Лёгкость в теле исчезла, как будто отрезали, и девушка поняла, что проснулась. Вернее, нет, она поняла, что это всё было просто сном. Потом, через пару секунд на грани сна и реальности, она поняла, что всё это скорее кошмаром было… бы. Если бы ей хоть намёком, хоть тенью, хоть незаметным ощущением было страшно или противно. Но такого не было. Что в данном случае было ужаснее, она думать не хотела. Отчасти потому, что не выспалась.
Рука нашарила на тумбочке телефон, притянула с тумбочки на постель, чуть не уронив по дороге, протащила по простыни. Тсуна разлепила глаза и посмотрела на часы. До будильника оставалось минут сорок, и она так и заснула обратно с ним в обнимку.
Обратно — в прямом смысле этого слова.
В бесконечном белом полёте-падении вверх на своих белых светящихся крыльях она почему-то понимала, что это всего лишь сон. Но менее страшно это не становилось — теперь, стоило ей об этом подумать, это действительно стало кошмаром.
Проснулась от будильника — порадовалась даже избавлению от этого белого марева, хотя пробуждение далось тяжело и неприятно, а самочувствие с прошлого раза, казалось, только ухудшилось. Тсуна хотела переставить будильник минут на двадцать вперёд, не торопиться и ещё немного поспать, но поняла вдруг, что смертельно голодная.
Пришлось вставать, идти в душ и пытаться извернуться там так, чтобы было не очень больно, приводить себя в порядок, ругаясь на чём свет стоит, вот был бы здесь Шоичи… Только вот так получается, что только в качестве универсальной и быстрой медицинской помощи он ей и нужен. И вот зачем она ему вообще такая? Она ведь только то и делает, что им пользуется, во всём и всегда. Что бы там её дурное подсознание ни говорило и ни думало, впихивая в неё свой бред впечатлительной дурочки. Правильно им было расстаться.
Вышедшее из гостиницы несчастное существо, забинтованное на манер Вендиче, растрёпанное, как ночной кошмар, и сонное, как лягушка зимой, на грозного пламенного киллера не походило ни в коей мере. Была бы необходимость в маскировке и в образе безобидной несчастной невинности — было бы идеально, но её, как и всегда в таких ситуациях, не было — Тсуну все, кому надо было, уже и так знали в лицо и в образ, а всем остальным вряд ли было дело, кто тут кого опять убивает. Но стоило взять на заметку, да… если она, конечно, после всего этого хотя бы выживет.
Тсунаёши взлетела на крышу и пошла к дому одной из жертв поверху. Покончить бы с этим со всем побыстрее… Только вот что делать дальше, как убегать от Арии-Гаммы-кого-там-ещё, она совершенно не представляла. Разве что ездить вот так по миру, чтобы успеть её, найденную, убить, не получалось… напомни-ка, девочка, самой себе причины, по которым ты не можешь спокойно умереть от чужой руки? Ладно, неважно, не стоит думать об этом на подходе к дому жертвы (хоть город и большой, и с улицами запутанными, а удачно она, оказывается, выбрала гостиницу).
Свеситься-слететь, посмотреть в нужное окно и порадоваться тому, что жертва этим вечером всё-таки дома — порадоваться отсутствию необходимости кого-то ждать. Может, действительно удастся покончить с обоими за вечер? Расплавить окно и войти, не глядя в полные ужаса, первобытного, животного, глаза напротив. Мужчина в домашнем, в кресле перед телевизором, с дешёвым пакетированным вином на тумбочке, нехитро отдыхавший после рабочего дня — мог ли он даже подумать о том, что именно в этот момент явится ему его пламенная смерть? Тсуна подошла к нему, спокойно, казалось, он даже не думал сопротивляться, то ли от ужаса, то ли просто понимая свои беспламенные перед ней шансы, вернее, их отсутствие. Да, его бы это не спасло. Девушка на всякий случай сверилась с открытым на телефоне файлом, сравнивая своего столь гостеприимного хозяина с фотографией, а всякий случай — уж слишком мирно и слишком трусливо выглядел не поддавшийся Мочиде коп, спросила:
— Это вы Карлос Ортега, уважаемый?
Выглядело это явно очень глупо, но мужчина облегчённо замотал головой и ответил:
— Нет, Вы, возможно, перепутали. Я Хуан Мора Армихо, и я… — голова слетела с обожжённо-окровавленной раны на колени. Тсунаёши сфотографировала труп в кресле, чтобы потом послать заказчику, с разбега выскочила в окно, заслышав быстрые женские шаги по коридору. Киллер так работать не должен, не должен прыгать из окна даже не ночью, а просто вечером, на глазах, вполне возможно, у многих мирных людей… но ведь это Сан-Педро-Сула, кому здесь какая разница, кто, кого, когда, зачем и за что убил? Полиция, конечно, будет пытаться или, что вероятнее, делать вид, что пытается что-то с этим сделать, но даже если там вдруг найдутся ещё не уничтоженные системой люди, Тсуну в Японии (да и здесь тоже, просто ещё и с боем) они не достанут…
Стоило ли себя так уговаривать, противясь неестественному желанию отдохнуть, понарушать какие-нибудь установленные собою же правила после Барселоны и её жуткого, скручивавшего все внутренности в узел страха?
…Крик женщины настиг её уже на асфальте.
========== Часть 10 ==========
Тсунаёши прошла пешком два квартала, села в автобус. Снова безумно хотелось спать, но девушка ясно понимала, что уже нельзя. Она ведь уже сделала мимолётную глупость (опять! Вечно она всё портит своими мгновенными желаниями, переходящими постоянно в какой-то кошмар, её личный или общественный), отрезая себе и своим мыслям путь без волнений. Да и, к тому же, она ведь отнюдь не не выспалась. Всегда ведь хочется спать после того, как получил больше сна, чем необходимо. И нет, уважаемые мысли о том, что в номере она провалялась часов шесть, а то и меньше, отойдите, вас сюда не звали, а лучше вообще исчезните с белого свету. И вы, дорогие мысли о том, что за последние два дня… нет, уйдите, уйдите.
Сонливость подкреплялась духотой и темнотой за окном, освещение в автобусе было тусклое и какое-то очень печальное, как будто даже в местном автобусном парке хотели, чтобы она о чём-то особенно неказистом и особенно самоедственном задумалась, и только поэтому не стали чинить лампы. Во всех автобусах города, чтоб уж наверняка?
Автобус трясся на ухабах, укачивая…
А может, всё же умереть? Исчезнуть, раствориться в душной ночи, чтобы если кто-то вспомнил, так только мама, может, ещё Шоичи, может, если вдруг так случится, Хана, Киоко, Кёя, Такеши. Кёя вряд ли — уже хорошо. Такеши, может, огорчится, но ненадолго, отец быстро заставит его перестать думать о ней хорошо. Ещё лучше. Да и вообще, кто расстроится — порасстраивается и забудет, не такая уж она и хорошая, чтобы о ней долго помнить, кто обрадуется — порадуется и забудет, не такая уж она и значимая. И вскоре все перестанет быть это важным. Что у неё за причины жить? Долги? Мама? Про маму уже ясно, и Шоичи всё оплатит, раз уж предлагает, а то и отец… Шоичи ведь может содержать маму до самого конца, особенно если поиграть с его эмоциями, а потом умереть. Всё как ты любишь, умеешь и практикуешь, правда, дорогая?
А ведь это всего лишь отговорки, жалкие отмазки для оправдания рефлекторного желания продлить своё существование. Хватит, хватит, Тсунаёши…
Хватит, Тсунаёши.
Автобус остановился, и она поняла, что ей пора. Нет (к сожалению?), не умирать, а всего лишь нужная остановка подъехала, то есть, Тсуна подъехала к ней. И правда, хватит, дорогая, обо всяком думать ненужном, умереть ведь ты всегда успеешь, в каждую несчастную секунду, хоть собственным пламенем себя же сжечь — стоит только захотеть — и думать тогда уже будет не о чем.
Девушка вышла, соориентировалась по карте — оставалось пройти три квартала, правда, в полной темноте, и мобильником подсвечивать не стоило бы, ведь от нормального удара сзади по голове не спасёт никакое пламя, даже самое распрекрасное небесное. Но это было нужно пройти, пройти и отрезвить мысли, отвлечься и успокоиться. Всё-таки, в безостановочной, изнуряющей, сбивающей с ног работе был свой огромный плюс — думать во время и после не получалось и, оставаясь наедине с собой, Тсуна спала или просто не думала ни о чём, и всего этого по двести семнадцатому кругу не происходило и не трогало её опять и опять.
