Чудеса терраформации превратили остров в настоящий оазис, способный к автономному перемещению в космосе в течение века. Так появилась легенда.
Однажды, Республика недосчиталась одного из своих кантонов… Целый астероид с населением ушел в космос и исчез в оптической, гравиметрической и радио-тени. Тогда это вызвало целый переполох в системе. А Цезарь Шантеклер воспарил над мирами и принялся собирать свою Коллекцию — все самое лучшее и всех самых лучших.
Со времени объявления Великого Приговора страсть коллекционера приобрела иной смысл и оттенок. Сострадательность взяла верх над эксцентричностью, но правила «отбора» оставались все еще жесткими, хотя события на Чистилище и оказались крайними, но именно они открыли в натуре Шантеклера новую страничку: успеть помочь всем, кто оказался в заложниках у обстоятельств. С годами у монсеньора-островитянина появилось что-то вроде предчувствия ситуации. Еще не зная этого дивного человека по имени Дамиан Гомер, Шантеклер чувствовал нависшую над ним опасность.
Книги… Книги… Книги… Лучшая библиотека в мирах Нектарной звезды, конечно, принадлежала ему. Были времена, когда он читал их сутками напролет. Чувство превосходства приятно щекотало шелковые ворсинки его самолюбия. Он купался в этом чувстве, он варился в нем, он не тщился — он ощущал всю значимость своей особенной страсти. Она заменила ему желание иметь семью, она сделала его словно бессмертным. И ради этого чувства он еще задержится в системе, и ради этого чувства он покинет ее, возможно, самым последним из тех, кто сможет…
Последним… Последним… Цезарь прикрыл глаза ладонью и на миг представил себе летающий остров в космосе: он смотрит и видит догоняющий его огненный шквал раскаленной плазмы, из которой рвутся, тянутся руки, головы, тела миллиардов последних оставшихся, а он, баснословный Коллекционер, сумасшедший бог, уносит в космос совершенное богатство — последнюю память своей цивилизации…
***
Здесь, на болотах Гнилого Яблока, недотерраформированной планеты, ближайшего соседа Пестрой Мары, наследники костлявого пращура давненько обосновали свои вольные базы. Отсюда последние годы шло пополнение пиратской братии за счет естественных кочевий местных племен и всякого прочего люда, шатающегося по планете.
Городов на Гнилом Яблоке не строили, зато всяких мелких поселений и деревень было в избытке.
Метановые болота, йодистые и хлористые пустыни, сернистые горы и хребты, вулканические и кратерные моря опоясывали жилые острова — архипелаги суши на суше. Не было на Гнилом Яблоке никаких определенных зон влияния, хотя они намечались лет пятнадцать назад, но с объявлением Великого Приговора интерес к планете пропал.
Терраформисты и климатологи ушли отсюда еще раньше. Искусственная атмосфера была создана, но ни многолетних наблюдений, ни коррекций не проводилось. Тепловые эффекты привели к чрезмерной влажности и заболачиванию архипелагов жизни. Все это нисколько не мешало наследникам костлявого пращура устраивать здесь свои пиратские сходки и оргии много поколений подряд.
Болотные охотники не любили пиратов, но вынуждены были мириться с их соседством, иногда даже сдаваться на их милость.
Гулливер-Черепок, честный и бравый пират, наследовавший заповеди не только костлявого пращура, но и своего почитаемого в братстве папаши, прилетал на планету с когортой своих подопечных дракаров, исключительно с целью поправить растрепанное настроение и собраться с мыслями относительно будущего своего печально обреченного ремесла.
В связи с этим Гулливер-Черепок, как правило, изрядно напивался, затем отправлялся в разведку на болотные хутора, отыскивая случай нарваться на какой-нибудь достойный скандал, дрался, пытаясь при этом подружиться с местными девицами, которые, впрочем, никому в зубы не заглядывали, а били в них с ощутимой силой, невзирая ни на какие страхолюдные черепа, татуировки, дальнобойные квантайзеры и кривые тесаки.
Безмерно радуясь этому вольному духу и всем залихватским нюансам пиратской бравады, Гулливер-Черепок возвращался к стоянке дракаров, напивался еще раз-другой и с совершенно поправленным здоровьем, моральным и физическим, отправлялся на скучное дежурство в космос, ибо таковы были правила последних месяцев его жизни и данное им слово.
В глубине души Гулливер-Черепок досадовал на всю эту ситуацию союзничества и равновесия. Хотелось какого-нибудь перелома, а возможно, даже ухода от обязательств перед гильдией, перед городом-притоном, перед отцом. Хотелось очевидной свободы. Но с другой стороны, где ее сейчас можно было найти?
Идея помощи безумной в благородстве своем или благородной в безумстве своем цели спасения планетной системы… Все это плохо укладывалось в голове пирата, и бегство от звезды с двадцатилетним или даже более длительным перелетом даже на честно заработанном у утильщиков ковчеге смотрелось едва ли лучше.
Самым достойным оставалось единственное: жить одним днем и не смотреть в бездну без нужды. Но в бездну смотрел уже кто-то другой, кто-то более организованный, более расчетливый, более… Кто-то страшный, способный на волне хаоса помышлять о Боге. Кто-то, кто уже взялся сам выносить другим Великий Приговор…
— Ну где же вы, где вы?! — говорил себе Гулливер-Черепок, прихлебывая из бутылки крепкое пойло и высоко задрав голову, глядел в ночное небо над болотной равниной Гнилого Яблока. Редкий случай для погоды архипелага, когда небо было совершенно чистым. Ярким сиренево-зеленым блюдечком горела Пестрая Мара, и мотыльком «вился» возле нее один из ее видимых сейчас спутников — Первая Луна.
Над равниной стелился туман, на одну треть насыщенный метаном. В дальних селениях ночные дозорные болотных охотников поджигали этот туман, и газ выгорал короткими порциями в быстром пламени, успевая промелькнуть синими змейками, как шкура призрачного монстра, неистребимого и живущего здесь два века. Болота то ухали глухим стоном, то издавали стрекот каких-то птиц. Здесь было красиво и как-то смутно одиноко.
Команда, обвешав гамаками раскрашенные лазерной татуировкой бока своих дракаров, мирно похрапывая, спала. Кое-кто, из загулявших, еще блукал по лагерю, сбивчиво напевая песню о славных и вечных странствиях, о доброй добыче.
Дотлевали угли в жаровнях, где еще днем готовили дичь, выменянную у охотников на какую-то бытовую ерунду. Гулливер-Черепок сидел в раскладном кресле, завернувшись в термоодеяло, огражденный частоколом из доброй полусотни воткнутых в землю тесаков. Странное дело, что выпивка его сегодня не разогревала, не веселила, не расслабляла…
Потерев обруч связи у виска, тотчас услышал он голос бортовика своего дракара:
— Слушаю и повинуюсь! — изрек скрипучий электронный баритон, весьма приближенная версия голоса самого капитана-предводителя.
— Скажи-ка, дядька, считывал ли ты информацию о ближайших перемещениях кораблей за последние сутки? Подключись к нашим радиобакенам на орбитах Мары и Яблока. Есть у меня предчувствие, дядька…
— Понятно, что недоброе, — скорей констатировал, чем спросил бортовик.
— Добрых не ищем, — ответил Гулливер и добавил: — Ты не рассуждай, дядька, а действуй!
— Сейчас… Лампы разогрею! — язвительно буркнул скрипучий голос и умолк.
Гулливер-Черепок продолжал смотреть на звезды, одно за другим называя те созвездия, которые знал с детства. Никакая навигация не была бы возможна, не будь на небе вечных неизменных приметных вех. Любое быстрое перемещение на фоне этих вех — означало перемещение кораблей в системе. Все эти угловые минуты, поправки на эклиптику, радиальные периоды, цифры, синусы — все это давно и глубоко сидело в его подкорке и не требовало никаких объяснений. Гораздо больше стоила интуиция, непогрешимая точность штурманского чутья, оправданность риска, умение видеть и предвидеть расчет из любой точки наблюдения… Он увидел…
Стайка зеленоватых звезд двигалась в пятнадцати угловых минутах от Альфы Натянутого Лука…
— Вот вы где! — сказал Гулливер-Черепок и вскочил с места. — Я, похоже, опередил тебя, приятель! — слова адресовались бортовику дракара.
