— Виновата, — сказала Аланис, — мы не сможем пересечь пески.

Пауль не глянул на нее.

— Кто не сможет, тот умрет.

— Тогда умрем мы все. У нас нет ни проводника, ни карты маршрутов. А сейчас июнь — худший месяц в пустыне.

Он помедлил, будто прикидывая, не наказать ли Аланис. Она добавила:

— Если вы надеетесь на лошадей, то их можно добыть лишь в крупном городе, где нам вряд ли будут рады. И в сравнении с людьми они пьют впятеро больше воды.

Похоже, ее слова чем-то понравились командиру. Он снизошел до пояснений — указал на цепочку столбов, бегущую с севера на юг вдоль побережья:

— Мы поедем поездом.

На сей раз вмешался Бурый:

— Виноват, командир. Этот путь ведет из Маренго в Леонгард.

— Не этим поездом, другим. — Пауль ткнул пальцем в карту. — Направление — юго-запад, семь часов. До точки тринадцать миль. Бегом марш.

Пара часов бега при той подготовке, какую имели солдаты бригады, не составляли никакой проблемы. Да и Аланис без особого труда одолела бы расстояние, будь она здорова и свежа. Но уже через милю усталость и кровопотеря напомнили о себе. Дыхание сбилось, в боку закололо, перед глазами поплыли круги. Она потеряла ритм и начала отставать от бригады.

— Быстрее, — приказал Пауль.

Она выжала из себя все, что смогла. Не от страха перед командиром, но ради самоуважения: я — не слабачка! Но спустя еще милю Аланис шлепнулась на песок. Пауль подошел к ней, окинул невыразительным взглядом.

— Бежала сколько могла, — сказала Аланис. — Теперь не могу.

— Шкура, Камень, Гвоздь — нести ее по очереди. Смена раз в полмили.

Высокий солдат по кличке Шкура закинул Аланис себе на плечо. Перед тем она поправила сумочку на поясе и потуже затянула ремень. Содержимое сумочки теперь было всем ее имуществом. Аланис не простила бы себе потерю.

Перекидывая герцогиню с плеча на плечо, как мешок муки, отряд продолжил движение. Аланис сполна оценила выносливость солдат: тот, кто нес ее, почти не сбавлял хода и не сбивался с дыхания. Даже когда солнце начало припекать, солдаты лишь сделали короткий привал, выпили по кружке воды — и вновь двинулись в путь.

За два с половиной часа они обогнули портовый город Леонгард и вышли к западной ветке рельсовой дороги, ведущей в Сердце Света. Пауль остановил отряд на невысоком холме возле путей. Двое разведчиков заняли вершину холма, остальная бригада разместилась на тыльном склоне, невидимая из поезда. С позволения Пауля все уселись, достали харчи и фляги, принялись жевать.

В очередной раз Аланис подивилась этим солдатам. Железная дисциплина, как в лучших подразделениях отцовской армии. В присутствии командира — ни одного лишнего слова, ни шуточки, ни смешка. Подготовка — выше всяких похвал: после ночи на веслах и тринадцати миль бегом никто не пыхтит, не задыхается, отряд вполне способен к бою. Воинское мастерство Аланис не могла оценить, но видела, как убивали и ослепляли матросов. Движения солдат были точны и скупы, призваны достичь цели кратчайшим путем, без лишней затраты сил. Она полагала, что даже без Перстов, с обычными копьями в руках эти воины представляли грозную силу.

Но в то же время — что это за люди? Лица их — грубы, просты, некрасивы, часто испорчены шрамами. Не лица, а морды или рыла. Речь — примитивна до вульгарности, даже слуги в хорошем доме так не говорят. Повадки — невыразительны, без никакого колорита, и это тоже странно. Даже простой люд, служа в армии — в стрелковых ротах, например, — обрастает привычками, ритуалами, характерными жестами. Например, лучники показывают три пальца в знак приветствия, пикинеры любят хрустеть костяшками, сквайры «забывают» воинские звания, любому офицеру говорят «сир», а генералу — «милорд». Сквайры вообще много всякого говорят, уж этой братии Аланис навидалась вдоволь. Но воины бригады не были ни сквайрами, ни лучниками, ни пикинерами. Они не имели никакой общей привычки, отличающей их. Кто же они? Откуда взялись?

— Состав идет, — доложил разведчик с вершины холма.

Пауль поднялся посмотреть — и молча вернулся, сел на место. Постукивая колесами, поезд мирно прошел мимо.

Размышления Аланис вели к единственной догадке. Эти парни — разбойники и бандиты, набранные не в трущобах, а на каторгах. Если бы Кукловод нанял преуспевающую банду, она была бы разухабистой, веселой, полной воровского гонора. Таких людей Аланис тоже знавала — некогда отец познакомил ее с хозяевами «сумрачного Алеридана». Но бандитам Кукловода однажды не повезло загреметь на каторгу. Там из них выбили весь лишний гонор, стерли индивидуальность, научили дисциплине, выносливости, скупости слов и движений. Затем Кукловод с Паулем освободили их и отшлифовали. Дали в руки Персты, велели убивать. Много и часто, гораздо больше, чем нужно, чтобы избавиться от страха перед Предметами. Убивать до тех пор, пока…

— Состав идет!

Пауль взошел на вершину, присмотрелся к поезду — и отдал приказ.

Четверка солдат под командованьем Бурого сбежала с холма наперерез поезду. Когда тягач поравнялся с ними, они прыгнули и зацепились за поручни, подтянулись, влезли на балкон. Обнажив кинжалы, скрылись в кабине. Поезд прошел еще ярдов триста — и начал тормозить. Вся бригада уже была на ногах. Когда вагоны остановились, Пауль скомандовал:

— Зачистить состав.

И вот о событиях, меняющих жизнь. Аланис видала очень многое, чего не стоит видеть девушке. Дуэли насмерть, казни и расправы, кровавые сражения. Рыдающих раненых, вспоротые брюха, оторванные головы. Сожженные тела отца и брата. Вряд ли убийство, хоть сколь угодно жестокое, могло напугать ее.

Но то, что произошло в поезде, и не было убийством. Ни штурмом, ни сражением, ни казнью, ни пыткой. Ни одно человеческое слово не подходило для описания… этого.

Солдаты бригады шли из вагона в вагон, из купе в купе — и очищали их от всего, что дышит. Монотонными движениями дворника выметали, выскребали всякую жизнь. Благородные дамы, красивые девицы, детишки, младенцы в пеленках… Ни разу, ни над кем солдаты не испытали сомнений. Ни один крик, ни одна мольба не заставили их хотя бы моргнуть. С тем же успехом грязь на сапоге могла бы умолять, чтоб ее не смывали.

Аланис шла следом за солдатами. Так ей приказали, и она не посмела ослушаться. В одном, втором, десятом, двадцатом купе она видела… Сначала она чувствовала гнев и ненависть: как вы можете, мерзавцы?! Это же простые пассажиры, они не представляют опасности, можно было просто разогнать! Потом — ужас. Младенец, вскрытый поперек животика… Пара стариков с разрубленными шеями. В обнимку, будто защищали друг друга… Мальчишка без глаза, кровь и вещество мозга растеклись по лицу… Собачка. Холодная тьма, даже собачку!.. Потом вместо ужаса пришла тошнота. Кровь и смрад, из вагона в вагон, из купе в купе. Скотобойня, мерзость, кошмар, сбежать. Разбить любое окно — и прочь. Не смочь больше, не вытерпеть, дрогнуть, струсить. Как можно вытерпеть такое!

Но она не сбежала. Шла и шла, и шла, завороженная. Ее душа уже не могла вместить это количество кошмара — и обрела спасение, вывернув мир наизнанку. В поезде девятнадцать живых человек и три сотни трупов. Похоже, мертвецы — это норма, а живые — отклонение, больные уроды. Кровь, мозги, внутренности — не грязь, а чистота. Свобода от признаков жизни. Все вагоны этого состава идеально вычищены, смерть достигла полного торжества. Никто не нарушает идиллию — ни младенец, ни даже собачка. Если бы выжил хоть кто-то, он бы стал кричать, рыдать, бояться, мучиться. Но этого нет — здесь абсолютно, торжественно чисто. Проходя последний вагон, Аланис чувствовала только одно: стыд. Стыд за то, что она жива.

Вся бригада собралась в тягаче.

Пауль спросил, пробовал ли кто-то бежать. Солдаты доложили: не сбежал никто. Тех, кто выпрыгнул, расстреляли Перстами.

Пауль приказал убрать трупы снаружи. Засыпать песком либо втащить в поезд, смотря что быстрее. Десяток солдат занялись этим.