В это время новгородцы были целиком захвачены интереснейшим зрелищем: Талец играл в шахматы с Лютобором. Вся дружина Вышаты Сытенича и еще немало народа с других ладей столпились вокруг, ставя серебро то на одного игрока, то на другого. Интерес собравшихся подогревался тем, что русс уже выиграл дважды. Такого прежде не удавалось никому. Талец играл в эту игру чуть ли не лучше всех в Новгороде. Но, видать, Лютобор не только на бранном поле, но и на игральной доске был противником не чета Белену.

На кону стояла все та же Беленова гривна, и теперь решался вопрос: то ли гривна останется у Тальца, то ли перейдет к руссу. Бедняжка Воавр не находила себе места от волнения: видно злополучная побрякушка составляла немалую толику выкупа, который Талец намеревался уплатить за нее боярину. Сидевшая рядом Мурава старалась успокоить подругу.

Наблюдал за игрой и Белен. Трудно сказать, кого из игроков он ненавидел больше и кому из них больше желал поражения. Азартный игрок, боярский племянник почти целыми днями пропадал на торжище или в караван-сараях, где купцы из полуденных стран играли в шахматы, нарды или кости. Белен тоже играл и ставил немалые заклады. Вот только выигрышей его пока не видал никто, и Тороп как-то услышал, как дядька Нежиловец то ли в шутку, то ли всерьез попенял боярскому чаду, что при подобной прыти тот рискует в Итиль прийти нагишом.

Видя, что на него никто не обращает внимания, Путша быстро протолкался к самой доске и заорал на весь берег:

– Хазары! Хазары приехали! Посольство от кагана! К царскому граду поскакали! Я сам видел!

Он остановился перевести дух, ожидая, что теперь его непременно засыплют вопросами и он окажется в центре внимания, описывая роскошь наряда посла и его провожатых, перечисляя тюки с диковинной поклажей, подсчитывая количество слуг и охраны. Однако ответом ему была гробовая тишина.

Путша неуверенно затоптался на месте, не решаясь, что-нибудь еще сказать. Товарищи смотрели на него с укоризной, а он, бедолага, не понимал, в чем провинился. Уж кто-кто, а Путша не успел запомнить, что в присутствии Вышаты Сытенича о хазарах просто так не говорят.

Игра расстроилась. Лютобор с видимым равнодушием проиграл партию Тальцу, чем весьма порадовал как Воавр, так и Белена, и, достав из ножен свой меч, принялся полировать лезвие, и без того гладкое и блестящее, как озеро в безветренный солнечный день. Поскучневшие гости тихо разобрали серебро и разошлись к своим ладьям. Люди Вышаты Сытенича вернулись к оставленным делам.

Какое-то время никто не решался произнести ни слова. Неловкое молчание нарушил дядька Нежиловец.

– А что нужно послам от булгарского царя? – спросил он у Путши.

Парень сразу оживился и с готовностью доложил:

– Я слыхал, будут говорить о сватовстве. Каган хочет дочь царскую в жены себе взять!

– А не жирно ли кагану будет? – подал голос кто-то из старшей дружины. – Разве не возили какую-то булгарскую царевну в Итиль в запрошлом году. Тогда еще купцы баяли, что ох как не по нраву булгарскому царю хазарский зять.

– Нашли что вспомнить, запрошлый год, – рассеянно глядя перед собой, промолвил Лютобор.

Он уже закончил свою работу и теперь проверял остроту меча, бездумно расчерчивая кровавыми полосами левую руку. – Та царевна и трех месяцев в Итиле не прожила, зачахла. Теперь каган другую дочь к себе требует.

Русс бросил взгляд на боярышню. Притихшая девица сидела, глубоко задумавшись: каково это – идти на чужую сторону за немилого да постылого, жить в тоске да кручине без любви и надежды. Лютобор тоже замолчал, потом, ни к кому особо не обращаясь, добавил:

– И царь булгарский будет очень большим глупцом, если ее отдаст.

Тороп знал, что у хазарского кагана было столько жен, сколько племен платило Хазарии дань. По одной от каждого племени. И добро бы простые девки, а то – все дочери да сестры князей. Жили те княжны в Итиле как залог преданности их народа кагану. Попробуй князь не уплатить дань, попробуй косо посмотреть на хазарского посла. Ответит за это чадо милое, сестрица любимая.

Булгары были богатым народом. В покровительстве Итиля не особо нуждались. В обход него торговали с Багдадом и Хорезмом. Поговаривали даже, что царь булгар подумывал о том, чтобы заключить союз с Русью, и что, коли князь Святослав надумает идти походом на Итиль, булгары готовы беспрепятственно пропустить его через свои земли. Потому, верно, и прислал каган посольство, что измены в Булгаре боялся, потому и требовал в жены одну за другой дочерей булгарского царя, чтобы заложниц при себе иметь.

Дождавшись, пока уйдет боярин, Твердята осторожно спросил у дядьки Нежиловца:

– А почему Вышата Сытенич так не любит хазар?

– Да за что же их, поганых, любить? – удивился старик.

Обычно словоохотливый, на этот раз он, похоже, решил запереть свою память на замок. Но отделаться от Твердяты оказалось не так-то легко: когда парня терзали голод или любопытство, он был способен на что угодно, и его не останавливали никакие запреты или затворы. Воспоминания дядьки Нежиловца не оказались исключением: Твердята и к ним отыскал ключ.

– Ты про поход на Бердаа слыхал? – начал старый воин и тут же себя оборвал. – Впрочем, где тебе, – он махнул рукой – ты тогда, небось, еще пешком под стол ходить не научился. Было это за год до царьградского похода Игоря и через год после похода Пейсаха на Русь. Хазарский каган попросил нашего князя сходить за море Хвалисское, дескать, тамошние властители обижают иудейских купцов. Ну, Игорь не смог отказаться: с хазарами тогда был мир, да и охотников идти сыскалось немало, чай, каган сулил щедрую награду. Рать повел воевода Хельги, тот самый, который до того отобрал у хазар Самкерц.

Старый воин как-то странно посмотрел на сидящего в стороне Лютобора затем продолжал:

– Вышата Сытенич пойти в тот поход не смог: его сильно изрубили на Нево люди Олафа Горбатого, ну, того самого, с которым он потом у Щучьей Заводи сквитался. А вот брат его Тверд польстился на хазарское злато, пропади оно совсем…

– Так Тверд Сытенич за морем погиб? – деликатно уточнил Талец, который служил боярину дольше и видимо кое-что уже про это слыхал.

– Да если бы за морем… – дядька Нежиловец устало промокнул рукавом взмокший лоб.

– Бердаа они взяли, а вот удержать не смогли: арабы выставили войска в два или в три раза больше. Многие там полегли. А те, кому посчастливилось уйти, потом завидовали павшим.

– Почему? – вырвалось у Торопа, хотя он почти понял, что старик имел в виду.

– Хазары их поблагодарили, как они обычно побежденных благодарят, – ответил ему Лютобор, слушавший рассказ с неослабевающим вниманием. Выражение его лица при этом было такое же, как когда-то в Новгороде у боярина: похоже, он тоже о чем-то очень горьком вспоминал и вновь переживал старую, но непроходящую боль.

– А как хазары благодарят? – удивленно вытаращился Путша

– С помощью плахи и топора! – сурово отчеканил русс.

Он прицепил меч к поясу и вышел в ночь.

– Да-а, – задумчиво протянул дядька Нежиловец. – Вот так наш Твердушка и погиб. Упокой, Господи, его душу, – старый воин истово перекрестился.

– А почему же воевода Хельги не вступился за своих людей? – спросил Твердята.

Он аж привстал, его острые, готовые вот-вот продырявить кожу скулы пылали от возмущения.

– Вождь может защищать или не защищать своих людей только пока жив! – промолвил, неожиданно появившись в полосе света, боярин.

Видимо, он отошел не так далеко и, конечно же, слышал весь разговор. – А Хельги Витинежич еще в Бердаа лег, и пошли Господь каждому из нас такую смерть.

– Славный был человек! – вымолвил с чувством дядька Нежиловец. – Храбрый воин и мудрый вождь. А уж как песни складывал – заслушаешься.

– Лучше Лютобора? – просиял Путша

Дядька Нежиловец покачал головой, глядя вслед ушедшему руссу.

– Да уж не знаю, что тебе сказать, – усмехнулся он. – Мне их обоих враз слышать не приходилось. Как тут сравнишь. Ты мне вот что, парень, скажи, – обратился он к гридню. – Я запамятовал спросить насчет нынешних хазар: кого там каган прислал в Булгар представлять его волю?