— Да разве люди могут понять, что так им будет лучше?! — парень, похоже, начинал злиться. Тсуна, впрочем, тоже.

— Мой биологический отец, например, считает, что женщинам будет лучше, если они будут слушаться мужчин, рожать детей и не иметь своего мнения. Женщины же, глупые существа, почему-то никак не могут этого понять. Ужас какой, правда? А некоторые религиозные люди, например, считают, что все должны истово верить в бога, причём в какого-то конкретного. А бедные несчастные глупые атеисты или представители других конфессий никак не могут этого понять. Отвратительно, какие глупые несчастные, правда? А в некоторых неразвитых странах люди считают, что гомосексуалистам лучше лечиться и подавлять свои отвратительные наклонности, а они, идиоты, страдают и этого не понимают… мне продолжать?

— Мы говорим сейчас о совершенно разных вещах. Это бессмысленно.

Значит, он не из тех, кого можно убедить разговором. Тем более, что время тоже участвует в разговоре как минимум с одной стороны.

А тоннель… скажут потом, что он повредился при взрыве, и ни у кого не будет возможности это на самом деле проверить.

Только.

Одна.

Проблема, о которой Тсунаёши думала с нарастающей тревогой и лёгким стыдом: она ведь тоже точно также решила судьбы других людей, не спросив никого ни о чём и, что не менее, насколько она помнила и понимала своим привыкшим к кровавой серости, но, как ни странно, не привыкшим к утратам сознанием, ни о ком. Не решила, может быть, да, но решала, отбивая пламенем косу, делала не своё и ничьё, пожалуй, дело, швыряя парня спиной на раскалённые осколки стекла, лезла не в свои проблемы, вставая с оплавленных рельс и стараясь не думать об ожогах и ссадинах, чтобы не поддаваться слабости, называемой жалостью к себе, шила кривыми стежками историю, хватая его за волосы и впечатывая в стену головой. И вздыхала, таща потухшей косой на своём пламени поезд и всё поглядывая на разметавшиеся по полу кабины розовые волосы.

В конце концов, другого выхода не было. Это давало право делать всё, что угодно, лишь бы выйти в этот… да, честно говоря, не было выхода вообще никакого, и нужно было его себе создать, прокопать, как подземный тоннель, выбить кулаками, проломать, потому что человек не может никуда не идти.

Правда, Тсунаёши?

========== Часть 8 ==========

Поезд дотащила и скрылась в толпе как могла, да и не так уж сложно это и было — чёрные бинтованные тени появились почти сразу. Только неудавшегося убийцу в вагон утащила, чтобы хоть как-то скрыть свою победу. Он выжил и, несомненно, выживет при должном старании врачей, но пока очнётся и сможет заговорить, должно пройти некоторое время, и должна его Ария провести в блаженном неведении относительно того, убил ли он Тсунаёши, погибла ли она при взрыве, выжила ли, сбежала ли.

Ожоги и ссадины лечить времени вообще не было, и в аэропорту её откровенно шатало от боли, голода, недосыпа и осознания собственной глупости. До Гондураса около десяти часов лететь, а всем, чем она могла сейчас воспользоваться, была лишь ненормально дорогая и неожиданно людная аптека.

Сколько раз ты собирала себя по частям в тесных кабинках общественных туалетов, радуясь, что физически, а совсем не душевно?

К моменту посадки девушка уже не пыталась следить за окружающей обстановкой и мысленно дёргаться при виде каждого подозрительного или не очень человека, позволяла себе закрывать глаза дольше чем на минуту и не побоялась в полусонно-полубессознательном состоянии купить себе отвратительного кофе, который, впрочем, был выбит у неё из рук каким-то неосторожным хмурым типом, она даже дойти не успела. Тип, впрочем, извинился, вытер ей руки и одежду влажной салфеткой и даже сунул ей в руки стоимость этого несчастного стаканчика. Тсуна, несмотря на своё плачевное положение, хотела отказаться, пока она пыталась сообразить, что вообще происходит, и что-то разумное ему ответить, тип бесследно исчез. Тсунаёши вздохнула, взяла деньги и на автомате пошла за новым, отстранённо-лениво ругая себя за неосмотрительность, несообразительность и несобранность перед возможным убийцей. На действительно сильные эмоции и серьёзное самоедство просто не оставалось сил.

Полёт длился около десяти часов, и всё время, и почти всё это время Тсуна проспала, вставая только в туалет и поесть. Кажется, женщина на соседнем сидении заметила её состояние и обеспокоилась им — в какой-то момент девушку разбудила медсестра, что-то спрашивала об ожогах и предлагала помощь. Тсунаёши еле-еле поняла её сильный испанский акцент, покивала и изобразила для ответа максимально ломанный английский, какой только могла (что, впрочем, было не так уж и сложно благодаря головокружению и общей расплывчатости окружающего мира перед глазами), что-то постоянно повторяла про очень идиотскую ситуацию, ужин, сковородку, масло, лестницу, падение, опоздание или почти опоздание на самолёт… нормальная легенда никак и, тем более, так быстро не придумывалась, и этот набор максимально мирных ассоциаций с её повреждениями был призван хотя бы попытаться её заменить. Тсуну под локти отвели куда-то попросили что-то показать… привели потом в сознание, выслушали сбивчивые и запутанные извинения и благодарности и отвели обратно, рассматривать свои новые бинты и проваливаться в болезненный сон.

Во время длительной посадки Тсуне стало ещё хуже, но в аэропорту потом она даже смогла почувствовать себя живой. Поэтому она решила полежать ещё немного в гостинице, прочитать, наконец, давно уже присланный файл о том, что же она тут, вообще-то, должна сделать, позвонить Шоичи… точно, она же не позвонила Шоичи. Хорошо хоть кусок неустойки выплатить успела, хоть что-то не забыла, да уж. Да уж, Шоичи в её мыслях возник сразу после неустойки, какая прекрасная ассоциация, однако ж.

Файл читала, пока ехала — голова кружилась и в тесном местном автобусе неожиданно укачивало, от чего Тсунаёши с детства отвыкла, но гадостное чувство, что она использует Шоичи, а сама, без его помощи, ничего разумного делать не пытается. Но совесть в качестве второго дыхания в последнее время была всё полезнее и полезнее. Собственно, всё, что ей требовалось — это убить человека. Двух. Или даже не убить, а припугнуть… убить сына, например, и пригрозить, что придёт за вторым. Сыновей у обоих неугодных местных копов было предостаточно — у одного четверо, у другого двое (и дочка), и Тсуну это, конечно же, не порадовало — сама она, конечно, росла без отца отнюдь не потому, что кто-то другой её его лишил, но обрекать кого-то на такую неприятную жизнь было противно. Что ж, читать информацию о жертвах она вообще не любила, но это уж точно были её личные проблемы. Припугнуть до нужной степени молчания? Уговорить?

Странно в качестве варианта, но попытка для успокоения не в меру деятельной совести не будет лишней настолько, чтобы совсем от неё отказаться.

Но сначала стоило позвонить Шоичи. Не хотелось очень, да, но ведь надо, ведь на скользкую дорожку возвращения обратно уже ступила её маленькая ножка, уже, если развернуться, тем более, именно сейчас, можно упасть, и упасть очень больно, и прожечь пламенем лёд, утонув окончательно, ведь Шоичи всё ещё, несмотря ни на что, оставался единственной её опорой на любом возможном льду. Не хотелось звонить, потому что страшно. Может, стоило бы закончить разговор быстро, на первом же неприятном повороте, у первой же дорожной ямы, сказав, что плохо и что она лежит там в полуобморочном состоянии и не очень хорошо представляет себе, как будет вставать на работу? Это повод, и повод для нежного Шоичи веский, хоть это по сути почти предательство, если она действительно это сделает. Но она же не сделает. Но и сам Шоичи не из тех, кто в таком случае кинется её спасать и что-то при этом делать. Ничего. Только, может, он что-то не то кому-то не тому сообщить может?..

Без разницы. Ему надо позвонить, иначе просто нельзя. Ему надо позвонить, а дальше ориентироваться по ситуации, и не надо врать себе об отсутствии привычки это делать.