— Привет, — устало сказала она.
— Ты где?
Обеспокоенно, с нотками злости — да, конечно, ей стоило позвонить раньше, возможно, ей стоило бы считать себя виноватой, но в душе зарождалась похожая злость — она всё ещё ничего ему не обещала, она сказала одно слово не так, как обычно, и что, ей теперь после этого считать себя кем-то другим и его себе кем-то другим?
— В Сан-Педро-Суле.
— Какое счастье. Почему не позвонила?
Счастье, ага. Ещё чуть похолоднее тон, и ей вообще стоило бы усомниться, не он ли взорвал тот несчастный поезд.
Чёрт, Тсуна, не пыли. Ему ты сама дала повод думать о тебе и о себе непонятно что, а вечером-ночью, ты вполне могла и позвонить, не настолько плохо тебе было. Шоичи злится, волнуется… между прочим, вполне справедливо, и ты сама прекрасно понимаешь, что люди, тебя понимающие плохо, склонны это делать по отношению к несчастной девочке-тебе, неспособной и не имеющей право жить нормально-по-человечески, и получается так, и не стоит на это злиться. Да и понимает тебя Шоичи, просто испугался страшно, может, он всё ещё… влюблён? Ты этого не знает, не стоит. Всё хорошо, правда, всё хорошо.
— Была немного не в состоянии.
Вот. Вот так. И всё хорошо.
— Ранена?
— Есть немного.
— Ты в состоянии работать?
— Полежу и буду в состоянии. Всё хорошо.
Кажется, если когда-нибудь Шоичи захочет сделать ей предложение, это будет тройной брак — он, она и работа… нет, тогда четвертной. Только вот было бы лучше всего, если бы этого никогда не случилось. Если этого никогда не случится.
— Послушай, если тебе плохо, не иди никуда, я взял крупный заказ, я оплачу и Мочиде тоже! Не надо гробить себя, не надо…
— Не надо, — холодно отрезала она, заставив Шоичи мгновенно замолчать. — Я могу выполнить этот заказ, я это сделаю и всё будет нормально. Всё уже нормально.
Интересно, к тому же, насколько крупный заказ мог получить мелкий безымянный хакер, чтобы так радоваться и так просто предлагать ей деньги… ладно, неважно, вряд ли уж у него-то будут проблемы. А деньги эти ей ни к чему в любом случае, хватит.
— Неужели ты правда думаешь, что будешь после этого мне что-то должна? Ты мне и те деньги можешь не возвращать, правда, не стесняйся…
— Нет, просто правда не надо. Второй по счёту заказ — это уже слишком, знаешь ли, у меня после этого…
— У тебя после этого никаких проблем не будет.
— Ты не всесилен, поверь.
Может быть, грубо, может быть, разговор изначально не задался, некрасиво извернулся, выскочил из рук и из колеи и пошёл совсем не в ту сторону, а может быть, как раз в ту, в которую нужно, ведь она же хотела испортить отношения… вот только что он там себе напридумывать успел в перерыве между двумя телефонными звонками?
— Возможно… возможно, но я попытаюсь таковым стать.
Что-то новенькое, однако же. Такого раньше не возникало в их разговорах серьёзным тоном.
Хм.
Горько-снисходительно-ласковая улыбка. Что ещё на это можно сказать?
========== Часть 9 ==========
Так.
Тсуна, хватит тебе раскисать. Тем более, так глупо и с таким же страдальческим видом. Ты можешь быть сколь угодно полудохлой и несчастной, ты можешь даже отринуть любые чувства и принципы и положиться на своего (нет, пожалуйста!) влюблённого и обретшего, как свет во тьме, надежду (только не это…) и даже энергию и уверенность Шоичи, но ты всё равно не имеешь права просто так лежать до того, как у тебя появится хоть какой-то реальный план и будут выполнены необходимые предосторожности (хотя какие уж тут предосторожности, здесь только дверь закрыть возможно, и спать достаточно чутко, что, впрочем, она и так умела). Спасение утопающих, к тому же, уж точно не дело рук их влюблённых бывших, даже если те очень хотят и несомненно стараются.
Что она там должна была сделать? Так, имена, фото качества даже чуть худшего, чем её услуги, краткая информация и гораздо более длинная приписка внизу, значащая, если вчитаться (что удалось с ожидаемым трудом, так как сложно было даже фокусировать взгляд), что-то вроде «ну тут, на самом деле, нет цели никого убить, хотя это и предпочтительнее, но главное — заставить сидеть тихо, уговорить или просто припугнуть, чтобы после Вашего визита у них не возникало желания…» и что-то там про твёрдость намерений. Казалось бы, разрешение облегчить себе работу, даже если просто прибить двух человек без пламени может оказаться куда быстрее, чем изображать перед ними грозного небесного киллера, который может и по-хорошему, но ещё подумает, хочет ли, но Тсунаёши ясно видела лёгкую издёвку, упрёк и презрение, возможно, к самому себе в том числе — ну не она же тут, в конце концов, одолжила у друга денег на лажающего и нездорового киллера (ну да, на оплату неустоек и ни разу не у друга (хотя, казалось бы, только так ей его и называть даже мысленно с присущим ей завидным упорством в нежелании мириться с реальностью) — несомненно лучше). Хотя он, конечно, и не понимает, насколько смешно может выглядеть это его заявление для человека более успешного.
Впрочем, Тсунаёши прекрасно знала и без него, что она их убьёт. И легче, и для самого Мочиды удобнее — он не умеет манипулировать людьми, эти двое в последствие будут ему только мешать, и понятно, что иначе он её больше никогда не наймёт, сделав вполне определённые выводы.
Дверь она всё же встала и проверила. Поставила будильник и провалилась в тяжёлый, неприятный сон. В таком состоянии — всё как полагается, чего уж скрывать. Хотя бывало, безусловно, и намного хуже.
Удушающий запах дыма начал явственно ощущаться уже тогда, когда перед глазами встала матово-серая стеклянная дверь первого вагона. Девушка даже сначала не поняла, почему дверь серая, а не стеклянная, как все предыдущие. Потом дошло, что это там дым. Она открыла, для самой себя неожиданно медленно прошла в сером дыму по каким-то осколкам и мягким, хрустящим трупам. Вышла в окно и зависла на пламени, осматривая колючую дыру, чёрной смертельной раной зиявшую на лице поезда. Поезд было жалко до слёз.
Она бы и заплакала, но во внутреннем дыму проявилось неестественно яркое обрамлённое рыжим лицо с лучистыми глазами и растянутыми в нежной тёплой улыбке губами. Девушка поймала себя на том, что сама удивилась, почему не испугалась его.
— Почему ты так холодна, любимая? — спросил он легко. Она не ответила — просто не хотела. Смысл отвечать ему не искался и не находился. — Почему ты притворяешься и сама страдаешь и плачешь ледяными слезами? — руки и ноги ощутимо грело пламя, было тепло и спокойно, и она со вздохом кивнула, сморгнув огоньки с колючих ресниц. — Почему ты так не веришь в меня? Не принимаешь моей помощи, моих денег, моей любви… ты всё мне всегда возвращала, даже если я просил этого не делать. Как бы я ни просил этого не делать. Ты думаешь, я этого не замечаю? Ты думаешь, я рад, отдавая себя тебе, раз за разом находить себя у своего же порога?
Девушка встала на рельсы, погасив пламя. Села, не боясь запачкать длинную белую юбку, вручную расшитую оранжево-золотистыми цветами с фиолетовыми треугольными листьями.
— Я не люблю тебя, Шоичи.
— А ты меня когда-нибудь любила? — спросил он без тени сомнения, горечи или обиды в глазах, позе и мыслях.
— Любила, — ответила Тсуна.
Ещё бы она его не любила.
Ведь говорила ей мама, что любовь в семнадцать — это так глупо. Глупее только любовь нищих и любовь убийц.
Он тоже погасил своё внутреннее Солнце, вышел из раны и плавными шагами спустился по воздуху на рельсы.
— Нужен ли я тебе, милая моя Тсунаёши?
— Ты мне очень нужен, милый мой Шоичи.
Но уж точно не как возлюбленный. И Шоичи, конечно, читал это между буквами и ресницами, как открытую книгу со смертельными проклятиями.
Он протянул ей руку и помог подняться.
— К сожалению, солнечным пламенем нельзя убивать, — немного виновато улыбнулся он и достал пистолет.
Тсуна раскинула руки и упала от пули точно в сердце, чувствуя лёгкость во всём теле и огромные белые крылья, лучащиеся за спиной необъяснимым внеземным светом.
