Светлой памяти наших родителей посвящается

В разгар оживлённой беседы гостей я вышел во двор подышать, на крыльце по привычке поднял взгляд на небосвод и замер. Некоторое время восхищённо смотрел на ручку Большого Ковша. Размышлял. Мицар и Алькор, самая известная звёздная пара, высоко и ярко светили над крышей нашего дома.

Наступил неясный и неспокойный «Чёрный октябрь» – так его назовут позже журналисты. И мой двадцатипятилетний юбилей пришёлся на него. После небольших сомнений по настоянию друзей я согласился отпраздновать свой день рождения.

Страсти и разговоры после недавнего путча в стране ещё не остыли, хотя прошло два года с тех пор, как подписали Беловежское соглашение и перестал существовать Советский Союз. Зарплаты на предприятиях задерживали, а то и вовсе не платили или платили товаром, который сами и производили. А потом каждый чесал репу и думал, как бы товар обратить в деньги.

Страна, в которой я родился, ушла в историю, а через год после того, как младшего брата Дениску призвали в армию, ушла в мир иной наша мать. В этом было, видимо, что-то символичное для меня. После отпевания гроб с телом матери, отделанный чёрно-красной полосой, провезли через весь город, раскинутый вдоль большой реки, на новое кладбище, где уже третий год лежал отец под мраморной плитой. Маму захоронили рядом. Надеюсь, их души встретились там, и, казалось, это они мне светили Мицаром и Алькором из Большого Ковша.

Октябрьский вечер прохладен и тих. Вроде бы ничего не предвещало резких перемен. Но вдруг воздух зашевелился. Уж не собирается ли ветер нагнать грозовые тучи? Обеспокоившись, я вернулся в дом.

На кухне собрались перекурить изрядно выпившие парни. Несмотря на своё состояние, они продолжали спорить о дальнейшей жизни. Хотя удивляться нечему: подвыпившие люди очень любят это дело.

– Ку-ку, ку-ку… – настенные часы куковали десять вечера.

Заказывала их мать через «Посылторг», товары – почтой, когда мы ещё жили в Советском Союзе. С тех пор прошли годы, мы выросли, родители умерли, а часы продолжали куковать. К ним мы привыкли и каждый вечер не забывали подтягивать гири – важный механизм. Часы куковали, словно голосом игрушечной кукушки, и напоминали последние слова матери: «Сынок, заботься о Дениске, он совсем мальчишка. Дружи с ним… прости…»

Мои воспоминания прервали друзья. Они оживлённо беседовали, с напряжённым интересом перебивали друг друга, обвиняли политических деятелей, приведших Союз к распаду.

– Да, Мишка Меченый развалил всё! – распинался друг Георгий.

Правда, мы его звали Жориком: это больше подходило для его внушительного живота. Подключился сосед Марк, худощавый черноволосый студент пятого курса авиационного института.

Пошевелив сухими губами, облизнул их и убедительно начал:

– Не-е, ребята. Мой отец всю жизнь инженером на моторе работает. Помню, по телику было заявление гэкачепистов; я слышал, как по телефону отец обсуждал с коллегой. Говорит: «Ну всё, Союзу конец, ты понял? А жаль». Потом он мне объяснил, что Меченый, наоборот, хотел спасти ситуацию. Какой-то новый союзный договор подготовил.

– Они, блин, там всё власть делят, а мы тут, народ, страдаем, – не унимался Жорик. – Там, в Москве, танки на Белый дом направили. А помните этот, типа референдум: «ДА-ДА-НЕТ-ДА»? Вообще-е лажа, да? Дедушка придумал.

Внезапно к нам на кухню забежала моя гражданская жена Серафима и воскликнула:

– Альберт! Ангелина рожает, надо срочно её везти в больницу!

Мгновенно все застыли. В создавшейся тишине мы недоумённо уставились на неё.

Серафима с возрастающим нетерпением продолжала командовать, увидев наши восковые физиономии, и никому не давала возможности прийти в себя:

– Давай быстрее, быстрее!

Её паническое состояние мгновенно перекинулось на нас. Я импульсивно среагировал на требование Серафимы. Парни, возбуждённые спором, одновременно, словно солдатики, повернули головы в мою сторону. Теперь их непонимающие взгляды устремились на меня.

– Давай, Альберт, вези её, а то родит ещё! – скомандовал Жорик, муж Ангелины.

Во встревоженных взглядах гостей я прочитал молчаливое требование, больше похожее на боевой приказ. Почувствовал, как вздрогнули уголки губ. Не выдержал сконцентрированного давления пяти пар глаз и резко дёрнулся к выходу. Больше ни о чём не задумываясь, на ходу в прихожей с вешалки схватил куртку.

Взгляд мой встретился со взглядом Ангелины, сидевшей здесь же, на пуфике. Она стонала, придерживала рукой живот, и нам обоим как-то стало неловко.

– Сейчас поедем, – приободрил я.

Распахнул двери настежь и выскочил во двор нашего старенького деревянного дома. Стояла октябрьская сырая ночь и утомительно ждала, ждала нас. На крыльце я вновь вдохнул всей грудью осенний воздух. Когда шёл в сторону гаража через сад, под ногами чувствовался мягкий ворох опавших листьев.

Вдруг остановился. Снова и снова появилось невольное желание поднять голову к небу – я уже не видел Мицара и Алькора. Небо успело затянуться лёгкой пеленой облаков, но Млечный Путь из миллиардов звёзд слегка угадывался. Теперь мой взгляд невольно задержался уже на нём. Следует отметить некую странность вечера дня моего рождения: я начал слышать еле уловимый переливающийся звон в ушах, словно ударяли стеклянными молоточками по хрустальным колокольчикам. Неожиданно чудесная нега окутала и привела меня в трепет, доселе незнакомый. Изумление возрастало с каждым мгновением. На небе перед моим взором из дымки вырисовывались расплывчатые очертания женского силуэта. Казалось, что я начал терять сознание, но падающие на лицо с неба и деревьев дождевые капли возвратили меня к реальности. И тогда пришла ясность, что Ангелина действительно может родить и мне нужно поторопиться.

Стряхнув с себя капли дождя вместе с видением, навязанным извне, я направился к гаражу. На секунду показалось, что забыл ключи от машины в доме и нужно вернуться, но они оказались в кармане куртки. Выехал из гаража, посмотрел в сторону крыльца. Серафима крепко поддерживала свою сестру Ангелину, и они потихоньку продвигались ко мне. Я вышел и пошёл навстречу.

Серафима, словно оправдываясь, начала причитать:

– Дёрнул же её чёрт идти танцевать!

В голосе чувствовалась вина. Но за что она винила себя – я не знаю. За то, что не уследила? За то, что не уговорила сестру на таком сроке остаться дома? Мне кажется, где-то в глубине души она понимала, что ничьей вины в этом нет. Но порой убедить себя в своей же невиновности – дело крайне сложное, а иногда и невозможное.

Мы втроём подошли к машине.

Ангелина заупрямилась:

– Может, всё-таки скорую вызовем?!

Съёмный ажурный воротник на широком, в мелкую клеточку платье Ангелины слегка съехал в сторону. Серафима на ходу поправила его, откинув её рыжие волосы. Так странно, родные сестры, а совершенно не похожи друг на друга: одна – чёрная, как смоль, другая – рыжая, как солнце.

– Садись в машину, Альберт повезёт, – сказала Серафима довольно твёрдо, не обращая внимания на возражение сестры. – Пока эта скорая приедет, ты десять раз родишь.

За нами следовал изрядно выпивший толстый Жорик, отец ещё не родившегося ребёнка. Он держал в руках пальто Ангелины.

– Действительно, ты что, Альберту не доверяешь? – обратился он к жене, вяло выговаривая слова. – Тогда и я с в-вами поеду.

– Нет! – сердито отрезала Ангелина.

– Ну-у и х-хорошо… Альберт мой лучший друг, поэтому я могу ему даже т-тебя доверить, – пробормотал пьяный Жорик.