— Даже не… Просто не надо, хорошо? Ты все время это твердишь, потому что до сих пор не поняла, что я и шагу отсюда не сделаю.

— Дориан, пожалуйста…

И Фреда закашлялась снова.

— Ты — мой самый дорогой друг, — Павус взял ее лицо в свои ладони, а мир вдруг размылся и оплавился из-за влаги в ее глазах. — И ты думаешь, я настолько плох, чтобы бросить тебя сейчас? А если бы это был я? Ты бы ушла?

Она бы ответила сразу, да только в ее устах был новый лепесток.

Пришлось высвободиться, отвернуться и вынуть его двумя пальцами, чтобы опустить в стоявшую у кровати высокую вазу. Привкус крови обволакивал язык. Дориан ждал, но Фреда не поворачивала головы, иначе он бы увидел, как быстро ее щеки стали мокрыми из-за слез.

— Я бы ни за что не ушла.

Они помолчали.

— Тебе… Тебе страшно? — он словно не был уверен, стоит ли спрашивать, но вот она ждала этого вопроса.

— Не знаю. Наверное, уже нет, — Фреда пожала исхудавшими плечами. Дориан буравил взглядом ее сгорбленную спину — это она почувствовала особенно остро, как обжигающую каплю расплавленного воска.

А вот следующий его вопрос предугадать не смогла. И когда он прозвучал, то цветы мальвы откликнулись на него, распушив лепестки, словно их после долгой ночи коснулись первые рассветные лучи. Фредерика ощутила распирающую боль внутри и вместе с этим — волнение.

— И все-таки: почему он ушел? — произнес Дориан.

У нее не было для него ответа, кроме уже прозвучавшего:

— Я… не знаю.

«Возможно, из-за меня».

«Мне кажется, из-за меня».

«Я думаю, из-за меня».

Ты знаешь, как все исправить.

— Клонит в сон… — сказала Фредерика, и тогда Дориан помог ей улечься в постель. Какое-то время она еще чувствовала его горячую ладонь поверх своей ледяной, а затем перед ее закрытыми глазами снова возникло видение: безмолвный лес, усеянный мальвой.

Такой далекий.

Боль созревала, словно бутон. Готовилась нанести ее сердцу и легким последний удар. Нарастала и нарастала, понемногу захватывая каждую жилку. Где-то внутри нее шел решающий бой, и его исход был известен: в нем будут одни проигравшие. Потому что лесная мальва не выживет без нее.

Когда цветок умирает, его лепестки опадают, уже не цепляясь за то, что дарило им жизнь.

Казалось, что ребра вот-вот затрещат от засилья сорной травы. Казалось, что кровь загустела из-за цветочного сока и поэтому поднималась по жилам так медленно, так лениво. Казалось, что холод, лижущий тело даже под одеялом, должен убить цветы, однако нежные лепестки и листья впитывали мороз и жалили им ее внутренности…

Тревельян не понимала, что это агония.

*

Предрассветный час — насыщенно-фиолетовый.

Фреда просыпается, садится на постели, смотрит вокруг, оглушенная тишиной. Непонимающе разглядывает привычное убранство своей спальни будто сквозь цветные стекла.

— Дориан?

Дориана нет.

Тишина пробирается в стенки черепа и болезненно давит в отместку за то, что Фреда осмелилась подать голос. Будто не было слова (сна и мысли, надежды и страха) — а была только тишина.

Здесь очень холодно. Лишь в самом сердце зимней метели на пике Морозных гор бывает так холодно. Но нет ни завихрений, ни завываний, а пальцы уже отнимаются.

Ей тревожно. Однако впервые за долгое время она дышит свободно и тихо.

Тревельян прикрывает глаза всего на миг, а потом открывает их и видит…

Вот же, сидит в изножье кровати.

Демон Желания.

Такая же фиолетовая, как и все вокруг, но изумляющая тем, какой жар от нее исходит. Ее рогатая голова объята пламенем. Ее тело, обнаженное почти целиком, скользко блестит. Ее аромат — мускус и сладкая гниль — потихоньку пропитывает этот стерильный мир.

Фреда снова зажмуривается и начинает читать:

«Создатель, врагам моим несть числа,

Тьмы их, против меня восставших,

Но вера силы мои укрепит…»

— Не обманывай себя, — смеется Желание.

Она права: молитва не помогает выбраться из-под каменного одеяла, придавившего ноги к такой же жесткой перине. Но Фредерика упрямо читает строфу за строфой, не слушая похожий на патоку голос демона.

«Я слышала звук,

Песню в безмолвии,

Эхо Твоего голоса…»

— Значит, ты все еще отвергаешь предложенный дар? — спрашивает отродье Тени. — Ты отвергаешь свою любовь?

— Тебе нет веры, демон, — звучит в ответ озлобленное. — Говори что хочешь, я все равно не поддамся.

— Ну, тогда ты умрешь, и твои страдания окажутся напрасными.

Тревельян коротко выдыхает и наконец-то смотрит Желанию в глаза — там полыхает мрачное пламя, в нем можно веками гореть.

С тех пор как Фреда впервые услышала голос демона, оставшись одна на балконе в ночь победы над Корифеем, она всегда чувствовала на себе этот взгляд. Все время. Оскверняющее пламя, искры в воздухе, тление… И голос-патока.

Желание говорило: «Смотри, как Солас отдаляется от тебя».

Желание твердило: «Спасай себя сама, пока еще можешь».

Желание спрашивало: «Многие ли задыхаются от любви?»

Желание предлагало: «Ты все еще можешь принять спасение…»

Желание насмехалось: «Столько боли — и ради чего?»

Желание убеждало: «Ты знаешь, как все исправить».

Все было только ради того, чтобы Вестница согласилась на сделку. Излечилась от сотворенной демоном цветочной хвори. Получила сердце эльфийского отступника. И в конечном итоге пожертвовала свое тело Желанию. Отдала ему на откуп ни в чем не повинных людей…

Что ж, свой окончательный выбор Фредерика сделала давно.

«Создатель, хотя меня окружает тьма,

Я пребуду в свете. Я вынесу бурю. Я выстою».

Страшно умирать в одиночестве, но раз другого пути нет…

Фреда видит, что демон подбирается ближе. Пламя пересекает невидимую черту, и мороз отступает, но то, что приходит вместо него… Невыносимо.

— Соглашайся. СОГЛАШАЙСЯ! — требует, нет, приказывает Желание. Воздух выгорает быстрее, чем удается набрать полные легкие.

И вместо одной из последних строф Песни Испытаний («Создатель, пусть я одинока…») Вестнице приходит на ум другое.

«Не хочу умирать одна.

Молю тебя, приди, возьми мою душу.

Проводи меня к смерти.

Я боюсь умирать в одиночестве.

Проводи меня к смерти…»

— Ma ghilana mir din’an… — шепчет Фредерика, полная веры, полная любви. — Ma ghilana… mir din’an…

Демоница не успевает дотронуться до нее.

За Завесой, в Тени, куда Фредерика соскальзывает, реальность выглядит по-другому, в ней ни жара, ни холода.

Только покой.

Она приходит в себя, и темнота, отчего-то кажущаяся знакомой (хоть это и глупо), обступает ее со всех сторон.

Вдруг загорается факел. Затем второй.

Здесь по-прежнему темно, но распахнутые глаза постепенно различают стены и решетки вокруг. Фредерика понимает, что лежит на каменном полу, и не может подняться или просто пошевелиться.

Ее дыхательные пути забиты лепестками, а воздух… Кажется, ее легким он больше не нужен — они бездействуют. Фреда зажата в ловушке своего тела. Она не знает, есть ли отсюда выход.

Но тут чья-то тень падает на ее лицо. Чьи-то руки приподнимают ее, помогают застыть полусидя. Чувствительность возвращается постепенно, и совсем скоро Тревельян ощущает щекой жестковатый мех. И чужое тепло — всем телом.

Она кашляет, кашляет изо всех сил, пока все цветы мальвы не усеивают ее грудь. Теперь она может говорить.

— Почему здесь? — тихо спрашивает она, наконец-то вспомнив это место.

— В Убежище все слишком знакомо, — как давно она не слышала этого голоса… Он по-прежнему порабощает слух и оставляет сладкий дурман в голове. — Оно всегда будет важным для тебя.

— Мы же уже говорили об этом…

Эти тюремные камеры, цепи и кандалы… Очертания подземелья в церкви Убежища. Именно здесь она пролежала три дня, неспособная перешагнуть грань жизни и смерти.

Именно здесь Солас встретил ее впервые.

Значит, темный подвал, кандалы и эльфийский маг. Три нерушимых якоря для ее разума — и одновременно последнее, что ей доведется увидеть.