Тогда Эрвин велел Джемису расставить часовых — в донжоне, во дворе, на стенах, в голубятнях — и позволил себе лечь в постель. Глупо идти на приарха четырьмя ротами. Нужно накопить хотя бы пару батальонов, а они подойдут через сутки. Можно поспать вволю.

Конечно, едва он коснулся головой подушки, сон улетел прочь. Тоска свалилась на грудь, мучительно сдавив сердце. Договорился с графом, перешел Бэк — чему же ты радуешься? Что это изменит? Что вообще можно изменить? Худшее уже случилось, все теперь бесполезно. Ты лишь притворяешься, будто делаешь важное. Себя-то не обманывай. Все — фарс, не более того.

Он мучительно вздохнул, перевернулся на бок — и увидел подле себя любовницу.

— Умоляю, дай поспать…

Она ухмыльнулась и качнула головой.

— Я поняла тебя, любимый. Ты сделал все, чтобы остаться непонятым, но… Знаешь, что послужило ключом?

— Какой ключ?.. Что поняла?.. Я устал и хочу…

— Почему ты не пошел в Уэймар? Зачем ты здесь, в Альмере?

— Тьма… Ты же прекрасно знаешь. Галлард Альмера и Степной Огонь — возможные союзники Виттора. Нужно обезвредить их.

— Но почему ты? Главный враг сидит в Уэймаре — и ты отдал его вассалам, а сам ушел в другую сторону. Неужели не жаждешь мести? Не хочешь увидеть, как Виттор страдает и гибнет в муках?

— Я хочу увидеть, как ты исчезаешь и даешь мне поспать.

Любовница отбросила простыню. Обнаженная, придвинулась к Эрвину, легла на него, прижалась голой грудью. Покрыла поцелуями его шею, пальцами зарылась в волосы. Стало жарко, сердце бешено забилось. Эрвин больше не пытался оттолкнуть ее.

— Ты лжешь, дорогой мой, — прошептала альтесса. — Сейчас ты не хочешь спать. Ты хочешь быть со мной, отдаваться всем телом и душою. Мне, Тревоге.

— Нашла… — простонал он.

— Конешшно, мне ли не найти!.. Ты веришь, что Иона погибла, потому что иначе, если она жива, все будет на-аамного хуже. Виттор станет пытать ее всеми способами, которые только придумает. Он захочет сломать ее — потому что, знаешь, это же так почетно: сломать Ориджина! Он раздавит ее ради самоутверждения, ради повода для гордости. А потом предложит тебе выменять обломок. Понимаешь, на что?

— Холодная тьма…

— Он потребует твою голову. Ты будешь выбирать: лечь на плаху без малейших гарантий, что это спасет Иону, — либо отказаться и увидеть ее смерть. Не такую, в какую веришь сейчас, — быструю и легкую. А страшную, мучительную — и прямо на твоих глазах. От этого выбора ты прячешься в Альмере.

Эрвин отшвырнул альтессу на пол.

— Ты змея! Проклятая гадюка!

Она грациозно уселась на ковре, послала Эрвину воздушный поцелуй.

— Я оказала тебе услугу, моя радость. Ты больше не равнодушный унылый страдалец. Теперь ты жив. И будешь жив до тех пор, пока не умрешь, либо — пока Иона не умрет по-настоящему.

Альтесса начала таять в воздухе.

— Я вернусь к тебе позже. А сейчас — зови Гвенду с чертовым Предметом!

Начало июня 1775 г. от Сошествия

Обитель-у-Бездны; Львиные горы

Никогда в жизни Хармон Паула не ощущал себя таким идиотом, как в эти дни. Злодеем он бывал, подонком — да, лжецом — сколько угодно, но беспросветным дураком сделался впервые.

Армия владыки выступила в поход от Бездонной Пропасти к Сюрлиону, и на марше дела Хармона стали совсем плохи. Целыми днями он шел. По горной дороге. Своими собственными ногами — а чьими ж еще, коли лошади нет. Вечером, когда войско становилось на привал, Хармон ощущал себя таким же бодрым, как дохлый осел, и крепким, как овсяная каша. Сил не хватало даже на то, чтобы пожаловаться Низе, до чего же он устал. Но именно тут и начиналась его работа! Владыка, его гвардейцы и офицеры за день марша обретали недюжинный аппетит.

— Министр, подавай на стол! Жрать охота!

Хромая на обе ноги и оглашая стонами Львиные горы, Хармон брел к полевой кухне. Рыскал вокруг нее, обливаясь слюной, с великим трудом дожидался жратвы — и не затем, чтобы поесть самому, вот что самое обидное! Лакомые блюда, один вид которых уже был издевательством, Хармон рысцой таскал на императорский стол. Там выслушивал новую порцию насмешек и пробовал — только пробовал! — по ложке от каждого яства.

— Эй, министр, ложку не проглоти, она казенная!

Отборная гвардия Адриана, будь она неладна, выросла до двух дюжин. Хармон оставался один среди всей этой ненасытной стаи. Всю жизнь он наивно думал, будто чашник — это тот, кто наполняет чаши вином. Теперь Хармон убедился в своей ошибке: чашник — это бесстрашный укротитель диких голодных зверей.

— Давай еще, министр! Войско требует пищи!

Ночью он просыпался от кошмаров: солдаты превращались в чудовищ с красными глазами, когтистыми пальцами, слюнявыми мордами — и рвали его на куски, порыкивая: «Министррр! Министррр!» Кстати, если кошмары не мучили торговца, то его непременно будило что-нибудь другое: конское ржание, пьяные вопли, трубы с барабанами, мошкара, пауки. Однажды посреди ночи его ущипнул за щеку страус.

Низа пыталась поддержать упавший дух торговца. Сказала: он — не самый несчастный в армии, кое-кому приходится похуже. Те бедняги, кого Адриан отобрал в искровые роты, встают еще до рассвета, тренируются несколько часов, потом наспех завтракают и бегом догоняют ушедшее вперед войско. Хармон ответил: они же солдаты, им на роду написано — тренироваться и бегать. Тогда Низа сказала: а помнишь, какого тебе было в темнице с Молчаливым Джеком? Темно, страшно и голодно, сейчас-то получше. Хармон ответил: хорош был Молчаливый Джек — жрать не просил! Низа предположила: владыка, наверное, испытывает нас. Если покажем достаточно терпения и выдержки, то тебе-таки дадут министерство. Хармон рассмеялся до горьких слез. Каким идиотом он был со своими мечтами! Сам когда-то высмеивал Джоакина за дурацкие надежды, а теперь — туда же!

И вот что самое глупое: в потайном внутреннем кармашке у Хармона все еще лежали векселя на две тысячи эфесов. Кроме них, ему по-прежнему принадлежало поместье в Мелоранже и чертежи небесного корабля, так что Хармон был сейчас богаче, чем когда-либо. Странным образом этот факт уязвлял его. Будь Хармон нищим бродягой, было бы разумно и логично — вот так вот выбиваться из сил ради миски похлебки. Но он — богач, и мир еще не видел настолько жалкого богача.

Тем временем войско поредело. Папа с отрядом Пасынков ушел в Пентаго, чтобы разослать вестовых и призвать под знамена новых наемников. Уфретин с чертовым страусом и ватагой бандитов выдвинулся к Сюрлиону, дабы провести разведку боем. Уфретин не был самым надежным парнем в армии, так что для присмотра с ним отправили роту из полка Палящего Солнца. Обильный исход людей из войска заронил в душу Хармона мысль: так может, и мне?..

Конечно, он и раньше подумывал — не сбежать ли с такой службы? Вот мастер Гортензий, не будь дураком, взял свои денежки — и айда в Лаэм. Торговца же удерживала боязнь прогневить Адриана. Чашник императора — это, вроде бы, почетная должность. Сам владыка доверил тебе свое пропитание — а ты, неблагодарный!.. Да и Магда Лабелин не вспомнит ли свои обиды, если Хармон лишится императорской защиты? Словом, он боялся — дважды боялся — попросить отставки. Но тут вышел один случай.

Второй из Пяти сопровождал Адриана в походе. Уже не пленником он был, а гостем и советником. Очевидно, в ходе допросов Адриан не сделал с графом ничего такого, чего нельзя было простить. Южанин не выказывал никакой обиды и каждый вечер захаживал в шатер к Адриану — на чай. Беседовали они о чем-то настолько секретном, что разливал напиток по чашкам сам Адриан, а Хармон лишь приносил чайник и исчезал из шатра. Оставался неподалеку — вдруг позовут. Спать не решался, хоть и сильно хотелось, зато мог спокойно посидеть, расслабить ноги. Хоть Хармон и не участвовал в чаепитии владыки, но наслаждался им.

И вот однажды вечером он сидел в дюжине шагов от владыческого шатра, облюбовав для своих ягодиц кустик травы, чуть более мягкий, чем окружающие камни. Глядел с высоты птичьего полета вниз, на красоту. Войско стояло на плоскогорье, с обрыва виднелся приятный городок, похожий на Мелисон, усыпанный уютными огнями. Картина навевала мысли о доме — то бишь, не о здании, а об очаге — о месте, где тебя ждут. Где тепло, уютно, тихо, вкусно. Где милая девушка, вроде Низы, накроет на стол, нальет вина, разомнет тебе усталые плечи, а после сядет рядышком и выслушает все, что ты захочешь сказать. Мне много лет, — думалось Хармону. Я перерос приключения и дозрел до семьи. Мне нужен дом и очаг, и любящая жена.