Ее трепет хоть и льстил, но уже порядком начинал раздражать. Людям вроде нее свойственно быстро забывать о страхах, стоит опасности миновать. Точно так же как тем, кто в этот самый миг, пока Корвус тратил на Линнардову вдову драгоценное время, в Брашове, в самом сердце его собственного государства, поднял бунт, наивно решив, что тысяча верст — достаточная преграда для царского гнева.
— Мое терпение не безгранично, Кордана. Либо ты скажешь, где он, либо я велю перебить всех до единого детей Равницы. Ты этого хочешь? Ради этого ты открыла ворота?
— Нет! Невена нет в столице!
Корвус лишь молча скрестил руки на груди и склонил голову в ожидании.
— Но как же так? — из глаз Корданы сорвалась крупная слеза. — Мы же всегда ладили с Реилией, с твоим тестем, с Идой…
— Ты закончила? — сталь в голосе Корвуса заставила женщину вздрогнуть.
И та сдалась, поникла, опустила потухший взгляд.
— Я отослала его в Высоград, — борясь с подкатившими к горлу рыданиями ответила она.
— Как давно?
— Два дня назад.
Корвус поднялся и направился к дверям:
— Расскажешь надзирателю все, что знаешь: во что одет, какой масти лошадь, сколько людей его сопровождает, — приоткрыв дверь, Корвус пригласил внутрь стражника. — Чем проще будет его найти, Кордана, тем меньше он будет мучиться. Ты меня услышала?
Та лишь обреченно кивнула, прежде чем покинуть царский кабинет под солдатским конвоем.
Не успел Корвус вернуться к столу, заваленному указами, картами и прочими опостылыми, но не терпящими отлагательств документами, как в дверном проеме показалась светлая голова Раунхильда.
— Для ритуала все готово.
— А жертва?
— Подобрал. Корвус, — не дожидаясь приглашения, жрец вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь, отгораживаясь от посторонних ушей, — ты уверен, что кучка крамольных дворян стоит твоего личного вмешательства? Может, поберечь силы и отправить отряд?
— От тебя, мой дорогой Раун, сомнений я никак не ожидал.
— Всего лишь беспокойство.
— Сил достаточно, — терпеливо ответил царь. — Сам видишь, Равница досталась малой кровью.
— Но Зарина, поговаривают, будет бороться за каждый клочок земли, — не унимался верный жрец.
— Престарелая львица с мертвым богом за спиной мне не угроза, — заверил его Корвус, отложив в сторону бумаги. — Чем показательнее я покараю тех, кто посягает на мои устои — тем тише будут сидеть остальные. Успокойся, Раун, — невесело ухмыльнулся Корвус, — «та сторона» не заберет меня раньше времени. Веди.
В тесном полумраке каземата пламя разожженной Раунхильдом жаровни доедало последние глотки сырого воздуха, заполняя помещение горьким духом жженых трав. В углу, удерживаемый солдатом, стоял смуглокожий юноша, сгорбленный от порки, и по той же причине смирный, лишь глаза зло сверкали с обреченного лица.
— За что его?
— Напал на жреца во время утреннего обряда.
Корвус, кивнув, принял из рук Раунхильда нож и тонким лезвием надрезал покрытую паутиной шрамов ладонь. После чего сжал горсть заготовленных птичьих костей и, окропив их, скормил жадному огню. «Та сторона» не заставила себя долго ждать, отозвалась в душе колдуна гнетущим тягучим чувством, вынудив собрать всю волю в кулак и не позволить ей забрать лишнее. По каменным стенам каземата расползлись неправильные ломаные тени.
— Будь проклят ты и твой кровавый бог! — выпалил пленник, с ужасом уставившись на колдуна.
— Так мы уже.
Тонкий палец оставил на лице его будущего вестника кровавый след. В тот же миг тени собрались воедино и отстранились от стены, приняв причудливую форму, отдаленно напоминающую четырехногое хищное животное. Ожившая тьма, крупица «той стороны», в мгновение ока оказалась подле отмеченной жертвы, окутала ее и словно впиталась под кожу, оставив в память о себе лишь черноту в широко распахнутых глазах юнца. Того затрясло похлеще матери, отдавшей на заклание свое единственное дитя, дыхание начало сбиваться, вырываясь из легких со страшным хрипом, а затем и вовсе оборвалось. Растерянный стражник, поняв, что что-то пошло не так, отпустил узника и тот замертво повалился наземь.
— Зараза, — тяжело вздохнув, колдун окинул взглядом результат напрасно потраченных усилий. — Я же просил без богослужителей.
— При мальчишке не было ничего, что могло в нем выдать чьего-либо прислужника, — взволнованный Раунхильд кинулся к телу, намереваясь, видимо, доказать, что на нем нет никаких атрибутов, ни на шее, ни на запястьях, ни в нашитом кармане туники. — Ума не приложу… — Старший жрец запнулся и выудил из этого самого кармана белый гладкий камушек, размером с чеканный грош и протянул его Корвусу. — Прости, проглядел.
— Ах, ты ж клятое насекомое! — с отвращением процедил сквозь зубы Корвус и принялся расхаживать по тесной камере, разглядывая ничем не примечательный символ. — Не прими на свой счет, Раун. Сам не ожидал увидеть его следы так скоро. Вот, — царь вложил камень в руку стражнику, — всех, у кого будет обнаружена такая метка, казнить на месте. Разрешаю пренебречь запретом проливать понапрасну кровь. От этих отравленных душ нам все равно никакого толку.
— Да, Государь, — ответил солдат, невольно ставший свидетелем того, что он не в силах был понять.
— Приведите мне другого вестника.
Раунхильд открыл было рот, но вовремя спохватился, понимая, что сейчас его царь не примет возражений. Не смея заставлять ждать, он велел стражнику следовать за собой.
Корвус бросил последний взгляд на мертвого фанатика и отвернулся к жаровне. Выжидая, надавил на края пореза, отчего из вновь открывшейся раны выступили свежие капли крови. Услышав шаги за спиной, колдун приступил к обряду, и как только языки пламени слизали кости с его ладони, снова почувствовал как «та сторона» скребется в его душу, только в этот раз противиться ее настойчивости было куда сложнее.
— Какая расточительная трата царской крови, — услышал Корвус за спиной.
Неожиданная дерзость вынудила Корвуса обернуться и взглянуть на наглеца. Пред ним стоял высокий крепкий мужик, на фоне которого его закованный в латы стражник с позором проигрывал в грозности, несмотря на потрепанный вид заключенного да запекшуюся кровь в путанных темно-русых волосах. Смотрел тот с укором, без единой тени страха, и было в этих ясных глазах что-то до боли знакомое, давно утраченное. К своему удивлению, Корвус встревожился. Возможно ли? «Когда в судьбу то и дело норовят вмешаться высшие силы, отчего же и нет», — подумалось ему. Это могла быть и милость бога-отца, и ход неприятеля, причем куда опаснее, нежели фанатики, подосланные вредить его жрецам.
— Она, знаешь ли, и более бессмысленно проливалась.
— Знаю, — уверенно ответил заключенный, всем своим видом давая понять, что понимает, с кем говорит. Что ж…
— Оставьте нас.
Раун нахмурился, по всей видимости, решив, что царь хочет лично проучить глупца за неучтивость, но подчинился и снова увел стража за собой. Впрочем, его жрец мог быть и прав, еще неизвестно, чем этот разговор окончится.
— Ну, здравствуй.
— Значит, и правда ты, — к укору во взгляде присоединилась глубокая печаль. — Даже не знаю, что лучше — было считать тебя мертвым или видеть вот таким.
Если бы Корвус все еще мог испытывать подобные чувства, то эти слова наверняка ранили бы его. Но сейчас они вызвали лишь улыбку на его лице.
— И я рад тебя видеть, брат. Зачем ты здесь?
— Разделить судьбу этого бедолаги? — пожал тот плечами и кивнул в сторону мертвеца.
— Довольно, — тихо, но грозно проговорил Корвус. — Кому ты служишь? Что привело тебя в Таламию? Как ты оказался в темнице? — неопределенность выводила из себя. — Не заставляй меня вытаскивать из тебя каждое слово. Я должен понимать, враг ли ты мне.
Не двигался с места, молчал, нахмурив брови, не иначе как подбирал слова. Корвус внезапно осознал, что позабыл имена и лица людей, воспитавших его как родного сына, он ни разу за эти годы не вспоминал о них. Но брата, брата он помнил хорошо, и, признаться, его недоставало. Не хватало того ощущения нерушимой крепости за спиной, чувства плеча, знания, что всегда есть тот, кому можно безоговорочно, всецело довериться, тот, кто, не раздумывая, бросится на обидчиков. Эгоистично? Весьма. Но это было то, в чем он нуждался, будучи Вороненком, и именно то, что его брат бескорыстно давал ему. И вот сейчас, спустя столько зим, Корвус смотрел в его постаревшее лицо, в его ничуть не потускневшие небесно-голубые глаза и ждал ответа, в глубине души надеясь, что тот не подослан противником.
