшно, – песенку, которую тот распевал во все горло, даже когда дело стало совсем плохо.

Генри вскрикнул: воин с зеленой лентой, стащив с себя рубашку, пытался зажать ему рану. Он вдруг понял, что отца давно не слышно, а он ведь был совсем рядом, Генри видел, как солнце ослепительно отражается от его доспехов. Отец сидел, сжав виски обеими руками. Почувствовав взгляд Генри, он обернулся.

– Что ж ты наделал, глупый ребенок, – одними губами проговорил он. – Я снова вижу, что будет. Что ж ты наделал. – Он поморщился, зашипел от боли и снова прижал к виску руку.

Ярко-красная рубашка прижалась к его груди сильнее, и Генри из последних сил отпихнул руку настойчивого лекаря. Ему хотелось только одного: чтобы его оставили в покое, дали полежать и поглядеть на этот прекрасный, сияющий мир вокруг, пока он еще может держать глаза открытыми. А потом раздался голос – молодой, хрипловатый и совершенно незнакомый.

– Вы же сами видите – ничего не выйдет. Идите, я о нем позабочусь. За дверью есть другие раненые.

Лекарь кивнул и поднялся, глядя на кого-то за спиной Генри. Освальд смотрел туда же, и на его побелевшем лице было такое потрясение, будто он увидел что-то невозможное даже в королевстве, полном невозможного.

– Ты же умер, – без голоса пробормотал отец.

– Конечно умер.

Чьи-то руки приподняли Генри, не пытаясь зажать рану, и секунду спустя его голова лежала у кого-то на коленях, а прохладная ладонь накрыла его лоб. Это было так приятно – к нему никто никогда не прикасался, даже отец. Генри сжался, думая, что рука сейчас отдернется, но она по-прежнему гладила его лоб, перебирала волосы, и он вдруг почувствовал такое спокойствие, как будто ничего плохого больше никогда не случится.

– Уходи, отец, – сказал все тот же голос у него над ухом. – Дай ему спокойно уснуть.

Отец нашарил на траве свой шлем и непобедимый меч и послушно поднялся, будто чем-то смертельно напуганный. Он больше не смотрел ни на Сердце, ни на Генри, – только на человека за его спиной. Отец шагнул назад и еще раз шагнул. Удаляющиеся шаги становились все чаще, и, когда они стихли, Генри стало легче дышать. Он с трудом запрокинул голову, вглядываясь в склонившееся над ним лицо, – молодой мужчина с тревожными серыми глазами. Генри никогда раньше не видел его, но точно знал, кто это такой.

– Сивард, – выдавил он и закашлялся.

Тот улыбнулся, и Генри едва не улыбнулся в ответ. Он еще никогда в жизни не был так счастлив кого-то видеть.

– Я при жизни забрал слишком много сил, мой дух никак не желал упокоиться. А еще я не хотел умирать, не дождавшись тебя. Хотел передать один подарок. Все-таки шкатулка с безрадостной историей внутри – слишком жалкое наследство.

Генри прижался виском к его ладони и огляделся: все вокруг заливал свет, и от этого их тени на земле казались ослепительно-яркими. Сивард сидел, привалившись спиной к своему могильному камню. Генри приподнял руку, чтобы коснуться Сиварда, убедиться, что он настоящий, но рука бессильно упала на траву. Генри был уверен, что вокруг нее расползется пятно пепла. Пепла не было, и он неверяще вцепился в траву. Он никогда не думал, что она такая удивительная на ощупь, такая мягкая и теплая, вот только почему она не сгорала?

– Потому что дара у тебя сейчас нет. Он был в твоей крови, и ты отдал его силу, чтобы зажечь Сердце, – сказал Сивард, будто услышав его мысли, и прикоснулся холодными губами к его виску. – Я знал, что ты справишься. А теперь пора отдохнуть. Спи спокойно, во сне все проходит.

Генри заморгал чаще, он даже не понимал, почему плачет, больно ведь больше не было, но слезы текли по щекам, сползали в уши. А потом он понял: тело онемело, и он больше не чувствует ладонью землю. Краски вокруг слепили глаза, расплывались, перетекали друг в друга. Он больше не мог на них смотреть, слишком ярко, и Сивард прижал его лицо к своей рубашке, зашептал что-то. Голос был неразборчивым, как шелест листьев, но прохладная рука по-прежнему лежала у Генри на затылке, и Генри хотел о чем-то спросить, но тут же забыл вопрос: веки отяжелели, будто невидимая сила давила на них, и он послушно закрыл глаза.

– Вот и все, – тихо сказал Сивард.

Генри приоткрыл глаза – и резко дернул головой, отворачиваясь от нестерпимого света. Прямо перед ним была зеленая трава, и он сонно улыбнулся, положил на нее руку – трава сразу же обуглилась, и Генри разом все вспомнил. Он сжался, ожидая боли, но она так и не пришла. Оглядеться не получилось – из ларца разливался слепящий свет. Потом стоявшее рядом дерево вдруг протянуло ветку и захлопнуло коралловую крышку. И Генри, медленно моргая, смог наконец разглядеть свою рубашку и землю вокруг. Нигде не было ни капли крови.

Встать он смог не сразу. Он как будто забыл, как пользоваться собственным телом. Перед глазами откуда-то взялась ветка дерева, Генри поднялся, неловко ухватившись за нее, и ветка тут же опустилась в воду, пошарила на дне ручья и вытащила пару мокрых перчаток. Она положила их на ларец с Сердцем, потом протянула Генри – уже совершенно сухие – и замерла, когда со стороны двери раздался резкий каменный скрип.

На поляну ввалился Джетт. Он едва разгибался, хромал больше обычного и был перепуган до смерти, но при виде Генри по его лицу разлилось облегчение. Он покачнулся, хотел прислониться к двери – та захлопнулась, толкнув его вперед, и он упал лицом в траву.

– Освальд скрылся, я думал, он тебя… Что это за место? Ну, не важно, – забормотал Джетт, нетвердо поднимаясь на ноги. На Генри он больше не смотрел, только в землю. – Слушай, я понимаю, это не мое дело, но ты в порядке? Так смотришь, будто с того света вернулся.

Генри не ответил. Он думал о том, как это странно: когда они только встретились, ему казалось, что Джетт вообще не расстается с улыбкой. А сейчас его осунувшееся, серое лицо выглядело так, будто он не улыбнется больше никогда.

Мысли проплывали в голове медленно, как облака. Генри молчал, и Джетт продолжил сам, запинаясь, будто слова, как и улыбки, раз и навсегда перестали ему служить:

– Я по делу, иначе я бы тебя не беспокоил. Когда Освальд за дверь выскочил, у него ключ в руке был. Я бы не смог отнять, но вспомнил, как ключ мне прямо в руку упал, когда ты его бросил. Решил попробовать, вытянул руку, и ключ сам от Освальда ко мне прилетел, представляешь? Освальд ко мне бросился, но меня скриплеры защитили, и когда он понял, что не может у меня ключ забрать, сказал: «Я тебя найду» – и сбежал. В общем, я пришел отдать тебе ключ, вдруг пригодится. – Джетт неловким движением сунул ключ Генри в руку. – Когда он меня догонит и… В общем, раз я его тебе сам передал, после моей смерти хранителем станешь ты, а не он. Я только хочу попробовать доставить деньги до того, как он меня найдет. И я так рад, что ты жив, я… – Он захлебнулся словами, мотнул головой и побрел к двери, припадая на обе ноги.

– В следующий раз, когда неизвестно кто предложит тебе работу, для начала спроси, кто он такой, – проговорил Генри. Слова как-то странно ощущались во рту, но он справился. – Подойди.

Генри снял перчатку. Джетт подошел к нему и медленно, с остановившимся взглядом, кивнул. Он явно был уверен, что Генри все же решил убить его сам, и захлебнулся криком, когда тот прикоснулся к коже за его ухом. Генри сразу надел перчатку. Внутри ничего даже не дрогнуло, он чувствовал: дар остался с ним, но больше им не управлял, ненавистный голос затих.