– Мам, слушай, здесь такое дело.

– Ну, чего у вас, мальчики, случилось?

– Да ничего такого не случилось. Вот он камень нашёл, говорит: драгоценный. Посмотришь? Дима, покажи.

Камешек я отдал маме Зоркина. Она так небрежно прокатила его по розовой холёной ладошке, прищурилась, и вынесла свой профессиональный вердикт:

– Стекло.

Пришлось мне упереться. Терпеть не могу, когда чужие люди разрушают мои фантазии.

– Почему стекло? Похож на настоящий.

Она улыбнулась снисходительно.

– Вот разве что похож. Не хочу тебя расстраивать, но это ничего не стоит.

– Не может быть. – Я упрямо мотал головой, чем выражал своё активное несогласие с таким её определением.

– Мама знает, что говорит. У неё опыт, понял.

– Ладно, постойте, я сейчас. – Зоркина ушла в комнату. Порылась там в шкафу (я характерный стук дверцы слышал), вернулась.

– Смотри. Такое же добро, как и твоё, – сказала и протянула мне коробочку из жёлтого пластика без крышки.

Коробка оказалась под завязку забита разными цветными камнями – зелёными, оранжевыми, красными. В общем, всех расцветок и форм. Взяв один из коробки – розовый, я повертел его в пальцах, посмотрел на свет. Грубая работа, может и не стекло вовсе, а дешёвая пластмасса.

– Да, эти точно от бижутерии. Мой на них не похож. Посмотрите – он же другой.

– Это потому что материал такой, а цена одна. Копейки, – разъяснила Зоркина. Задумавшись, добавила: – Ну хочешь, я твой камешек на заводе мастерам покажу. Их мнению ты поверишь?

– Спасибо. Лучше я его домой отнесу.

– Как хочешь.

– Зря, Дима. Тебе дело предлагают, – Еврей, конечно же, поддержал маму. Хороший мальчик, пускай таким и остаётся навсегда.

Отрицательно покрутив головой, я распрощался с мамой Зоркина и самим Евреем. Выйдя на улицу, сразу отправился домой прятать свои сокровища.

Школа. Мать её за ногу. Мало того, что я ненавидел вставать рано. Для меня семь утра очень рано. Идти до школы всего пять минут, но умывальник, завтрак, форма, пионерский галстук, учебники, тетрадки. Запихать всю учебную макулатуру в мой убогий портфель (повод для насмешек, денег на новый не было и приходилось таскаться по школе с такой вот сумкой без ручек на ремне, с железным, заедающим, через раз, ртом молнии) и отвертевшись от традиционной утренней овсянки – вперёд на амбразуру.

День начинался с урока по русскому языку. НЕНАВИЖУ! Тупой, наверное. Никак мне в голову не лезли эти правила, запятые и прочие деепричастные обороты. Водил по бумаге, как курица лапой. Мои друзья по этому предмету двойки и колы. Да и учительница, она же наш классный руководитель, меня не любила за тотальную безграмотность и куриный почерк. Кличка её была Боксёрша. Она внешне походила на собаку боксёра – брыли, глаза навыкате, причёска короткая, туловище плотное, раздутое мясом. Мира Израилевна. Национальность понятна?

Лишь бы к доске не вызвали. Страх выступления корёжит не так, как ужас перед беспределом хулиганья, трясёт тебя по-другому. Знаю, насмешек не избежать. Училка будет на стороне класса, когда я облажаюсь, утопив себя в кривых ошибках, выставленных на всеобщее обозрение на доске. Удивительно, но именно к доске меня почти никогда не вызывают, что по русскому, что по математике, что по другим предметам. Пригибаю голову ниже, и сегодня меня проносит – вызывают моего соседа Авдеева. Пока он пыжиться, потеет, разбирая примеры написания «жи-ши», мне прилетает. Прямо в щёку, будто комар укусил. Начинается. Любимая забава наших шутников. Это длинный, как жердь для перемешивания тухлого кала в сельском нужнике, Аистов Андрей зарядил мне резинкой.

На соседней с нашей улицей регулярно пованивала фабрика по производству резиновых предметов бытового обихода, в просторечье обзываемая "Резинкой". На ней изготавливались разные там галоши и прокладки, но нами она ценилась за резинки для трусов, когда они еще не зашивались в ткань, а были просто тонкими длинными коричневыми (белыми) жгутиками с круглым или квадратным сечением в разрезе. Их выбрасывали целыми пучками, наподобие связок вялой зелени, на помойку во внутреннем дворе фабрики. Мы туда лазили и тырили эти резинки. Иногда, сторожа нас ловили и передавали ментам, а чаще развлекались нашими ушами, доводя их до неприличного воспалённого розового состояния.

Резинки по двадцать сантиметров резались нами на отрезки по три-пять сантиметров, и использовались как метательные снаряды. Их наматывали на кончик шариковой ручки, оттягивали свободный конец к колпачку, получая значительное напряжение и заряженное оружие. Ручку наводили на супостата, и начиналась дуэль. Как правило, перестрелки устраивались прямо посреди урока. Так лёгкая забава, разбавляющая учебную скуку. Это если стрелялись двое. В моём случае честной схваткой и не пахло. Но я с маниакальной решимостью отвечал.

Аист выстрелил в меня, прикрылся учебником и беззвучно захихикал. Запасов снарядов резинок у меня было припасено в обрез. Порывшись в карманах, нашёл всего три штуки. Зарядил, навёл и запулил в ответ. Попал по касательной ему по мизинцу. Он тут же разозлился, весь его вид говорил: "Ах ты! Стрелять в меня? Ответишь", – он выстрелил. Его запас резинок превосходил мой в разы, Аист подготовился и, как оказалось, ни он один. Вова Хмелёв, вождь стаи, обернулся и через ряд, изловчившись, из-под подмышки выстрелил в меня. Резинка угодила мне в лоб, чем закрепила за Вовой звание снайпера, и вызвала веселье в рядах моих недругов.

Очень быстро к потехе присоединились Никита Володин и сидящий с ним противный, сыкливый Сундуков. Все они сидели на галерке, и битва проходила вдали от нашей классной Миры. Со стороны могло наблюдаться нездоровое копошение, да и только. Перестрелка шла молча. Я отвечал по мере сил. Резинки подбирал чужие и отправлял с горячим приветом их хозяевам. Мои шансы близились к нулю. На мой один выстрел, на меня обрушивался коллективный залп из четырёх стволов. Хорошо, что ещё подлый Чижов сегодня болел и Хмелёв сидел в одиночестве, а то и он бы присоединился с восторженному веселью. Им было весело, мне – не очень.

Через минут пять обстрела, я решил закругляться. Чего терпеть-то? Я поднял руку и попросился выйти. Мира меня любезно отпустила. Она чуть ли ни с высунутым языком объясняла какой же Захар дебил и на моё бегство не обратила внимания. Кивнула головой, и благословение на побег мне было даровано. На прощанье я высунул язык в адрес Аиста и свалил.

Передышка в несколько минут в коридоре пошла мне на пользу. Вернувшись в класс, я обнаружил, что Захар благоразумно пересел на свободное место. Попадать под дружественный огонь не захотел, а сам вмазать мне резиной мечтал.

– Эй, Какашин (ещё одна забава олухов коверкать фамилии их подопечных – ха ха – Какашин вместо Кашин, как смешно), ты куда сбежал, а? От нас не уйдёшь. Хи хи. – Аистов разошёлся: от папки с утра по жопе не получил и вот ему уже весело. Гнида бесчувственная, что с него взять.

Я молчу и получаю резинкой. Прикрывшись учебником, в перестрелку не лезу и весь их пыл через минуту сходит. Секрет прост – не реагировать. Но я так, млять, не умею!! В этом вся моя проблема. Способ не реагировать использую редко, потому что на постоянном нервяке и забываю про него, а гордость моя, растоптанная кирзовыми сапогами, оплёванная непокорная гордость так и норовит голову из окопа моей обороны поднять.

Не всё так уж плохо. Пока нет Лёни Чижова, главного моего врага, жить можно. Он заводила кодлы касты по части садизма. Перемена прошумела в суете, я поговорил с Федей на модные темы тогда популярной тяжёлой музыки. Я, кстати, в любые песни не въезжал и всем говорил, что моя любимая песенка – "В лесу родилась ёлочка", чем ужасно всех веселил, да. Федя меня образовывал, рассказывал про «W.A.S.P», «Manowar» и наших отечественных героев русского рока. Мне, честно, его телеги были параллельны, просто-напросто с ним интересно общаться, меня к нему тянуло. На фоне школьного бардака он сиял интеллектуальной и неагрессивной глыбой неизведанного хрусталя закрытых от меня затмением тупости знаний.