Морис Ньюмен достал из своего портфеля копию обвинения, предъявленного Анджело и Кассандре Нероло в осуществлении многочисленных контрабандных операций с наркотиками.

За этой бумагой последовала другая — обвинение Герды Шенер в покушении на убийство и причинении телесных повреждений. Франческа смогла только бегло просмотреть эти бумаги и тут же вернула их юристу. Она все еще не могла спокойно вспоминать все случившееся в «Доме Чарльза» в тот солнечный сентябрьский поддень.

— Возможно, адвокат подаст ходатайство о психическом освидетельствовании, — поспешно произнес Гарри Стиллман, глядя на выражение ее лица. — И, по моему мнению, это в любом случае надо проделать.

Франческа не могла заставить себя ненавидеть Герду Шенер, хотя по-прежнему не воспринимала ее как сестру Курта Бергстрома. В ее кошмарных снах ей все еще слышался этот монотонный хрипловатый голос горничной, вещающий, что ее брат был богом и героем, подобно викингам далекого прошлого.

Ньюмен протянул ей фотокопию ордера на арест Дорис Фляйшенхаймер по обвинению в использовании почтовой связи Соединенных Штатов для рассылки писем с угрозами.

Гарри Стиллман сказал:

— Джон Тартл перед своим отъездом вывел эту дамочку на чистую воду, так что можете поблагодарить его за это. Вы помните присланные вам несколько анонимных писем с угрозами?

Франческа несколько долгих секунд смотрела на него.

— Доррит? — прошептала она.

— Да, она же Доррит Фентон.

Франческа была ошеломлена несовпадением внешнего облика и истинной натуры этой женщины. Чувственная, колдовская и несравненно прекрасная Доррит оказалась всего лишь злобной, трусливой анонимщицей.

Гарри Стиллман осторожно спросил:

— С вами все в порядке, мисс Луккезе?

— Да, — ответила Франческа, давясь от смеха.

В первый раз за много месяцев она смеялась, и это, наверное, свидетельствовало о ее окончательном выздоровлении. Она вытерла выступившие у нее на глазах слезы тыльной стороной ладони. Оба юриста пристально смотрели на нее.

— Извините, мне пришла в голову одна странная мысль, вам это будет не интересно, — пробормотала Франческа и увидела, как озабоченное выражение их лиц сменяется облегчением.

Последним документом оказался иск, поданный в суд штата Калифорния бывшим мужем Карлы, Грандисоном Деласи, и оспаривающий права бывшего шофера Карлы на ее наследство.

— Полагаю, этого надо было ожидать, — сказал Гарри Стиллман. — С тех пор как ваше имя появилось в газетах, в итальянские суды хлынул поток заявлений от людей, утверждающих, что они тоже приходятся родственниками вашему отцу. Деласи не дурак, так что он вполне способен приберечь какой-нибудь сюрприз, с ним стоит переговорить — законный муж Карлы способен доказать в суде, что у него больше прав, чем у кого-либо, даже у человека, который какое-то время работал у Карлы.

— Он намекал нам, что хочет не доводить до судебного разбирательства, а договориться полюбовно, — добавил Морис Ньюмен.

Франческа опустила голову. Сам по себе иск ее совершенно не волновал — она в любой момент могла заявить, что является дочерью Карлы Бла-дворт. Письма ее отца, которые передал ей Герберт Остроу, до сих пор лежали где-то в «Доме Чарльза». Существовали и записи в официальных архивах где-нибудь в Италии о ее рождении; она не сомневалась, что с миллионами Бладвортов и ее юристами из Майами их тоже можно было бы при желании разыскать и представить в суд. Вопрос стоял лишь так: хочет ли она, чтобы о ее происхождении стало известно всем?

После секундного размышления она встала, показывая, что разговор закончен, и сказала:

— Держите меня в курсе того, как будут развиваться события по этому иску.

Юристы поднялись и заверили ее, что займутся этим вопросом.

Пришло письмо от Баффи. Франческа сразу же узнала ее почерк и не смогла устоять перед искушением тут же прочитать его.

«Франческа, милая!

Мне рассказали, что ты уехала в Нью-Йорк или куда-то еще после всего случившегося, поэтому я пишу тебе на «Дом Чарльза» и уверена, что оттуда письмо перешлют тебе.

Я все еще не могу окончательно прийти в себя после всех этих событий, сначала после убийства Берни Биннса, а потом смерти Курта! Ты можешь сама представить, как это подействовало на меня. Курт был настоящим мужчиной, таких один на миллион, и картина горящей «Фрейи» до сих пор не выходит из моего сознания. Поэтому я рада, что мне не пришлось увидеть ее своими собственными глазами, думаю я бы этого не перенесла!

Ты знаешь, что мы все глубоко переживаем за тебя, Франческа! Многие из наших общих знакомых в разговорах со мной упоминали, что очень беспокоятся за тебя. Мы с Джеком узнали обо всем этом, когда вернулись в Палм-Бич, и тоже беспокоимся, хотя и знаем, что ты очень сильный человек и сможешь справиться со всеми выпавшими на твою долю испытаниями. Можешь быть уверена, что мы никогда не забудем Курта! И свидетельством этому будет наша добрая о нем память, а о дурных делах вспоминать не станем.

В Палм-Бич сейчас все так тихо и спокойно, что ты просто не поверишь! Конечно, ведь наступил мертвый сезон, да и жители города несколько подавлены случившимся. Но Палм-Бич переживет и это — как всегда бывает с ним.

Мы с Джеком снова вернулись в нашу квартиру в Шантильи, но ненадолго — еще до Рождества переберемся отсюда. Дело в том, что я забеременела и должна родить где-то в марте. Это просто великолепно! Я сразу же должна была написать и рассказать тебе об этом. Джок страшно рад, ты ведь знаешь, как он любит этих дурацких детей. И я не устаю напоминать ему, что теперь у нас с ним будет свой собственный ребенок.

Пользуясь случаем, сообщаю тебе, Франческа, что я вряд ли смогу в ближайшее время вернуть тебе хоть какую-то часть денег, истраченных тобой прошлым летом на меня. Дело в том, что правление кооператива возражает против маленьких детей и домашних животных, и нам придется наскребать средства на домик где-нибудь здесь, на острове. А тут еще приходится оплачивать счета врачей, которые наблюдают за моим здоровьем во время беременности. Так что дай нам еще какой-то срок, чтобы расплатиться с долгом!

Джок и я желаем тебе всего самого доброго. Не забывай нас!

Баффи».

Франческа сложила письмо и села к старому письменному столу. «Джок и я желаем тебе всего самого доброго». Она вспомнила, при каких обстоятельствах она в последний раз встречалась с Баффи на шоссе у ворот поместья и как Баффи боялась своего дорогого Джока, сидевшего в «Феррари» на противоположной обочине шоссе. Того самого Джока, больше всего на свете желавшего расквасить лицо Баффи, если она не даст ему развода.

А милая привычка Баффи к кокаину? Франческа повертела письмо в руках. Баффи отнюдь не была исчадием ада — просто глупенькой и безответственной пустышкой. Как можно, будучи такой легкомысленной, создавать семью и уж тем более заводить ребенка? Да еще с таким «любящим» отцом, как Джок.

«Наверное, я просто слишком строго сужу о других», — подумала Франческа. Поразмыслив над этим, она пришла к заключению, что ей следует возблагодарить провидение, что их с Баффи жизненные пути окончательно расходятся. И лучше забыть о ней и о нескольких тысячах долларов, заплаченных ею за восстановленное хирургами лицо Баффи.

Кстати, теперь, когда она стала богатой, надо будет постараться привыкнуть к мысли, что ей уже не найти бескорыстного, по-настоящему верного друга.

И в этот самый момент появился Джон Тартл.

Когда Франческа открыла дверь и увидела его напряженное, но все равно красивое лицо, то сразу же вспомнила: она сидит на полу полицейского фургона, который несется сквозь непроглядную ночь в больницу, а Джон Тартл прижимает ее к себе, чтобы она не упала на поворотах.

Теперь он взял ее за руку, поднес к губам и поцеловал.