Как ножом по сердцу, жаль только, что до сих пор не буквально. Корвус стиснул зубы. Он ведь мог вынудить жреца, пригрозить, напомнить, что ловчая все еще в пределах досягаемости колдуна. Но от одной мысли о том, чтобы причинить Ривану еще больше боли, мерзко скрутило нутро. Сучье насекомое. Теперь Корвус не сомневался, что это дело лап Иснана. Отступи сейчас Корвус, поддайся новым, столь неуместным сейчас чувствам — все пойдет прахом.

— Это не мой выбор, ты знаешь. Но даже если не брать это в расчет, какие у нас с тобой еще варианты? Раун? Ты правда хочешь, чтобы мою жизнь оборвал единственный человек, который меня любит? — Риван пристыженно опустил глаза. — Не буду утаивать, я взял с него слово, на случай, если ты не справишься. Но мне сложно представить, чего ему стоило одно только обещание.

Риван обессиленно уронил лицо в ладони.

— Послушай…

— Я понимаю, что это воля Бога-Ворона, — резко выпрямился жрец. — Я понял, что для тебя это… — тяжело вздохнул он, — выход. Но я не знаю, как себя пересилить. Я никогда не приносил кровавых жертв. Не приносил и не хочу! Это неправильно. Почему все должно закончиться именно так? Почему только кровью прокладываются дороги? Разве Ифри, когда пришла в Гвинланд, требовала жертв? Нет, она пришла на север в сердцах и умах ее почитателей. Почему нельзя поступить так же?

— Это займет слишком много времени.

— А вот это, — Риван поднял руки, но тут же обронил их на колени. — то, чего ты добился, разве не заняло много времени? Зачем его тратить на нового ставленника, когда есть ты? Корвус, в твоих руках власть, сила. Ты можешь искупить свою вину перед севером, помочь ему оправиться от войны. А после твои жрецы последуют за тобой хоть на край гаршаанской пустыни.

— Нет, не последуют. Отступи я от воли Бога-Ворона, первое, что жрецы услышат, оказавшись на «той стороне» — это требование моей головы. Вся моя власть, вся моя сила — иссякли. Армия пала, «та сторона» не откликнется на мой зов. Все кончено.

— Но ты же продолжишь его дело…

— Но не так, как он того хочет.

Видеть столь болезненное разочарование в глазах Ривана оказалось не легче, чем смотреть на его раны. Удивительно, но он все еще был хорошего мнения о своем боге.

Риван уперся руками в землю и встал на ноги. Пошатываясь, сделал несколько нетвердых шагов и обессилено припал спиной к истукану Бога-Ворона.

— Не пойдут они — пойду я, — вдруг сказал он.

Корвус засмеялся:

— Нет, мой дорогой жрец, на этом молитвенном холме должны принести в жертву меня, а не тебя.

Но взгляд жреца пылал уверенностью. Такой, от которой внутри все предательски сжалось.

— И что же мы с тобой сможем сделать?

— Ты сам сказал, поднять культ на юге. Да так, что ему придется признать, что верные ему люди способны на большее, чем ему кажется. Что истинная вера — это не только пролитая во славу него кровь. Ну а если не справимся, — Риван устало потер глаза, растирая кровь и грязь по лицу, — мы всегда можем вернуться сюда и завершить начатое.

Корвус смотрел на Ривана снизу вверх и не мог поверить в то, что он хотел того, о чем говорил жрец. Несмотря на всю усталость и пустую горечь прожитой жизни, он жаждал попробовать. Невзирая на огромный риск, в голове слабо, но настойчиво закрутились мысли, идеи, с чего можно было бы начать. Но разве Корвус мог себе это позволить? Обесценить все, чего он добился, все, чем пожертвовал ради этого момента?

— Пожалуй, будет честно с моей стороны признаться, что ты единственный, к кому я неравнодушен. Мне больно видеть твои терзания. А мне не было больно с тех пор, как я принял дар бога-отца, я к такому не привык, — Корвус с трудом поднялся, чувствуя, что действия всех укрепляющих отваров, выпитых накануне битвы, окончательно сошли на нет. Голова кружилась, лишая ясности мысли, а вместе с ними и речь. — Но я бы не отказался от твоей компании, только ради нее готов был бы рискнуть, пусть это и неправильно. Складывается впечатление, что ты это прекрасно знаешь и нещадно этим пользуешься.

Вопреки ожиданиям, решительность во взгляде жреца никуда не делась.

— Зачем тебе это? — обреченно вздохнул Корвус. — Возвращайся к своей ловчей, не губи свою жизнь.

— Если я могу спасти другую жизнь…

— Как ты не поймешь, она не стоит спасения, — Корвус начинал злиться. На его упертость, на свою слабость. — Она никогда мне не принадлежала, ничего не стоила, а сейчас и вовсе лишена цели.

— Но ты же сам сказал, что я могу дать тебе эту цель…

Корвус подошел ближе к жрецу. Нестерпимо захотелось коснуться и он не стал себе в этом отказывать. Ухватил лицо Ривана руками, удивившись, что тот не начал противиться и вырываться, как обычно.

— Ты даже не представляешь, что ты предлагаешь, — процедил Корвус.

— Всяко лучше, чем то, что ты.

Корвус хмыкнул, закрыл глаза и устало прижался лбом ко лбу жреца. Не отстранился и теперь. А потом и вовсе накрыл одну ладонь своей, прогнав последние сомнения, что колдун совершает самую ужасную в своей жизни ошибку.

Но тут, во тьме сомкнутых век Корвус будто бы снова оказался перед ликом Бога-Ворона, на том самом молитвенном холме в позабытом селе Есенского края. Снова воочию увидел судьбу, уготовленную богом-отцом, как и тогда, приняв эту участь. И не в силах стерпеть всю боль, что он обязан был принести в этот мир, вновь позволил когтистым лапам ухватить его душу и сердце, разорвать их на части. Вытравить страх и сострадание. Унять горе… И в этот самый миг где-то далеко-далеко, на окраине Вереска, в обители врановых жрецов Риван сделал первый вдох.

Перед глазами смешались воедино обрывки из воспоминаний. Вот, юный Крысолов безжалостно расправляется со своим обидчиком. А вот, маленький будущий жрец только-только познает столь удивительный мир вокруг. Горечь от потраченного впустую времени. Учителя Корвуса, один хлеще другого, боль и унижение в оплату за прокладываемый путь. Строгий наставник Ривана, всем сердцем радеющий за своего воспитанника, так непохожего на остальных мальчишек. Распахнутые в ужасе глаза задыхающегося Бодвара. Бьющаяся в агонии Амма. Старание и усердие юного жреца, искреннее желание получить признание покровителя, а вместе с ним возможность помогать людям. Мертвая Ида на руках, холод и пустота в сердце. Милая хохотушка, подарившая первый поцелуй. Теплые объятия, кружащая голову любовь. Пускай всего и на одну ночь. Жестокость, обман, казни, расправы. Односельчане, приветствующие хлебом-солью молодого вранового жреца. Раунхильд, готовый забрать в свои руки столь многое. Крепкие объятия, впервые не причиняющие боль. Военный поход. Односельчане, друзья, указывающие страже на впавшего в немилость жреца. Ложь и кровь. Смерть и разрушение. Нескончаемый поток душ, отправляемый на «ту сторону». Первая встреча с гвинландским солдатом. Первая? Новая. С братом. Курносое личико и россыпь родинок. Предательство. Ошибка. Глас Бога-Ворона. Воля бога-отца.

Чем ярче становились образы, чем живее воспоминания, тем сильнее истирались границы. Пропало понимание, кому принадлежала вся эта боль и страх. Чью душу сейчас выворачивало наизнанку? В какое из сердец вновь впивались когти, терзая и без того израненную плоть? Дыхание сбилось, с глаз слетели крупные слезы, а с губ — протяжный стон. Ладони сжались в кулаки, задрожали от обилия крови на них. Нестерпимо. Непосильно. Слишком больно!

Сорвавшись на крик на границе севера и юга, на молитвенном холме средь безмолвных бездушных камней, прожив за миг две столь не похожие друг на друга жизни, Кевин открыл глаза. Один. Един.