В создании образа «ветреной» полячки использовал Гоголь и современные реалии. В частности, по предположению Р. М. Кирсановой, в описании «кисейной прозрачной шемизетки» панночки с «фестонами» (шемизетка — кофта, блузка; фестоны — зубчатая кайма отделки; фр.) Гоголь воспользовался сообщением газеты «Молва» за 1833 год о модной французской новинке — прозрачной шемизетке из черных кружев — «блонд» (фр. blonde — шелковые кружева) — с двусмысленным названием demi-vierge (девица легкого поведения; фр) (.Кирсанова Р. М. Превращения фрака «наваринского дыму с пламенем» // Н. В. Гоголь. Материалы и исследования. М., 1993. С. 236–237). Несомненно, имело значение для Гоголя при создании образа «ветреной красавицы» и упоминание в этом сообщении «Молвы» о знаменитых, поочередно сменявших одна другую, фаворитках французского короля Людовика XIV (об одной из них, герцогине Лавальер, Гоголь неоднократно упоминал в других своих произведениях — в «Старосветских помещиках» и в «Мертвых душах»). Кроме того, существенным явилось, очевидно, и указание газеты, что мода эта является «старинной» и «готической»: «Вторжение старинных мод во всей своей силе; готический вкус господствует. Уже прошедшую зиму… провидели ту роскошно-странную моду, которая придавала столько прелестей Лавальер, Монтеспан и Фонтанж… Показались также из черных блонд шемизетки demi-vierges, доходящие только до половины груди, и их не обшивают оборочкой; вышивают края фестонами; на плечах они очень открыты.

Шемизетки хорошо носить с шелковыми или шерстяными платьями, у которых корсаж драпирован; они в роде modestie <скромность; фр.»> (Парижские моды // Молва. 1833. 10 окт. № 121. С. 482–484). Позднее об этих модных «скромностях», а также о самих «фестонах» Гоголь упоминал в первом томе «Мертвых душ» при описании бальных дамских нарядов в восьмой главе и в разговоре «дамы приятной во всех отношениях» с дамой «просто приятной» в главе девятой: «…выпущены были из-за плеч, из-под платья, маленькие зубчатые стенки из тонкого батиста, известные под именем “скромностей”. Эти “скромности” скрывали напереди и сзади то, что уже не могло нанести гибели человеку, а между тем заставляли подозревать, что там-то именно и была самая погибель»; «да, поздравляю вас: оборок более не носят… На место их фестончики… вообразите, лифчики пошли еще длиннее… и передняя косточка совсем выходит из границ…»

Объясняет Гоголь в «Тарасе Бульбе» и происхождение обольстительных нарядов у дочери польского воеводы (так же, как ранее он пояснял в «Вечерах…» появление у сельских красавиц нарядных украшений от «бесовского человека» Бисаврюка). Таким объяснением служит в седьмой главе повести реплика Янкеля, пробравшегося в осажденный Дубно: «…я схватил на всякий случай с собой нитку жемчугу, потому что в городе есть красавицы и дворянки… им хоть и есть нечего, а жемчуг все-таки купят… я побежал на воеводин двор продавать жемчуг».

Давая понять читателю смертельную опасность, которую представляет красота панночки для Андрия, Гоголь, однако, не лишает свою красавицу человеческих черт. Исполняя роль соблазнительницы, она сама способна увлечься и отозваться на речи героя с той, по словам Гоголя, «чудною женскою стремительностию, на какую бывает только способна одна безрасчетно великодушная женщина, созданная на прекрасное сердечное движение…» В 1843 году, при посещении Сикстинской капеллы в Ватикане, Гоголь, глядя на фреску Микеланджело «Страшный суд» с изображением грешника, которого тянуло то к небу, то в ад, говорил А. О. Смирновой: «Тут история тайн души. Всякий из нас сто раз на дню то подлец, то ангел» (Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. С. 52).

Христианским чувством сострадания к губящему свою душу человеку проникнуто и описание сцены отречения Андрия. «А что мне отец, товарищи, отчизна? — сказал Андрий, встряхнув быстро головою и выпрямив весь прямой, как надречная осокорь, стан свой. — Так если ж так, так вот что: нет у меня никого! Никого, никого! — повторил он тем же голосом и с тем движеньем руки, с каким упругий, несокрушимый казак выражает решимость на дело, неслыханное и невозможное для другого». Незаурядные физические и душевные качества героя вспоминает Гоголь в этой сцене, конечно же, не для того, чтобы придать предательству «доблестный» вид. Гоголь показывает, что гибнет в тенетах соблазна незаурядный, наделенный от Бога всеми дарами и благами человек: «И погиб казак! Пропал для всего казацкого рыцарства… Украйне не видать… храбрейшего из своих детей…»

Столь же беспристрастен Гоголь и в изображении врагов запорожцев, поляков, в целом, — наделяя их незаурядной воинской доблестью. В конечном счете автор — будучи верен исторической правде в описании сражений казаков и ляхов — расценивает войну между ними как братоубийственную. К такому взгляду отчасти подводили Гоголя и изучавшиеся им в процессе работы над повестью исторические памятники. Так, например, согласно одному из них, «Истории Русов», Богдан Хмельницкий после очередной победы над польскими войсками писал королю Владиславу: «Свидетельствуюсь небом и землею и Самим Богом Всемогущим… что нимало неповинен есмь в крови сей Христианской и единоплеменничей!» Убитый тогда в сражении гетман Калиновский вместе с другими польскими офицерами был погребен казаками «при польском костеле с подобающею воинскою почестью» (История Русов, или Малой России. М., 1846. С. 78–79). Вероятно, этими сведениями и предполагал воспользоваться Гоголь в седьмой главе второй редакции повести, где описывал погребение казаками павших в битве товарищей. Первоначальная редакция этого места изображала именно погребение казаками и своих, и «чужих»: «…сложили честно вместе всех христиан». Затем Гоголь зачеркнул «всех христиан» и продолжил: «…сложили честно вместе козацкие тела и засыпали землею, чтобы не досталось воронам и орлам выдирать и выклевывать козацких очей». На этом фраза заканчивалась, полстроки в автографе остались незаполненными. Однако, учитывая реальные отношения запорожцев с ляхами, Гоголь, перевернув страницу, заканчивает фразу следующим образом: «…а нечистые и безбожные ляшские тела цепляли веревками и привязывали по десяткам к хвостам диких коней и пустили их далеко в поле…» Очевидно, создавая реалистическую картину, автор сохраняет между собой и своими героями определенную дистанцию. Это же следует сказать и по отношению к другой, «невидимой» брани, изображаемой в «Тарасе Бульбе».

По замечанию В. В. Ерофеева, соблазненная Европой и в свою очередь соблазняющая Малороссию Польша была для Гоголя примером того, что представляет собой погубленная, утратившая свое достоинство страна, и этим она призвана была послужить предостережением для всей России перед вооруженной и экономической экспансией Запада (.Ерофеев В. В. «Французский элемент» в творчестве Гоголя // Ерофеев В. В. В лабиринте проклятых вопросов. М., 1990. С. 379). Тема эта была также связана в творчестве Гоголя с памятью о 1812 годе. Неудача наполеоновского нашествия на Россию обратила Европу к «мирной» тактике порабощения — через соблазнение европейскими модами, обычаями, вкусами. Разоблачение этой «мирной кампании» и составляет одну из главных задач Гоголя в «Тарасе Бульбе». Упоминая в «Размышлениях о Божественной Литургии» о молитве священника за Государя, Гоголь не случайно называл «внутреннего», невидимого врага — «татя и хищника души», «еще опаснейшим», чем враг внешний.

Важным местом для понимания этой стороны замысла повести является сцена разговора Тараса Бульбы с Янкелем в седьмой главе. «…Видел наших?» — спрашивает Бульба у побывавшего в осажденном городе Янкеля о пленных запорожцах. «Как же! — отвечает тот, — наших там много: Ицка, Рахум, Самуйло…» За внешним комизмом скрывается у Гоголя «синонимия» более глубокая и существенная. Согласно гоголевскому словарю «Малороссийских слов, встречающихся в первом и втором томах» собрания сочинений 1842 года, первоначальное значение слова «курень — соломенный шалаш». Куренем называлась также на Украине «торговая палатка» (см.: Украинские народные песни, изданные М. Максимовичем. С. 4), или «ятка» («известная ярмарочная ресторация» — «род палатки или шатра»). Подобную торговую палатку раскидывает Янкель на Сечи. «Курень» во втором значении — «отделение военного стана запорожцев». В этом значении он также находит себе соответствующий синоним: «Курень, общество съестных продавцов» (гоголевский «объяснительный словарь» русского языка). Экономическая борьба торговых «куреней»-союзов с «куренями»-орденами рыцарскими и составляет содержание иной, скрытой войны, разворачивающейся в «Тарасе Бульбе». — Здесь, несомненно, отразились и размышления Гоголя о судьбе родной Васильевки, описанной в «Старосветских помещиках», постоянными гостями которой были, по свидетельству сестер Гоголя, услужливые офени-ходебщики. Намек на торговый «курень» содержится и в «Вии» в упоминании об «исполинской брике», в которой «жиды полсотнею отправляются с товарами во все города».