– Вы ведь волшебник, вы же можете привести его в чувство, да?

– Нет. Если бы это было заклятие, я мог бы его снять. Но это – часть его природы. Внутри разрушителя, пока он растет, дар огня хранится, как в стеклянном сосуде, – обладатель дара чувствует только его отголоски. Но если он тронет человека, сосуд разобьется, и его нельзя собрать назад. Прости, Генри, я ничего не могу сделать. То же самое было с… с другим разрушителем. Я знал, знал, что выбор Барса несовершенен. Ты не можешь идти дальше. Я заберу тебя с собой, помещу в безопасное место, где ты не сможешь навредить себе и другим.

Генри почувствовал, как к нему приближается рука, – движение тепла в воздухе – и рванулся в сторону, распахивая глаза. Бледный предутренний свет ударил по ним так, что он едва не зажмурился. Ему хотелось сказать: «Один из них меня предал», и «Дом всех вещей разрушен», и «Я не знаю, что мне делать», и жалкое, детское «Помоги мне».

– Не подходи ко мне, старик, – глухо произнес он, чувствуя, как неловко двигаются губы.

Заботливое старое лицо Тиса казалось таким расстроенным, что на секунду Генри почти поверил: тот хочет помочь. Но огонь знал: его хотят заключить в клетку, и дело тут не в Генри, он – просто оболочка, он не имеет никакого значения, а вот огонь должен остаться на свободе.

Генри отодвинулся дальше.

– Впрочем, это не поможет, – рассеянно уронил Тис, во все глаза глядя на него. Остальные толпились у старика за спиной. – Он вступил в силу, и его теперь не удержат ни стены, ни цепи. То, что внутри его, жаждет стать сильнее, а силу ему может дать только прикосновение к людям.

– И что нам делать? – звенящим голосом спросил Джетт.

– Я не знаю. – Сейчас Тис казался усталым, сгорбленным старцем. – Все повторяется, я слишком стар для такого. Мне нечем вас утешить.

– Вы нам что, не поможете? – неверяще переспросил Джетт.

На лице Тиса проступила грустная, безнадежная улыбка.

– Сейчас не спасут ни кошки, ни конфеты. Простите, я переволновался. Мне надо немного отдохнуть.

В следующую секунду он исчез, и на поляне будто стало холоднее.

Генри медленно втянул воздух. Было уже почти утро, птицы пели, щелкали в блеклом небе – навязчивый, раздражающий звук. Генри повернулся к людям – те сгрудились плотно, как испуганная стая. Сван жался к плечу Хью, как несмышленый детеныш к матери. Агата смотрела на Генри тяжелым, строгим взглядом. Джетт привалился к дереву в какой-то сломанной, неуклюжей позе. Генри скользнул взглядом по лицам и равнодушно отметил: все бледные, с запавшими глазами. Они не спали. Не спали, потому что боялись его.

– Мы все обсудили и проголосовали, – негромко сказал Хью, глядя себе под ноги. – Сердце надо найти. Но без тебя. Ты опасен, а мы не можем вечно тебя сторожить. Ты бы на себя посмотрел – даже волшебник от тебя отказался. А мы должны держаться вместе.

Генри сглотнул. Он хотел сказать: «Это же из-за вас я сломал камень», но голос огня шептал ему, что это уже не важно, что они, все четверо, больше не имеют значения.

– Как хотите. Но вы не дойдете без меня, – сказал огонь его губами.

– Это с тобой мы не дойдем, – ответил Хью. – У нас есть карта. Пройдем испытание, а там будет новая подсказка.

– Мы долго спорили, – еле слышно прибавил Сван. – Хью прав.

Генри поднялся во весь рост, и все отпрянули, хотя он стоял в пяти шагах от них.

– Вы жалкие неудачники. Вы бы ни одного испытания не прошли без меня. Я пройду остальные сам. Карту можете оставить себе, я ее запомнил, – сказал огонь. – В следующий раз, когда встретимся, вы будете мне врагами, так что держитесь подальше. Это я – избранный. Такие, как вы, не побеждают.

Он развернулся и пошел вперед, отпихивая с дороги ветки. Усталости больше не было, тело казалось легким, будто налилось силой, и он шагал, даже не чувствуя собственного веса. Когда кто-то назвал его по имени, он не обернулся, как будто оно больше ему не принадлежало, но имя повторяли снова и снова, и он нехотя остановился.

Джетт стоял, упираясь в колени руками. Лоб у него был мокрый, кажется, он мчался за ним довольно долго.

– Я голосовал против. Но их трое, их больше. Пусть катятся куда хотят, я пойду с тобой. Только погоди, не лети так.

– А что, если это ты открыл Освальду дверь? – произнес Генри, и Джетт, нахмурившись, шагнул ближе.

– Я же просто хочу помочь. Один ты не справишься.

Генри приподнял брови.

– Я не справлюсь один? – спросил огонь. Ему было смешно. – Следи за языком, калека. И убирайся, откуда пришел.

Джетт безрадостно усмехнулся:

– Паршиво все кончается, да? Слушай, я кое-что украл у Освальда. Он, перед тем как уйти, так близко стоял, и я не удержался.

Он вытащил из кармана шкатулку секретов и бросил Генри. Тот проследил за тем, как она летит, не сделав ни одного движения.

– Не знаю, чем все кончится, но это – твое. Береги себя, приятель, – негромко сказал Джетт и побрел прочь, спотыкаясь о ветки.

На секунду Генри захотелось остановить его, но огонь сказал, что это бессмысленно: незачем тащить за собой того, из-за кого придется медленно идти. Напрасно потраченное время.

Генри поднял шкатулку. Она была невесомой, приятно холодной. Он положил ее в карман – и на секунду огонь словно отступил, но вернулся снова, стоило Генри разжать пальцы. Он пошел дальше не разбирая дороги, туда, где поднималось красное рассветное солнце. Дышалось легко, и он прекрасно себя чувствовал, но что-то смутно беспокоило его. Потом он понял, в чем дело: ткань неприятно давила на ладони.

Генри снял перчатки и положил в карман. Огонь сказал, что они больше не нужны.

Это было прекрасное утро: солнечный свет, до боли резавший глаза на восходе, растворился в тяжелых, низких облаках, и все вокруг стало приятно-серым. Генри спокойно шагал вперед. Ноги будто сами знали, куда идти, и никогда еще он не чувствовал себя в такой безопасности. Больше нечего бояться, никто больше не причинит ему вреда. Он дойдет до четвертого испытания быстрее этих жалких слабаков – где им тягаться с ним. А когда Сердце будет найдено, можно будет подумать и о том, как наказать предателя, да и всех остальных тоже – как они посмели выгнать его? Генри снова и снова перекатывал в голове имена. Он умен, он разберется, кто из них оставил под дверью записку, надо просто подумать.

Хью? Жадный, грубый, он завидовал ему, его силе. Или Сван? Что, если он не такой уж наивный? А может, они вместе? Сначала невесть откуда оказались на постоялом дворе, потом у стен башни и в Ледяном лесу. Слишком умно для дурачков. Что, если Освальд помогал им?

Или Агата. Почему она так испугалась, когда они пришли к ней, а потом сразу взялась им помогать? Что, если она хотела попасть в Дом всех вещей, но не могла сделать это одна? Да он даже не знает точно, немая ли она! Вдруг это просто притворство, чтобы не отвечать на неудобные вопросы? И еще, Джетт был прав: откуда она могла знать про бант?

Джетт. Об этом думать не хотелось, но что, если он тоже не случайно оказался на постоялом дворе? Лживый, трусливый тип, мало ли чего от него ждать.

Мысли были безболезненные, спокойные, они приятно попадали в ритм шагов, но что-то Генри тревожило, и постепенно он понял: небо. Темно-серые тучи нависали все тяжелее, и мысль о дожде почему-то выводила его из себя.

Потом деревья расступились, и за ними оказалась незнакомая деревня. Генри нахмурился, странная мысль проступила в голове – с трудом, будто пробиваясь сквозь туман, – он не знал, с чего решил идти именно сюда. Он попытался вспомнить карту и вдруг понял, что не помнит ее вообще, она изгладилась из памяти, будто ее никогда там не было. Пару секунд это серьезно его беспокоило, но потом по телу прокатилось тепло, и голос огня мягко зашептал: «Я выведу тебя, я знаю, куда тебе нужно. Но перед походом хорошо бы немного подкрепиться, просто дай мне кое-что найти».