Вышата Сытенич прошел на корму и сменил Лютобора у правила. Хотя многим казалось, что тело русса отлито из металла, причем самой высшей пробы, отдых иногда требовался и ему. Как только молодой воин опустился на скамью под пологом и пригубил поданного услужливой корелинкой холодного пива, дядька Нежиловец обратился к нему со словами упрека:

– И все же я не понимаю, почему ты нам не сказывал никогда про Барса-Александра, или как там его на самом деле звали. Разве этот бой не заслуживал песни?

Лютобор только пожал плечами.

– Может, и заслуживал, – равнодушно бросил он. – Но я бы о нем точно петь не стал. Это ромеи больше всего на свете ценят всякие уловки, про старого плута Одиссея даже целую поэму сочинили. Я же предпочитаю петь о тех битвах, исход которых решила прежде всего доблесть!

Твердята вылил за борт грязную воду и стянул провонявшую рыбой рубаху:

– Везет же людям! Золото гребут лопатами, целуют императриц, а тут!

– Если ты имеешь в виду Александра, – насмешливо заметил Лютобор, отхлебывая еще пива, – то он и золото лопатой не греб, и императрицу не целовал.

– Почему? – разом воззрились на него все молодые гридни.

– Александр преследовал абу Юсуфа и его прихвостня Бьерна Гудмундсона потому, что они убили его побратима, а такие долги оплачиваются только кровью. Разделавшись с абу Юсуфом, он отказался от императорской награды, ибо не исполнил свой долг перед побратимом до конца: Бьерну удалось скрыться. Его дальнейшая судьба известна вам лучше, чем кому-либо другому. А что до императрицы Феофано…

Он отложил в сторону пустой рог и посмотрел долгим взглядом на боярышню.

– Все мы, кто служил в ромейской земле, присягали цезарю, и Александр не был исключением… – начал он, переведя взгляд на притихших парней. – Когда вы даете клятву верности вождю, вы разве думаете о том, чтобы залезть в постель к его жене?

Он хотел добавить еще что-то, но внезапно оборвал себя на полуслове. Мышцы его напряглись, как перед прыжком, взгляд прирос к постепенно увеличивающемуся облаку пыли на горизонте.

В следующий миг он уже стоял на корме. Туда же, чуя неладное, кряхтя, проковылял дядька Нежиловец.

Торопа, рысьи глаза и малый вес которого новгородцы давно уже успели оценить, подняли на мачту, и он долго всматривался в степную даль, втайне завидуя хищному летуну коршуну или хотя бы быстроногому Малику, который, дай ему боги человеческую речь, уже давно успел бы все разведать и обо всем рассказать.

– Что там? – нетерпеливо спросил Лютобор

– Да вроде как пастухи со стадом идут, – отозвался мерянин, недоуменно глядя на наставника.

Тот кивнул с видом человека, увидевшего именно то, что ожидал.

Тут недоумение отразилось не только на Тороповой физиономии, но и на лицах всех боярских людей.

– Эка невидаль… – начал было дядька Нежиловец. – И зачем из-за такого пустяка шум поднимать...

– Они слишком рано повернули к полудню, – пояснил Лютобор.

Теперь все, кто когда-нибудь бывал в степи, поняли, что имел в виду русс. Ни один сколько-нибудь рачительный хозяин, ни один хоть самую малость усердный раб не станет покидать тучные пастбища ради выжженной солнцем пустыни, если ему самому и его добру не грозит смертельная опасность.

– Гудмунд? – коротко спросил Вышата Сытенич.

– Думаю, да.

– Ну вот, вспомнили лихо, – вздохнул дядька Нежиловец.

Боярин провел рукой по серебристой бороде.

– С этими пастухами стоит поговорить.

Он велел убрать парус и переложил руль, правя к берегу. Однако разговора не состоялось. Едва завидев ладью, пастухи заорали на собак и замахали своими камчами, разворачивая почуявшее близость реки стадо вспять, затем ударили пятками по бокам своих мохноногих лошадок и со скоростью людей, преследуемых злыми духами, унеслись прочь.

Новгородцам ничего не оставалось, как отправиться дальше. Ближе к вечеру им встретился еще один кут, расположившийся на водопой. Его владелец, Сонат сын Кобикты, муж молодой жены и отец троих прелестных ребятишек, проявил большее, чем его утренние соплеменники, мужество. Поверив словам о добрых намерениях, подкрепленных щедрыми дарами, он не только согласился поговорить с новгородцами, но и пригласил их к своему скромному степному очагу.

Сонат и его семейство только этой зимой обосновались на правом берегу, перейдя реку по льду, ибо до того принадлежали к племени левобережных, или бедных печенегов. Престарелый Кобикты, отец Соната до сих пор носил халат с обрезанными рукавами и укороченными до колен полами – горестными знаками прежней разлуки со своим народом, и ни за что не хотел менять его ни на какой другой.

Жизнь на правом берегу оказалась сытней, но не безопасней. Сонат сын Кобикты рассказывал последние новости, и они полностью подтверждали самые худшие опасения новгородцев. Гудмундовы викинги ходко шли вниз по реке, предавая огню и мечу все, что им попадалось на пути. Сонат сказал, что так погиб муж его сестры, Урантагыз. Что случилось с самой сестрой и ее детьми, молодой пастух старался даже не думать. Спасаясь от жадности беспощадных ютов, Сонат и его соплеменники, собрав свои стада и погрузив в кибитки нехитрый скарб и семьи, спешили к отрогам Сорочьих гор, где располагались владения великих ханов Органа. Там, под рукой могучих воинов Степного ветра, они надеялись отыскать защиту от грозных неукротимых врагов.

– Как далеко отсюда видели Гудмунда? – спросил Вышата Сытенич у Лютобора, который в этой беседе выступал переводчиком.

– В трех днях пути отсюда, – отозвался русс. – Их корабли не нагружены, и они движутся быстро. Думаю, через пару дней они нас настигнут.

– О-хо-хо! – горестно простонал дядька Нежиловец, растирая заскорузлыми пальцами виски. – Вот тебе и сходили на Итиль.

– Чему быть, тому не миновать, – сумрачно отозвался боярин.

– Может быть, стоило все-таки вернуться на Русь, – жалобно протянул старый воин.

– И показать себя трусами? – синие глаза Вышаты Сытенича пронзительно сверкнули в неверном свете костра. – Не настолько я люблю хазар и тех, кто им служит, чтобы доставить им подобную радость. Да до Руси надобно еще и дойти…

– Ты что же, намерен принимать бой? – переспросил дядька Нежиловец, до конца еще не осознавая и не веря. – У них сотня с лишним, а у нас только три с половиной дюжины.

– А что, есть иной выход? – вопросом на вопрос ответил боярин.

Дядька Нежиловец печально покачал седой головой.

– Как же все неудачно получилось, – пробормотал он. – И ведь, как нарочно, Муравушка с нами!

– И Воавр… – эхом подхватил Талец.

Путша провел рукой по белесым вихрам:

– Эх! Вот бы нам сюда этого, как его, Александра-Барса. Он бы наверняка что-нибудь придумал.

– Скажешь тоже! – хмыкнул Твердята

– Сами разберемся, – отозвался боярин.

Он задумчиво покачал сивой головой, а потом зачем-то посмотрел на Лютобора: может даст какой дельный совет.

Однако русс словно никого не слышал. Он сидел у костра, обняв за холку пардуса. Сегодня пятнистый красавец против своего обыкновения не унесся охотиться в степь, а остался с хозяином. Словно струны на гуслях, перебирая мягкий пушистый мех зверя, Лютобор что-то ему говорил, и Тороп не мог поручиться, что беседа велась на человеческом языке.

Через какое-то время Малик поднялся на четыре лапы, отбежал в сторону. Потом, не обращая малейшего внимания ни на зашедшихся до рвоты лаем псов, ни на теряющих разум от его присутствия овец, вернулся, глядя на хозяина глазами, полными глухой звериной тоски, и уткнулся лбом ему в колени. Лютобор похлопал друга по загривку и легонько подтолкнул. После чего Малик, видимо набравшись решимости, принял стойку и, доведя до истерики вздумавших его преследовать, но мгновенно отставших собак, вихрем умчался в степь.

К отплытию он не вернулся, и Лютобор на все вопросы отвечал односложно, мол, догонит потом.

Что ж, наставника можно было понять. Если им суждено полечь в предстоящей сече, то совсем негоже обрекать пятнистого красавца на жалкое существование пленника на чужом корабле или красивой игрушки в доме изнеженного полуденного владыки. Степь ему, чай, дом родной. Не пропадет.