Ночь была тёплая, наполненная приятными и не совсем (и совсем не) запахами, вопящая людскими и всеми прочими голосами, стрекочущая, поющая, немного, пожалуй, страдающая, звёздная настолько, что хотелось остановиться, лечь на асфальт и так замереть совсем ненадолго — на пару-тройку столетий.

Нужный дом, вокруг — никого. Почему-то взлетать в окно не хотелось почти интуитивно. Или не почти? Тсунаёши огляделась ещё раз, и вроде бы всё действительно было тихо. Почему-то оставаться на земле тоже больше не хотелось, но в таком случае что вообще делать — не возможно одновременно не летать и не стоять на земле. Что за дурь вообще она опять хочет и не хочет? Её желания — это уже просто театр абсурда, даже не бред сумасшедшего.

В следующую секунду её бьёт по голове всеобъемлющая тьма.

Очнулась, конечно же, в подавляющих пламя браслетах на руках и ногах, в каком-то полутёмном грязном помещении. Тусклая очень жёлтая лампочка на потолке освещала какие-то тряпки, обломки чего-то металлического, возможно, кровати, сбоку, огромную шину в углу, лужу, довольно свежего дохлого кота и стоящую рядом швабру с тёмными коричневыми следами, похожими на кровь — возможно, Тсунаёши именно ею и ударили. Браслеты были ржавые и точно должны были поглючивать, но пламени в её теле всё равно осталось слишком мало.

Перед глазами летали зигзагами, кружились тёмные переливающиеся точки, пространство неуловимо, но ощутимо плыло, голова болела. Всё тело тоже, только немного слабее. Ощущение было такое, как будто её очень долго били, потом перестали, потом снова били… а, точно, ведь так оно и было. Как она могла забыть.

Попыталась встать и пройтись, пошатываясь, и на третьем шаге обнаружила, что от браслета на правой ноге к обломанной спинке кровати, слегка придавленная шиной, идёт ржаво-грязная цепь. Спинка даже издалека выглядела алюминиевой, а шину точно можно было хоть и с большим усилием, но откатить. Уровень защиты от побега — ну, мягко говоря… а впрочем, много ли надо на больную девчонку, лишённую пламени? Тсуна пошатнулась слишком сильно и упала на колени, где стояла. Не в обморок — уже хорошо.

Посидела. Отдышалась. Осмотрелась ещё раз. Дверь оказалась недалеко от её прежнего места сидения, по той же стене. Скорее даже не дверь, а зияющая тёмная дыра в стене, за которой виднелся лишь маленький кусочек пола, освещённый лампой, а за ним — непроглядная тьма. Впечатляюще.

Если нет возможности идти, надо подумать.

Тсунаёши полностью легла на грязный пол, ни о чём особо не заботясь — не полежать было бы сейчас изощрённым издевательством над собой и почти что самоубийством. Кому и зачем она такая нужна? Версий было две и одна невероятнее другой, потому что будь это шавки Арии-Гаммы-кто-там-ещё-есть, то они бы убили её на месте, а не стали бы запихивать в какой-то сомнительный подвал с довольно паршивым подобием кандалов — слишком рискованно. Да и такая семья могла себе позволить любые, даже самые дорогие и самые эффективные наручники, не пачкая себе руки всяким мусором. Также она могла понадобиться этому Мочиде или тому, кто его на это нанял, но кому, зачем, что это да бред вообще происходит в таком случае? Она всегда была из тех, кто совсем никому не нужен, по крайней мере, точно не живьём.

С потолка капала в лужу вода, слегка раздражая звоном. Девушка подняла руку и ещё раз посмотрела на браслет, отмечая как минимум лет семь его верной и не очень службы хозяевам, битья либо об стены, либо об черепа, поломок и починок на коленке и прочих радостей жизни. Был он, кажется, полицейский — ну, те самые семь лет назад — вернее, не так, полиция такими если и пользовалась, то не имея никакого понятия, что это вообще такое, и только по указу спецслужб. В общем, неважно, просто, возможно, браслет этот достался владельцу как трофей после побега из тюрьмы. И за последние семь или около того лет этот владелец ничего лучше раздобыть не сумел.

Что ж, какая мышка — такая, видимо, и мышеловка. И кошка — хоть сколько-то крупные семьи не стали бы так позориться даже перед пленниками.

И зачем она им — совершенно непонятно, ведь дорогу она перешла только Арии-Гамме-кто-там-на-самом-деле-есть… может, кто-то решил, что раз она дочь Савады Емитсу, то за неё выкуп какой-нибудь заплатят? Только не это, так ведь ещё хуже — отец не только ничем помочь и не подумает, но ещё и заинтересуется, что это она делает в Сан-Педро-Суле такое, что её там ещё и ловят. И узнает, он всё и всегда узнает, и тут уже никакой Шоичи помочь не сможет, как ни крути.

Плохо. Плохо-плохо-плохо-плохо. По всем параметрам всё абсолютно ужасно, хоть ты рыдай, хоть зубами разгрызай запястья и вены внутри.

Всё. Очень. Плохо.

Девушка, пошатываясь, попыталась встать. Упала, переждала головокружение.

Она ведь может больше. Она ведь и не такое может, правда ведь, Тсунаёши, не по годам выносливая, не по фигуре сильная и не по мечтам умелая девочка с мужским — даже — даже в этом — именем? Давай, ты можешь поплакать, хоть и не должна издать ни звука, ты можешь страдать по этому поводу столько, сколько твоей душе угодно, но ты должна встать, встать и отодвинуть эту несчастную шину ценой всего-всего, абсолютно любой ценой, взять эту несчастную решётку и ею проломить черепа охранников — ты ведь это можешь, не притворяйся, девочка, всё ты можешь.

Всё ты можешь.

Тсуна встала. Раз уж она прекрасно знает, что она это может, то уговорить саму себя и смочь это не только в своём сознании, но и на самом деле, пусть даже и шатаясь из стороны в сторону и мечтая — уже мечтая — упасть обратно и прямо там, на месте, уйти на тот свет.

До шины она дойти смогла, но там всё же упала. Хорошо, что на, собственно, шину. Плохо, что шина и не подумала никуда откатиться под весом её тела, даже не двинулась. Ещё хуже — что откуда-то из темноты раздались твёрдые мужские шаги.

Девушка тихонько сползла по шине на пол и прикрыла глаза, делая вид, что потеряла сознание. В её состоянии ей не могли не поверить. Даже, кажется, она сама не могла… не поверить… нет, нет, надо держаться, надо знать, что происходит вокруг!

Мужик вошёл, остановился, подхватил её своей грубой лапой под рёбра, отстегнул наручники от цепи и так куда-то потащил, не особо интересуясь ни её состоянием, ни тем, не ухудшает ли он его. Рука давила на рёбра так, что Тсуна едва не всхлипнула. Но сдержалась.

Притащил. Бросил на пол, как мешок в мусором. Кажется, вокруг были ещё какие-то люди, они переговаривались, топтались и курили. Или, может, у Тсунаёши просто шумело в ушах, а в помещении просто пахло дымом. Но точно было светлее.

— Ну что, — хрипло сказал кто-то над ней, — убедился? Не пришлёшь деньги сегодня же — не бойся, — усмешка, — мы её всё равно тебе отдадим. Каждую неделю отдавать будем. По частям.

========== Часть 11 ==========

Обращение к мужчине. Значит, всё-таки это они отцу? У отца выкуп выпрашивают? Да уж, сразу видно — идиоты…

И почему это, интересно, её в первую очередь волнует не то, что её собираются возвращать дорогому родителю по частям, а то, что её похитители идиоты. Он же не просто ничего не заплатит, он же и их самих по частям куда-нибудь отправит, когда ему надоест получать кровавые посылочки. А ещё ведь маме будет очень плохо, если они выберут японский адрес для своих писем счастья (для отца — даже без кавычек. Для неё… знать бы это хотя бы самой, но, похоже, тоже), и об этом тоже следует поволноваться…

— Я пришлю, — послышался твёрдый, несмотря на нотки волнения, ужаса и дрожи, и, главное, знакомый, до боли знакомый голос.

Тсуна рывком вскинула голову, забыв про любую слабость, судорожно вгляделась в плывущий и размывающийся экран и теперь уже окончательно провалилась в уютную темноту, даже почти не слышала над собой продолжения переговоров.

Просыпаться (из обморока, да, просыпаться) было также уютно и спокойно. Неожиданно — когда, конечно, она уже осознала, что только что (сколько часов назад?) произошло. Лежать было тепло и даже не очень жёстко, и каким-то образом не холодно. И ничего не болело.