— Так что же это, выходит, мы теперь под властью Реилии? — рассуждал купец под скрип колес телеги. — Как ни брыкались — все зря? А ведь сколько народу полегло у северных границ. Слыхал?

— Слыхал, — хмуро отозвался Халь.

— И в Заречье какое войско отправилось. Там, получается, и осталось. А вороний царь вот так спокойно въезжает в город, с малой ротой, с неприкрытой латами грудью, и никто не осмелился встать поперек. Эка он люд запугал, а, арьяр. Видал?

— Видал.

Еще как видал, да так, что до сих пор выкинуть не мог из головы этот проклятый шрам. А вдруг и правда он? Ведь похож, ещё как похож! Вздор, конечно. Ну как слабый мальчишка без гроша за душой мог оказаться в Реилии, да ещё и у власти? Да мало ли на свете мужиков с рваными щеками? Тощих, черновласых, с Богом-Вороном за спиной, чтоб его…

Мимо растянувшейся по тракту вереницы повозок рысью проскакал конный разъезд, вынудив купца вновь испуганно дрогнуть.

— И откуда он вообще взялся такой, — продолжил тот, глядя в спины патрульным. — Ведь не царских кровей он точно. Где вы видали таких царей?

— Много ли ты смыслишь в царях?

— В царях, может, и не много, а вот в реильцах достаточно, торговал с ними и не раз, — возмутился купец. — Северяне-то белокурые да ясноглазые. А колдун явно южного роду. Может, ставленник Империи? Что думаешь, арьяр, может, так проклятущие гарши решили нас одолеть?

— Гаршаан и культ Бога-Ворона? — хмыкнул Халь.

— Да, — согласился купец. — Не вяжется. Но с другой стороны, и не по-нашенски ведет себя избранник мудрого бога.

Избранник. Может, так и есть, может, правы были бабки, называя Кевина птенцом Бога-Ворона? Вот только с мотивами избранника что-то они маху дали. Ну хорошо, даже если реильский царь — это каким-то чудом выживший Кевин, то что с того? Что за тридцать зим могло остаться в этом тиране от брата Хальварда? Судя по тому, что происходило вокруг — ровным счетом ничего. Кевин был самым добрым и безобидным ребенком, что Халь встречал за свою жизнь, он не умел держать зла, всегда вызывался помочь, всё мечтал подружиться с детворой. Помнится, как-то утром пришел к нему в слезах — камнем поганцы бросили через забор — а к обеду он уже, давай, мол, ребят яблоками угостим. И вот как в такой чистой душе могло поселиться такое зло? Хальвард хорошо, даже слишком хорошо помнил тот день, когда увидел своего приемного брата, сидящего на пыльной дороге в слезах и крови — любой бы затаил обиду, но неужто настолько? Или чего похуже с ним случилось после того, как он сбежал? К горлу солдата подкатил тугой ком, а на сердце словно повесили камень. Если он прав, если Корвус — это Кевин, то выходит, что бы ни произошло тогда и все, что произошло после — война, пролитые реки крови, травля жрецов — это все его, Хальварда, вина. Не должен он был отпускать Кевина одного, обязан был присмотреть, особенно после того, как разукрасил кузнецкому сыну лицо.

Беспокойство охватило солдата. Может, стоило остаться в Равнице и попробовать самому что-нибудь выяснить? Смешно, не стал бы же он просить у царя аудиенции. А если б и стал, если б нашел способ посмотреть на него поближе, да даже если бы смог привлечь его внимание, что дальше? С одной стороны, Хальвард ничего не терял, дома его никто не ждал, да и Риван не маленький, в случае чего и без него выберется, а с другой стороны, какой от этого прок.

Халь прошелся взглядом по местности вдоль тракта, желая отвлечься, но покинутые в спешке подворья, что уже начали обчищаться мародерами, вот так — среди бела дня, покоя мыслям уж никак не несли. Хальвард вдоволь насмотрелся за время службы и на брошенные, а то и сожженные деревни, и на поля боя, усеянные гвинландскими и гаршаанскими порубленными солдатами. Но отчего-то видеть, как свои же довели север до такого состояния, было особенно тяжело. Внимание Халя привлек шум с дороги, и он увидел, как двумя телегами впереди реильскими конниками был остановлен воз.

— Тормози.

— Мы ж условились до развилки.

— Тормози, — повторил солдат.

Купец повиновался. Спрыгнув с телеги, Халь выудил свое снаряжение, докинул удивленному торговцу медяков за беспокойство и велел поторопиться. Сам же, накинув стеганку, двинулся в сторону разъезда.

Четверо патрульных под вялое сопротивление немолодого возницы стащили с повозки девчушку лет пятнадцати отроду. Судя по строгому серому платью с расшитым рунами подолом, она могла относиться к какому-то культу, только сейчас это не имело значения. Хальвард тяжело вздохнул: один на четверых, да еще и превосходящих его амуницией, глупо, ох как глупо. Но невозможно было спокойно смотреть, как девочка силится вырваться из их лап, воя от страха, не желая никуда с ними ехать. Халь обнажил меч, бросив ножны на дорогу.

— Ступай, куда шел, — встал у него на пути один из патрульных, молодой, белокурый, прям как и говорил купец, с чьей нагрудной черной пластины на Хальварда с упреком смотрел расправивший крылья ворон.

— Сюда и шел, — спокойно ответил гвинландский солдат. — Оставьте ребенка в покое.

— То ж не ребенок, а ведунья, нечего из-за нее кровь лить.

Халь лишь сильнее сжал рукоять палаша да зубы от злости.

— Как знаешь…

Хальвард рубанул первым, обрушив всю мощь тяжелого клинка на незащищенную шлемом голову менее расторопного солдата. Хлынула кровь, и Халь услышал, как девчушка жалобно пискнула. Реилец не успел повалиться на землю, как двое его сослуживцев ринулись в атаку. Хальвард наотмашь отбил выпад одного, и увернулся от второго, затем размашистым ударом вынудил обоих отступить. Боялись, сопляки. Попробовали снова — едва не споткнулись друг об друга, уклоняясь от контратаки. Наскок слева Халь отразил, от выпада справа — отскочил. Так бы и плясали весь день, да отсутствие опыта реильские солдаты могли компенсировать молодостью и выносливостью.

«Хоть бы еще одного забрать», — мелькнуло в голове Хальварда.

Снова атака слева — но реилец слишком сильно вытянул руку, за что и поплатился. Широкое лезвие палаша оттяпало ее аккурат по локоть. Солдат взвыл, но вместо того, чтобы выбыть из драки, ломанулся со всей дури на Хальварда, едва не сбив того с ног. Чем его сослуживец и воспользовался. Взамен клинка в открывшуюся грудь, Хальвард схлопотал тяжелой перчаткой под дых. Хоть стеганая куртка и поглотила часть силы удара, но от неожиданности Халя все равно согнуло пополам, и не успел он выпрямиться, как получил рукоятью по затылку. Оседая на дорогу, сквозь звон в ушах и мутнеющее сознание Хальвард услышал:

— Ишь как приглянулась, а, зараза, что на виселицу за ней решил…

========== 10. Жертва ==========

Сидела, будто на иголках, то поправит непослушный локон, то разгладит юбку платья — что угодно, лишь бы скрыть дрожь в руках. Напрасно. Ее трясло, словно в лихорадке, а на изрезанном преждевременными морщинами лице не осталось ни единой кровинки при его приближении.

— Что же ты, госпожа, пригласила в свой дом, а сама не встречаешь гостей? Вынуждаешь искать тебя.

Ещё вчерашняя царица Таламии подняла воспаленные глаза:

— Я отдала тебе город, страну, что еще тебе нужно? — прошипела она, но тут же осеклась, встретив строгий взгляд, который ясно дал понять, что ее собеседник не потерпит подобного тона. — Прошу меня извинить, Государь, но мне нечего больше тебе предложить.

— Ошибаешься.

Присев на край стола, Корвус навис над узницей.

— Скажи мне, где ты спрятала своего сына?

— Зачем он тебе?

— Ты сама прекрасно знаешь — зачем. Иначе зачем бы прятала.

— Умоляю, — запротестовала женщина, — он же еще ребенок!

— Оставь эти глупости, Кордана, — сухо отрезал Корвус. — Он не ребенок, а законный наследник.

— Но он никогда не будет претендовать на трон, клянусь.

— Пустые слова. И для меня, и для тех, кто решит использовать царевича, как только моя армия покинет столицу.

— Да кто же осмелится восстать против тебя? — выдохнула Кордана.