Улыбка сбежала с надменного лица хана Кури, узкие длинные глаза превратились в две зияющие пропасти, полные клокочущего черного огня. Было видно, что подобного унижения ни он, ни его горделивая дочь не испытывали еще никогда.

– Ты шутишь, княжич? – переспросил хан Куря, то ли не понимая, то ли не веря. – Ты хочешь взять в жены женщину, которая и двух шагов не может сделать без поводыря? Да это то же самое, что сыграть свадебный той с деревянной колодой, на которой приплыли по реке ваши гости и названный брат!

Тут уже пришел черед задыхаться от возмущения людям рода Органа. Аян рванулся вперед, но братья его удержали.

– Не смей, – зашипел ему в ухо Камчибек. – Затевать ссору на празднике в доме хозяина, который нас радушно пригласил! Хочешь осрамить нас на всю степь? Ты разве не понимаешь, что именно этого он и добивается!

Выручил Вышата Сытенич:

– Что ты такое говоришь, хан, – с укоризненной улыбкой покачал он головой. – Эта, как ты изволил выразиться, колода именуется ладьей. И двадцать лет назад иные из твоих соплеменников не брезговали ступать на ее палубу, когда во время Игорева похода на Царьград им понадобилась переправа через Дунай. Спроси у великого Кегена, и он покажет тебе доску обшивки, которая до сих пор носит отпечаток копыта его коня! Да и чем тебе не угодила слепая жена? Можно быть полностью уверенным, что она не засмотрится на другого!

– В самом деле, – поддержал Вышату Сытенича хозяин праздника. – Слепота для женщины не недостаток, а скорее достоинство. К тому же, разве у слепой кобылы не родятся зрячие жеребята или у нее иного вкуса молоко?

– Если кобыла теряет зрение или слух, – холодно отозвался хан Куря, – я предпочитаю отправить ее на убой, нежели оставлять в табуне, сделав легкой добычей волков. Возможно, ханы Органа думают иначе. Однако, хотел бы я лет через двадцать поглядеть, как главы родов вашего племени присягнут на верность сыну убогой, особенно если он родится слепым!

– Предоставь ханам Органа самим выяснять отношения с главами входящих в наше племя родов! – сухо оборвал зарвавшегося сына Церена хан Камчибек.

– Слепая или зрячая, – тряхнул смоляным чубом Аян, – Гюльаим – моя невеста! Слово ее родне давал еще мой покойный отец Тобохан. А в роду Органа не принято бросать слова на ветер!

* * *

Хотя княжна Гюлимкан хотела поскорее покинуть постылое собрание, ставшее свидетелем ее позора и унижения, отец уговорил ее задержаться до следующего утра. На рассвете он явился к великому Кегену и, следуя обычаю, поблагодарил за оказанное гостеприимство, напоследок сказав, что хочет преподнести новорожденному сыну владыки еще один дар.

Собравшиеся удивленно переглянулись: обычай на этот случай не предусматривал никаких даров. Впрочем, великий Кеген, любопытный, как все старики или дети, рассудил, что не стоит еще больше обижать и без того разобиженного на весь свет гостя, и благосклонно кивнул.

Куря сделал знак слугам, и спустя короткое время они извлекли на свет Даждьбожий до боли знакомую новгородцам хазарскую саблю. Дары подобного размаха великому Кегену и его семье преподнесли только ханы Органа и Вышата Сытенич. По ценности с ним могла сравниться только песня, которую специально для юного сына степного владыки сложил Лютобор.

Вытащив из ножен редкий клинок и проверив его исключительные качества, великий Кеген удовлетворенно улыбнулся:

– Да ты, оказывается, колдун! – повернулся он к Куре. – Или владеешь крылатым тулпаром. Дамаск отсюда в четырех месяцах пути, а мы с тобой все это время едва ли не каждую неделю виделись. Как же ты так быстро сумел обернуться?

– Не я ездил в Дамаск, – ответил хан Куря, – а те, кому ведомы сердца дорог. Они проходили через мои земли, и я попросил их уступить мне эту чудесную вещь.

– Как! – удивленно поднял брови Кеген. – Ты заплатил? Ты же обычно берешь все, что тебе понравилось, бесплатно под предлогом того, что соплеменники купцов обидели твоего кунака!

– А разве я говорил о купцах? – загадочно улыбнулся сын Церена. – Право слово, сердца дорог ведомы не только им.

И он с видимым удовольствием поведал о том, как его вежу посетили возвращавшиеся в свою землю хазарские послы, специально подчеркнув, что целью их визита являлся Хорезм и что Хорезмшах намеревается заключить с царем Иосифом военный союз.

Ханы Органа и Лютобор озабоченно переглянулись с боярином и его людьми. Ворон ворону глаз не выклюет. И кто только сказал, что печенег хазарину не брат? Интересно, почему только Куря приберег свой хазарский дар на потом, когда стало ясно, что ни о каком родстве с ханами Органа не может быть и речи?

Поначалу слова о союзе не произвели на премудрого Кегена ни малейшего впечатления:

– Эка невидаль! – всплеснул он руками, точно молодую жену, лаская саблю. – Хвалиссы всегда любили хазарское злато едва не больше бороды Магомета. Чай, все эль арсии царя Иосифа из тех краев будут!

Хан Куря приосанился, сделал значительное лицо и стал как родной брат похож на Булан бея, разве только глаза у него были поуже да кожа посмуглее:

– Что эль арсии! – изрек он, повысив голос. – Их-то всего одна тьма, а если царю Иосифу понравятся условия Хорезмшаха, то в случае нападения на границы каганата на помощь хазарам придут еще четыре тьмы, а то и все пять!

Он немного помолчал, наслаждаясь произведенным впечатлением, а затем вновь повернулся к Кегену:

– Вот я и решил, прежде, чем уезжать, подарить эту саблю твоему сыну. Пусть смолоду знает, за кем стоит сила, ибо я желаю тебе и твоему роду, великий, только добра!

* * *

Слова о шестидесятитысячном войске возымели на ханов действие едва ли не магического заклинания. Шестьдесят тысяч, как втайне поведал старшему брату и хану Кегену Лютобор, рассчитывал собрать вместе с печенежской тьмой для похода Святослав. Их вполне хватило бы, чтобы при помощи богов разбить хазарское ополчение, северных наемников и неустрашимых эль арсиев. Но если бы в земли каганата дополнительные силы прислал Хорезмшах, расклад получился бы совсем иной.

Первым отрекся от всех своих клятв и обещаний хан Бастей. Его поддержал Кулмей. А великий Кеген долго совещался с главами родов, а потом сказал, избегая смотреть в глаза, что не может пока дать окончательного ответа и что надо бы поточнее узнать, что там за условие поставил Хорезмшах и что по этому поводу думают царь Иосиф и каган.

Ни Лютобор, ни его братья ни слова не сказали степному владыке. Но на обратном пути самообладание изменило великому Органа.

– Трусы проклятые! – воскликнул он, повернувшись к Лютобору. – Только под хазарской пятой им и пресмыкаться! Чего испугались? Тени ракитового куста, призрака пуганой вороны? Ведь с первого слова было ясно, что змея Куря врет и что никакого шестидесятитысячного войска не существует! С чего бы он тогда еще утром свою помощь предлагал! Что скажешь?

– Скажу, что плохи дела у хазар, – отозвался русс, – коли они подобными вещами хвастают! И условия хорезмшаха известны: в веру Магомета перейти. Если бы хазары этого хотели, то давно бы уже сделали. Ладно, – махнул он рукой, – я ожидал, что чем-нибудь пакостным закончится, уж больно все гладко начиналось! Если Кегена еще можно на нашу сторону перетянуть, придется идти в Итиль. В самом деле, стоит узнать, как ответит на предложение Хорезма царь Иосиф.

– Слишком опасно! – с тревогой в голосе проговорил Камчибек. – Тебя там могут признать!

– Двум смертям не бывать, а одной… сам знаешь, – криво усмехнулся Лютобор. – В Киев с неудачей мне все одно возврата нет, а мертвые, как говорит наш князь, сраму не имут!

– Как же все неудачно получилось! – Камчибек в досаде щелкнул плетью по узорчатому сапогу. – И главное, как невовремя!

– Куря сам напросился! – возразил ему Лютобор. – У Аяна просто не было выбора. Он правильно поступил, и я горжусь им. Он настоящий мужчина, наше негнущееся серебро!