Был ещё замечательный иркутский пианист Михаил Леонидович Клейн. Он закончил Московскую консерваторию и вернулся в Иркутск, был солистом Иркутской областной филармонии. Клейны – известная семья в Иркутске. Отец Миши был заместителем директора завода тяжелого машиностроения имени Куйбышева. На этом заводе делались драги для золотопромышленности (я помню времена, как раздавался гудок на весь город о начале рабочего дня и об его окончании). Теперь этого завода уже нет, корпуса снесли, на их месте вырос большой торговый комплекс, и он продолжает разрастаться. Наши отцы дружили, и я был хорошо знаком с Михаилом. Я с грустью узнал о трагической смерти музыканта в 2017-м. Михаил Клейн выступал на творческом вечере в органном зале филармонии, и у него случился инфаркт прямо во время концерта. Его пытались спасти, оказывая первую помощь, присутствовавшие на концерте врачи, но скорая ехала слишком долго, помочь не удалось. Михаилу Леонидовичу было 71 год. Он очень любил профессию. Я помню, что он рассказывал в молодости, что его учитель Мержанов очень просил военкомат дать ему отсрочку от армии, т. к. Михаил учился в консерватории. Но в армию пришлось идти. Когда его забрали в армию, он там упражнялся на столе, на доске за неимением инструмента, чтобы не растерять навыки.
Несколько слов о лекторе филармонии Владимире Фёдоровиче Сухиненко. Это был «человек-гора» – так его называли за огромные знания музыки во всех её сферах. Он был пианист, отличный преподаватель, великолепно знал музыкальную литературу и теорию музыки, знал всё обо всех инструментах оркестра. Работал на иркутском радио главным редактором музыкальных программ. Его пояснения к исполняемой музыке перед концертами всегда были интересны и поучительны.
Однажды в филармонии летом 1974 мне удалось попасть на выступление Вольфа Мессинга, известного телепата, я и я написал ему записку с заданием примерно такого содержания: «Подойти к шестому ряду, третьему месту, взять сумку у женщины, которая сидит на этом месте. Открыть сумку и взять купюру 50 рублей. Подойти к четвертому месту в седьмом ряду, разменять деньги на пять по десять рублей и вернуть их первой женщине в шестом ряду». Ассистент Мессинга взял эту бумажку, прочитал, положил в карман, но Мессингу не передал. Так я не смог проверить чудесный дар артиста.
В последние годы войны я с мамой часто ходил в театры – юного зрителя, музыкальной комедии, драматический театр. В то время в Иркутске работал эвакуированный из Украины Киевский оперный театр. Мы с мамой слушали в нем две оперы: «Запорожец за Дунаем» и «Евгений Онегин». Замечательные оперетты мы смотрели в театре музыкальной комедии – «Марицу», «Сильву», помню забытую сегодня оперетту композитора Рябова «Коломбина». В ТЮЗе мы смотрели отличные постановки: «Кот в сапогах», «Красная шапочка», «Тайна острова Блюменталь» и др.
Музыкальное училище и детская муз. школа – находились по ул. Степана Разина в двух зданиях – деревянном и каменном. В деревянном доме была детская музыкальная школа, а в каменном – музыкальное училище. Директором этих учебных заведений был мужчина по фамилии Беляев. Я его видел редко, видимо, ему хватало административных забот. В детской музыкальной школе командовала весьма пожилая женщина – Ольга Эвертовна Сиббуль. А в училище – Елена Владимировна Савинова: средних лет женщина, достаточно требовательная и строгая. В училище она вела предметы: гармонию и сольфеджио. В муз. школе со мной «мучилась» очень симпатичная Нина Михайловна Полякова. Уроки, как правило, проходили у неё дома. Жила она на ул. Халтурина, недалеко от нашего дома. Она была спокойной женщиной. Её муж работал фотографом. У них росла дочь Марина, в которую я был немного влюблен. Марина была старше меня на один год и на меня не обращала никакого внимания. Моя влюбленность быстро прошла, у Марины уже была своя компания, и я её видел редко. После окончания средней школы она уехала куда-то на запад – в Москву или Ленинград, и мы практически не виделись.
Учился я игре на фортепиано плохо. Нина Михайловна оставила меня в шестом классе на второй год. В это лето на каникулах я познакомился с Ниной Болеславовной Игнатьевой, которая совершенно перевернула моё отношение к музыке. Вот всё, что я могу написать про учебу в музыкальной школе.
В музыкальном училище на урок фортепиано я ходил домой к Татьяне Гуговне. По-видимому, помещений в здании училища не хватало и уроки проходили на дому. В училище мы собирались на занятия по гармонии и сольфеджио (преподавала Елена Владимировна Савинцева). А также мы пели в хоре и играли в ансамбле. Я, например, играл в паре с кларнетистом. В училище проводились и зачетные концерты. Играть на фортепиано как следует я, так и не научился. Правда, моих знаний и умений хватило на то, чтобы через тридцать лет помогать сыну – Петру – осваивать программу музыкальной школы. Сейчас я думаю, что методика преподавания игры на фортепиано в музыкальной школе в сороковые годы прошлого века была неудовлетворительной. Она, методика, не прививала любовь к музыке, не учила самостоятельно что-то творить за инструментом. Это и осталось во время учебы, когда учился Петя. Правда, многое зависело от преподавателя, который должен был привить любовь к музыке. Такой учитель появился в 90-х годах – Владимир Зоткин. Он смог зародить какие-то маленькие зернышки интереса к музыке.
Вот какие оценки у меня были в зачетной книжке номер 9, выданной мне в музыкальном училище 3 января 1949 года (эта книжка у меня чудом сохранилась). Первый курс – муз. литература – 5. Этот предмет вёл Александр Владимирович Абрамович. Это был невысокий пожилой человек, который был эвакуирован в Иркутск из Одессы, очень знающий предмет, говорили, что он имеет учёное звание доцента. Он начал курс с музыки позднего французского средневековья – Рамо, Куперен, Дандриё – рассказывал биографии, играл на пианино фрагменты опер, сочинения для клавесина (например, многим известную «Курочку»), пел арии, рассказывал о содержании музыки, о биографиях композиторов и т. д. Александр Владимирович был добрым, очень грамотным, обладал чувством юмора, вежливым и доступным преподавателем. На его занятиях было интересно и весело. На экзамене он поставил мне 5. Вскоре он уехал обратно домой.
У нас на курсе учился юноша – Игорь Юзефович. Его родители были хорошими профессиональными музыкантами. Отец – дирижер оркестра театра муз. комедии, мать – хормейстер. А сам Игорь был достаточно талантлив, но фантастически ленивым. Он приходил на занятия по истории музыки, но ничего не учил и ничего не знал. Когда его спрашивал Александр Владимирович, то это выглядело примерно так: «Скажи, Игорь, когда родился Бах?» – спрашивал Абрамович. Не задумываясь, Игорь ответил: «В тысяча…» – и замолчал. Абрамович бросал реплику: «Молодец, дальше». Игорь, подумав, отвечал: «Четыреста…». «Давай сначала» – сказал учитель. Игорь опять назвал цифру «с потолка» и всё начиналось сначала. Но слух у него был великолепным. После окончания училища Игорь работал дирижером оркестра театра, кажется, в Кемерово. Работал долго и хорошо. Талант был у него, несомненно.
И, наконец, за «специальность», т. е. игру на фортепиано, Татьяна Гуговна Бендлин поставила мне 4. Это я, наверно, заслужил. Я, действительно, трудился как мог и даже больше. А вот почему четверку мне поставил Абрамович – я не знаю – я учил всё добросовестно.
И вот последние мои оценки в музыкальном училище – мне обе оценки поставила Елена Владимировна Савинцева – 5 за занятия по гармонии и 3 за сольфеджио. Если по гармонии пятёрка – вполне заслужена – я гармонию понимал и все задания выполнял быстро и легко, то по сольфеджио писать диктанты… это тихий ужас (можно напомнить, что сольфеджио – это учебные приёмы с целью научиться на слух правильно написать звучащую ноту или несколько подряд звучащих звуков). Я никак не мог угадать (определить) эту звучащую ноту, хоть убей. И делал это так: со мной училась дальняя моя родственница – Грета Гросман – у неё был врожденный абсолютный слух. Какую бы клавишу на рояле ни нажал, она, не глядя, правильно её называла. Во время диктанта я просил её стоять в коридоре за дверью нашего класса и записать то, что нам проигрывает преподаватель. Потом Грета робко открывала дверь и просила разрешения передать мне ноты, где на пустой строчке она написала то, что нам проиграла – продиктовала – преподаватель. Эту «хитрость» учительнице ни разу не удалось разгадать.
