Нефтеюганск город компактный, невозможно было, выйдя из дома, не столкнуться с каким-нибудь знакомым или старым приятелем. В те времена главным местом встреч были полустихийные рынки-барахолки, разбросанные по микрорайонам, где всегда толпился народ, покупая нужные товары и продукты. Однажды по весне мне встретился давнишний друг, бывший начальник одного из цехов сервисного предприятия Юганскнефтегаза. Он бойко торговал картофелем, выращенным на своем дачном участке. Разговорились. Оказалось, жизнь его дожала так, что собрался с супругой уезжать на родину в Башкирию, а продавал картошку, чтобы скопить деньги на билеты. Сын умер от наркотиков, его жена бросила двух внуков старикам и куда-то испарилась. Деньги, накопленные на сберкнижке, исчезли, жить на «новые» пенсии невозможно. Поэтому и собрался мой товарищ на родину, оставив полжизни в северном Юганске, – там хоть ждала родня, а здесь погибель…

Непривычные рыночные отношения, вторгшиеся не только в экономику, но и в быт, разрушали многолетние устои и связи, делили людей на бедных и богатых, кланы, слои и элиты. При этом общим явлением стало растущее обнищание еще вчера не шибко бедного юганского населения. Единственная надежда оставалась на производственное объединение Юганскнефтегаз, бесперебойную добычу и выгодную продажу нефти. Но и здесь, как черт из табакерки, вдруг выскочил бесстыжий московский покупатель с огромными деньгами, готовый платить только за беспрекословное подчинение и резко упавший в цене труд.

Люди, отдавшие десятилетия освоению нефтегазового севера, оказались чужими на празднике жизни капитализма, где существовало лишь одно правило – ничего личного, только бизнес. Не понимая толком, что происходит, они с болью и горечью мучились вопросами. Какими? Я их помню наизусть, потому что каждая встреча со знакомыми и друзьями начиналась и заканчивалась именно ими.

В центре споров-разговоров всегда присутствовала главная тема – неужели именно такую судьбу заслужили мы все, выбрав дорогу в демократию? Следом шли вопросы уже похлеще. Грозя мне кулаком, старый знакомый кричал: «Это вы, коммуняки с Горбачевым, довели Союз до ручки! Это из-за вас нас теперь обзывают «совками», быдлом и рабами! За какие грехи мы бедствуем, а «новые русские» из ЮКОСа только богатеют?». После таких откровений хотелось волком выть и проклинать тех, кто на самом деле разрушил и продолжал разрушать великую страну.

Не забуду, как на одной из встреч избирателей с Александром Клепиковым встала пожилая женщина и попросила соседку помоложе зачитать обращение, которое она готовила накануне всей семьей. В нем было немного слов, но каждое из них прямо сшибало с ног. Вот что особенно запомнилось.

«Скажите нам честно, – звучало из зала, – кто в сегодняшней власти прочувствовал до конца трагедию таких семей как наша – не имеющих средств к существованию? Кто из вас понимает нашу родительскую боль и трагедию после похоронок из Чечни? Что вы сделали, чтобы наши дети, наши мальчики и девочки не садились на иглу и не выходили на панель? Если не можете ответить на эти вопросы, то какая вы власть?».

После таких слов в зале наступила мертвая тишина, казалось, она длилась бесконечно и только где-то потом, у самого ее края прозвучало тихое клепиковское: «Простите…»

Ожидания лучших перемен при обещанной с высоких трибун демократии разбились о суровую действительность. Вслед за либерализацией цен, «шоковой терапией» и чековой приватизацией началось массовое банкротство предприятий, тотальное сокращение рабочих мест и обнищание людей. Страну растаскивали, в регионах нарастали центробежные тенденции, шла война на Северном Кавказа. И вновь, как это уже не раз повторялось в истории, беды и проблемы маленького человека оказались на путях великих, как тогда казалось, преобразований.

Вспоминается, как в течение нескольких недель помогали знакомой семье в поисках пропавшего сына. Начали с морга, больницы, полиции, рынка, ездили в пыть-яхскую «гидру» – остатки поселка гидромеханизаторов, где обосновались наркоторговцы, спрашивали у бродяг и даже наведались на местный «бульвар красных фонарей». Нигде парня не было, как в воду канул. Но однажды позвонили знакомые и сообщили, что видели Антона (имя изменено – прим. автора) в одном из микрорайонов города. Нашли быстро эту двухэтажную «деревяшку», покричали, он выглянул из окна, мы зашли в квартиру.

Оказалось, что парень крепко поругался с отцом и теперь прятался у друзей, молодой пары безработных, своих ровесников. Жили на случайную подработку на рынках, торговых базах и в магазинах, а когда совсем нечего было есть, ловили голубей и варили. Как до такого докатились? Очень просто, – был ответ. Родители молодых людей, оставшись без работы и накопленных сбережений, плюнули на Север и уехали на родину, доживать на пенсию. А друзья Антона с подаренной родителями квартирой остались в Юганске и пытались найти работу. Не получилось и начали бомжевать. Антона мы, конечно, в семью вернули и помогли ребятам с работой, но сколько их таких, неприкаянных, еще оставалось в Юганске и стране?..

В газетах тех лет масса историй о том, как люди из других регионов страны бросали все и целыми семьями ехали сюда в надежде найти работу и хоть как-то прокормиться. Но былая романтика Нефтеюганска как земли «длинных рублей» уже стала нафталиновым мифом. Приезжие попадали из огня да в полымя, пополняя ряды местных безработных.

Не забыть большую чеченскую семью, которая бежала из Грозного в надежде на то, что в Юганске найдется работа и кусок хлеба. В глазах матери и четверых малышей стояли слезы и страх ожидания. В завязавшемся вагонном разговоре выяснилось, что едут они к дальним родственникам, но самое главное для них сейчас – это подальше от войны и смерти. А кто-то, наоборот, уезжал отсюда, потеряв работу, но спустя короткое время возвращался обратно, рассказывая как хуже некуда живется на «большой земле» людям, особенно в центральной полосе России.

Расслоение нефтеюганцев на богатых, более-менее сводящих концы с концами и откровенных люмпенов было видно невооруженным глазом. Однако между ними никогда не случалось каких-то резонансных столкновений или отчаянных «разборок». Уголовные преступления не в счет. Пожалуй, сказывалось заложенное еще со времен первоосвоенцев неписанное правило – живи сам и помогай жить другим.

Многие горожане, сохранившие прошлые сбережения, сосредоточились на закупках оптом муки, соли, сахара, крупы, макаронов, рыбных и мясных консервов. В ожидании худших времен до предела затаривали этим добром балконы, подвалы и гаражи, не забывая при этом делиться с нуждающимися соседями и знакомыми. Возродились охота и рыбалка, сначала медленно, но потом все увереннее стали развиваться фермерские хозяйства и другие частные производства.

—–

Оказавшись в экстремальной ситуации и обстановке, многие юганцы не растерялись и не опустили руки. Развивали свое дело, становились меценатами и благотворителями, с пониманием и сострадательно относились к неимущим и социально незащищенным землякам. Город, раздираемый противоречиями, не потерял главного – ощущения единой человеческой общности. Это не просто еще одна краска, еще один оттенок в эскизе того непростого времени, это очень важный момент всей композиции – чтобы правильно понять и оценить атмосферу, в которой закладывался фундамент новых отношений той индустрии, которая и поныне кормит всю страну.

Я был свидетелем, как Владимир Семенов, у которого я, вчерашний коммунист, проходил ликбез, постигая азы капитализма, оказался, пожалуй, самым первым из бизнесменов, организовавшим бесплатные обеды для стариков-ветеранов. В кильватере этой инициативы затем рождались и другие благотворительные деяния имущих и сострадательных горожан.