-- Нещечко, а ты ведь обманщик, -- сказал Витёк.
От удивления брови Нещечко взлетели к самой макушке.
-- Почему это? - спросил он, теряя хорошее настроение.
-- Ты сказал, что пятьсот лет по избам, а на самом деле и с Кладовиком, и с Горовиком, и с Лешим знаком. Баба-Яга тебя дамским угодником считает, -- привёл свои аргументы Витёк.
-- А-а, -- протянул Нещечко, -- так это я вторые пятьсот лет по избам. В наказание. А в первые пятьсот лет я по белу свету поколесил, повоевал, по морю походил.
-- Расскажи, Нещечко, расскажи! - наперебой стали уговаривать девчонки.
И только когда Витёк напомнил об их мужской дружбе, Нещечко согласился поведать о своей жизни.
Рассказ Нещечко
Родился я больше тысячи лет назад в маленькой тёмной избе. Мамки не помню. Сестра, которую ко мне приставили зыбать люльку, рассказывала, что я был очень большой, и мамку после родов из избы сразу унесли. Братьев было много, а сестра одна. Отец ей сказал, что кормить меня нечем, потому что корова пала, а новую не купить. Мол, пусть лежит голодный, пока не помрёт. Сестра меня пожалела, нажевала корку и в рот сунула. Отец каждый день спрашивал: живой? Сестра отвечала: живой. Тогда он не велел ей меня хлебом кормить. Не со зла, а потому что семья пустые щи хлебала. И вот тогда я стал орать так, что люлька сама раскачивалась. Но не помирал. Однажды ночью ко мне прилетела какая-то тварь: голова махонькая, рот зубастый, крылья вороньи, руки человечьи, а ноги птичьи. Сестра, которая меня зыбала, стала отца будить: крикса младенчика заберёт. Отец отмахнулся, мол, пусть берёт, нам его не вырастить.
А я криксу за ногу схватил, и давай её колотить о зыбку, пока она трепыхаться не перестала. Нализался её чёрной крови и уснул.
Днём к нам пришла старушка и попросила дитятю, то есть меня, отдать, дескать подрастёт, я его назад приведу. Сестра закричала, что это не старушка, а кикимора, и младенца она не вернёт. Отец сказал: пусть забирает.
Целый год кикимора кормила мышами и лягушками. А как выросли у меня большие острые зубы, сказала: сам лови. Только мне живых тварюшек было жалко. Стал я есть корешки и травы на болоте. Живот распух и разболелся.
Кикимора посмотрела и говорит: "Сейчас я тебе пупок полой веткой проткну, болотного уха выпущу. А то помрёшь". Уж так больно было, но я увидел, как из полой ветки вышел зелёный пар. Кикимора мне на живот лист лопуха положила, и всё зажило.
Потом она сказала, что обменяет меня на княжьего сына, в богатых покоях жить буду. Я не знал, зачем ей княжий сын, и не захотел никуда с болота уходить. Кикимора накинула на меня какую-то тряпку. Смотрю я на свои руки, а они белые, пухлые, без когтей. Спеленала меня, хоть я извивался, как червяк.
Ночью кикимора по стенам больших хором влезла в окно, забрала младенчика, а меня в люльку сунула. Сказала: "Лежи тихо, соси грудь кормилицы, я за тобой потом приду". Только я не хотел молоко из груди пить, уже пиявок научился подманивать и есть. Вкусные, хрустящие. Их не жалко.
Стал я биться-крутиться, вывалился из тряпки. И, наверное, принял свой настоящий облик.
Вбежали женщины и давай кричать, что я обменник, что кикимора княжьего ребёнка украла. Она сама едва ноги унесла, а ребёнка у неё отбили.
Стали думать, что со мной делать. Я им пищу по-мышиному: отпустите. Не понимают. Квакаю по-лягушачьи - не понимают. И чирикал, и рысью шипел - никто ничего не разобрал. Только одна бабка старая сказала:
-- Не видать бы вам своего сына, если бы обменник. Он порвал колдовскую пелёнку, открыл свой облик. А так бы вы его вместо своего воспитывали. Отпустите его.
Только меня из княжеской зыбки достали, помчался я на четвереньках по покоям. За мной люди с огнём бегут, не успевают. Во дворе еле от собак ушёл.
Приполз я к кикиморе, а она еле дышит. Я ей по-птичьи говорю: "Мама, мама". А что? В доме отца меня бы голодом заморили. Кикимора до моего лба дотронулась и растеклась зелёной тиной. Видно, досталось ей огня.
Пополз я в своё село, в болоте да в лесу одному не выжить.
Отец к тому времени помер, почти все ребята тоже, остались только брат и сестра. Брат хотел меня поленом пришибить, но сестра закричала:
-- Это наш! Отец его кикиморе отдал. А он сам приполз. Нещечко ты наше!
То есть счастьице.
И вправду, я счастье дом принёс. Княжий ребёнок заболел, его почти до смерти загрызла лихоманка. Старая бабка княгиню научила: найдите того обменника да на лавку вместо сына положите. Лихоманка его загрызёт и уйдёт. Княжьи люди меня разыскали, брату и сестре денег дали, коня и корову. Сестра почуяла плохое, стала отказываться, но брат её силой удержал.
И вот лежал я на лавке, где княжий сын ранее спал. Смотрю: ползёт ко мне чудище, глаза огнём горят, с чёрного языка слюна капает. Зубами и когтями ко мне тянется. Потом вдруг остановилась и носом стала вертеть:
-- Не ребёнок это, нечисть лесная, на нём кикиморино клеймо.
А я ждать не стал, пальцами ткнул лихоманке в глаза, руки ей вывернул, лапы скрутил и узлом завязал. Проковылял во двор и там в костёр бросил. Потом дал дёру с княжьего двора.
Сестра обрадовалась, целовала меня, миловала, говорила, что пусть рожа крива, да душа хороша. Только в доме мне жить надоело. Хлеба и молока много, пиявок нет. А ещё я не выносил, когда скот режут. За это я людей невзлюбил.
Стал в лесу жить, с волчатами играл, с медвежатами боролся. Охотников не жаловал, всегда им вредил. Но и спасал людей, из бурана выносил, из-под упавшего дерева вызволял.
И нравилась мне такая лесная жизнь. С лешими, русалками, лесовками познакомился. Подарки им приносил. Но когда узнал, что они кровушку людскую пьют, отвернулся он них.
