И, наконец, Лелиана: напряженная, хмурая, готовая взглядом резать на части. Она источала смятение, дрожащее, словно воздух над раскаленными дюнами, и выглядела необычайно уязвимой.

Все они заслуживали гораздо большего, чем смотреть, как умирает их героиня, а потом складывать для нее погребальный костер. В их глазах Фредерика видела свой будущий очистительный огонь, подлетающие в воздух искры, тление, и это, признаться, даже завораживало.

— Боюсь, что мне…

Вновь запершило в саднящем горле, и чтобы не подавиться словами, ей пришлось звучно прокашляться. Жози вздрогнула, как от раската грома. Фредерика заметила.

И, опустив сутулые плечи, ответила разом на все вопросы:

— Простите.

Внезапная мысль ядом просочилась в голову. Теперь, видя их ужас воочию, она не могла не гадать: а как бы на все это отреагировал Солас? Будь он здесь, что бы она прочла в его лице?

Это лицо, которое она с легкостью вызвала в памяти, чтобы проследить, приласкать внутренним взором каждую его черту, могло быть перекошено в гневе или украшено искренним сожалением — первой ласточкой грядущей скорби.

Лишь одного выражения (о чем Фреда знала задолго до первого приступа) она не увидела бы никогда.

Lathbora din’athim — у эльфов оно называлось именно так. Чувство, когда ты не в силах смириться с любовной утратой.

*

Ей нравилось пить прохладный воздух Морозных гор и разлитые в нем песнопения, не отделяя запахи от звуков. Нравилось еще до того, как она заразилась, ну а теперь пораженные недугом легкие с особой благодарностью принимали каждый глоток.

В церковном саду Скайхолда произрастало мало цветов (пожалуй, даже меньше, чем в ее внутренностях). Они тесно сгрудились — сиреневые, белые, рыжие — то тут, то там, будто пытались согреть друг дружку. Фредерика не слыла поклонницей трудов Инес Арансии, ученой-ботаника из ферелденского Круга, и поэтому не могла назвать все поименно. Их значения тоже были для нее загадкой.

Зато ей повезло найти бесспорного знатока.

— Они кажутся знакомыми, — сказала Тревельян накануне, вдумчиво изучая части нерожденного бутона, — только понятия не имею, где я могла их видеть.

Новый сильный припадок подстерег ее в воронятне тайного канцлера. Лелиана терпеливо, с сочувственным видом ждала, пока Вестница, откашлявшись, вытрет слезы в уголках глаз и вынет изо рта лепестки. Ворон-почтальон просунул крохотную головку сквозь прутья ближайшей клетки и жадно разинул клюв; Фредерика сразу отвела руку подальше, втайне спрашивая себя, заразно ли это для птиц.

Все ли творения Создателя могут любить?

Многие ли задыхаются от любви?

Тут Лелиана окинула лепестки взором, полным неприязни, и сухо отметила:

— Да это же мальва. Лесная мальва.

— Вот как? — удивилась Тревельян. — Ничего себе, Лелиана! Да вы и вправду знаете все на свете!

— Ах, если бы, — но выражение лица ее соратницы заметно смягчилось, и тонкая улыбка согрела эти губы. — Язык цветов — это еще один изысканный способ ведения Игры. Великосветская забава, невинная только на первый взгляд. Случалось, что неправильно составленный букет приводил к вражде между несколькими знатными семействами, а вражда в свою очередь — к кровопролитию.

— И все из-за каких-то цветов?

Во всем мире орлесианцев считали эксцентричными, но это качество шло рука об руку с изобретательностью. Да, в который раз решила Фредерика, у них определенно есть свой стиль.

Лелиана пожала плечами:

— Попробуйте преподнести орлесианской знатной даме желтые гиацинты, и ответ не заставит себя ждать. Если вам просто отравят еду — что ж, радуйтесь своей удаче. Будет хуже, если вам публично откажут от дома: для всех прочих стервятников это сигнал к началу пира.

— Хорошо, а как насчет мальвы? У нее что за значение? — Фреда вновь опустила глаза к россыпи лепестков. Жажда услышать ответ сворачивалась в клубок где-то под ребрами.

— Мальва — это… — Сестре Соловей нужно было немного времени на размышления. На то, чтобы правильно подобрать слова и заодно оценить чужие, вполне читаемые эмоции. — Это мольба о прощении и снисхождении. И в то же время — стремление к высшей цели. Это холодность против чистой и нежной привязанности, жажда покоя против терзающих чувств. Этот цветок говорит о любви к своему народу… Вам не кажется, что он полон противоречий?

— Я… не думаю.

Тревельян была поражена. Не только откровением, вызвавшим в ее сердце безудержную огненную пляску, но еще и тем, что Лелиана, оказывается, умеет рассказывать истории. Да так, что кто угодно заслушается.

А между тем один эльфийский маг целиком подходил под описание. Фреда верила, что узнала Соласа достаточно хорошо, чтобы судить. И тоска по нему вдруг стиснула душу с новой силой; и конечно, это был наихудший момент, чтобы услышать: «Впрочем, вы ведь пришли ко мне по другому вопросу?» — и выдать непроизвольно:

— Хотела узнать, нет ли вестей о Соласе.

Выдать. Себя. С головой.

Целую секунду Лелиана выглядела так, словно обо всем догадалась. Или нашла подтверждение своей первоначальной догадке. Она бы не стала мастером шпионажа, если бы не умела связывать такие ниточки.

Целую секунду Фредерика затаив дыхание балансировала на грани. Сердце билось судорожными толчками, ухало где-то в горле, уже и так измученном от кашля. И впервые она не хотела, чтобы Левая рука Верховной Жрицы действительно знала все на свете.

К счастью, Лелиане хватило делового такта, а Фредерике — выдержки.

— К сожалению, нет. Пока что Шартер и Серебрянка не обнаружили следов Соласа, но я планирую выслать им подмогу. Признаться, четкое понимание его целей облегчило бы поиски, однако мы тщательно работаем с тем, что есть, уверяю вас.

— Спасибо, Лелиана.

Та кивнула и немедленно занялась письмами. А Фреда поняла, что с этой минуты на поиски Соласа будут брошены все агенты Инквизиции. Все до последнего.

Приступы становились чаще и дольше. Кашель трубил наступление ежечасно, мешая работать, и сегодня утром Фредерика была вынуждена поспешно убраться из ставки командования, чтобы выйти в церковный сад и основательно подышать. Ну, или хотя бы попытаться.

Фреда следила за тем, чтобы у ее лепестков не было возможности для побега, ведь каждый из них мог легко привести к эпидемии. Чтобы уберечь обитателей Скайхолда, она складывала лепестки в специальный кожаный мешочек на поясе, а вечером сжигала, оставляя пламени на потеху все свидетельства своих чувств.

Тем временем лесная мальва захватывала себе все больше грудного пространства. Тревельян пришлось отказаться от тугого кожаного жилета и от вечернего чтения вслух Песни Света. Ведь всякий раз, обращаясь к Создателю — и разбивая Песнь на куски громогласным кашлем, она чувствовала, что обижает его. Теперь она молилась про себя.

Все это порождало затаенную боль. Признаться, она не рассчитывала выжить в том финальном сражении (подумать только: оно было всего неделю назад, а сейчас казалось таким далеким во времени!), но в глубине души все же надеялась увидеть собственными глазами, как мир оправляется от пережитого. Сладкий, волнующий голос порочной надежды продолжал убеждать:

Ты все еще можешь принять спасение, снова обмануть смерть…

Но Фредерика закрывалась от него, запиралась наглухо. Зажимала уши. Зажимала рот, когда новой горсточке лепестков удавалось пройти дыхательные пути.

Потому что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

И лучшее, что она сейчас могла делать — это продолжать дышать.

Тревельян откинулась на кованую спинку садовой скамейки и постаралась расслабиться. Каждый вдох чуть ли не проламывался сквозь путы-заросли упрямого растения, чтобы дать ее голове просветлеть. Люди в саду поглядывали с беспокойством, но не шли к ней с вопросами, за что Вестница была им благодарна. А тут еще и солнце выглянуло из-за крыши — его чуть теплые лучи ложились на кожу приятно и невесомо.

И этот благостный момент разбился о каменное лицо ее бывшего любовника.