Сван с радостным воплем бросился к нему, и они обхватили друг друга, как медведи во время драки.

– Все, все, мордастый, хватит, ты мне всю куртку заслюнявишь. Пора сматываться! – завопил Хью. – А девку с собой прихватим, раз уж она знает, куда нам идти!

Генри сжал кулаки, не отводя взгляда от окна. Еще минута, и надо будет уходить. Люди в черных доспехах проверяли каждый дом, чтобы никто не смог спрятаться, и единственная целая дверь на всей улице явно их заинтересует.

И тут он увидел Джетта.

Сказать, что тот бежал, было бы преувеличением – он ковылял, останавливаясь рядом с каждым домом, будто пытался вспомнить, не сюда ли ему надо зайти. Люди в черных доспехах проносились мимо него, словно не замечали, и когда Генри понял почему, на секунду ему стало не по себе. Джетт тоже был в черных доспехах. Но лицо у него было вполне осмысленное, бледное и до смерти перепуганное.

Генри втащил его в дверь, и Джетт торопливо стянул кожаные доспехи и бросил в угол. Остальные посмотрели на них довольно растерянно, но Генри даже не стал спрашивать, он и так понял: отличный план. Жалко, не ему это в голову пришло. У людей из отряда Освальда явно был приказ тащить на площадь всех, кто не в доспехах, так что Джетт просто снял доспехи с кого-то, кого Генри вырубил на своем пути, и спокойно пошел искать нужный дом.

А девушка уже рванулась в соседнюю комнату, и Генри бросился за ней, с облегчением прислушиваясь к тому, как у него за спиной Хью ворчал, Сван смеялся, а Джетт, ругаясь, спотыкался о каждый диван. Девушка бегом провела их через несколько темных, уставленных ящиками комнат, потом вниз по лестнице, а дальше – три поворота, длинный коридор, вверх по лестнице и опять вниз – не жилище, а муравейник. И когда Генри уже начал думать, что все это ловушка, девушка распахнула маленькую, в половину человеческого роста, дверь и выскочила в тесный проход между двумя домами, а оттуда – на незнакомую улицу.

Девушка проворно меняла направление, выбирая самые пустые улицы, и Генри окончательно убедился, что в этом люди похожи на животных, – женщины силой и ловкостью уж точно не уступают мужчинам. Куда они бегут, он не спрашивал: пусть сама решает, она знает деревню лучше, и он просто мчался за ней, на ходу раскидывая с дороги людей в черных доспехах. Умелых воинов Освальд расставил на площади, а здесь явно были те, кого он набрал в деревнях, – пестрый люд, который и с оружием-то обращаться не умеет. Тех, кто действительно мешал пройти, Генри просто сносил с дороги ударом в челюсть – на минуту хватит, за это время как раз успеют пробежать Джетт и братья.

В конце концов они выскочили на окраину деревни и понеслись через поле с черной, по-весеннему разбухшей землей. Девушка вбежала в рощу незнакомых деревьев с белой корой и тонкими обвисшими ветками и остановилась, вытирая лоб. Волосы у нее были сплетены во что-то похожее на толстую веревку, и сейчас эта веревка растрепалась, волосы налипли на щеки.

– Что… вообще… творится? – прохрипел Хью и рухнул на поваленное дерево.

Сван и Джетт все еще бежали через поле, и, надо сказать, гонку не выигрывал никто: Джетт оступался через каждые несколько шагов, Сван колыхался на бегу, как травяное желе в доме Тиса, по-прежнему не выпуская из рук две корзины.

– Быстрее, что вы тащитесь! – кричал Хью. – Без вас уйдем!

А из деревни спокойной, молчаливой толпой выходили люди Освальда, и Генри шумно выдохнул: теперь их было больше двухсот. Некоторые несли на руках ревущих детенышей.

К счастью, направлялись они не в сторону рощи, а на север, туда, где поле тянулось до самого горизонта. Несколько десятков людей в черных доспехах бродили вокруг деревни, и когда Генри понял, что они делают, у него упало сердце.

В руках у них были охапки факелов, они зажигали их и бросали в дома.

Девушка издала сдавленный, потрясенный звук и шагнула вперед, но Генри ее удержал. Сван и Джетт наконец добрались до рощи и, обернувшись, тоже увидели, что творится.

– Он же сжигает их имущество. Это же… преступление, – пролепетал Хью, отряхивая Свана от грязи.

Тот смотрел на деревню огромными, широко распахнутыми глазами. Джетт, с тех пор как выбрался с площади, и так выглядел мрачнее некуда, но теперь лицо у него вообще как-то помертвело. Он смотрел на горящую деревню так, будто ничего хуже в жизни не видел.

– Он всем обещал, что потом отпустит их домой с монетой, – продолжал Хью. – А как же теперь…

Генри вздохнул. Отец всегда говорил ему, что люди – лжецы, но последнее время ему казалось, что он разбирается во лжи куда лучше их.

– Освальд их обманул, он никогда их не отпустит. Но им теперь все равно.

– Но зачем он сжигает дома? – отчаянным, непохожим на собственный голосом спросил Хью.

– Тис говорил, Освальд делает напиток обещания из старинных предметов. Дома тоже сойдут.

Генри сказал это только для Джетта, некогда было объяснять остальным, о чем речь, но девушка вдруг закивала.

– Что, ты тоже знаешь про напиток? Откуда? Этого даже Тис до вчерашнего дня не знал.

Девушка не ответила, и Джетт устало сказал ей:

– Слушай, красотка, я как-то пропустил момент, когда ты стала нашим другом, но, может, скажешь хоть что-нибудь? Или поговорить с нами ниже твоего королевского достоинства? Ты же не немая, в конце концов.

Она мрачно посмотрела на него, и Джетт нахмурился:

– Что, немая? Вроде как рыба? Серьезно?

Еще один кивок.

– То есть ты, даже если бы хотела, не смогла бы рассказать, что это? – пробормотал Генри, вытаскивая у Джетта из кармана листок с восьмеркой.

Девушка с выражением мрачного, снисходительного терпения взяла у него листок и показала всем, только держала она его так, что восьмерка теперь не стояла, а лежала, и две торчащие из нее черточки смотрели вниз. Какое-то время девушка словно ждала, что сейчас кто-то крикнет: «О, вот теперь я понял, что это!»

Никто не двинулся. Девушка закатила глаза, подобрала с земли ветку и написала на земле одно слово:

«Бант».

– Так ты и писать умеешь? – пробормотал Джетт.

Она посмотрела на него так, будто предполагала, что он-то не только писать не умеет, но и ложку держать не способен.

– Да я просто имел в виду, что для девчонки это странно. Думал, вы все только шить умеете да еду готовить.

Девушка вытащила из кармана платья пачку табличек, – кажется, это было единственное, что она успела прихватить с собой, – и показала всем табличку с надписью: «Это старинный предмет».

Потом достала кусок угля и быстро написала на обратной стороне таблички: «Предки перевязывали бантом подарки».

– Что это за ерунда такая, подарки? – проворчал Хью, но понятно было, что он растерян и злится скорее по привычке.

Он старательно пытался сесть так, чтобы не видеть пожар вдалеке, но отсветы ложились на землю даже здесь, и белая кора деревьев казалась теперь розовой.

– А вот я знаю, – неожиданно теплым голосом сказал Джетт. – Это когда тебе дают что-то просто так и ничего взамен не просят.

– Кто такую глупость сделает?

– Подсказка должна вести в какое-то место, – перебил Генри. – Ладно, мы поняли, этот знак обозначает подарок, но что это за место?

Девушка пожала плечами, будто это очевидно, и написала: «Дом всех вещей».

Все переглянулись, и Генри сразу понял: о таком месте не слышал никто.

– Знаешь, где это?

Она кивнула.

– Далеко отсюда?

«3 часа 25 минут пути».

Тут раздался жаркий треск: в деревне рухнул дом. Сложился внутрь. Все вздрогнули, как от удара.

– Почему никто не бежит? – тихо спросил Сван.

– Некому бежать. Освальд всех забрал с собой. Не думаю, что нашелся хоть кто-то, кто не принял его предложение. А когда дома сгорят, его люди сгребут пепел, и из этого пепла он приготовит напиток. Он будет ходить от деревни к деревне, пока не соберет армию и не вернет себе трон. Я не понимаю одного: как он узнал, что я здесь?