Нази была жива, но отделалась весьма серьёзно: сотрясение мозга и перелом ноги. На несколько месяцев она оказалась прикованной к постели, но очень спокойно и терпеливо переносила это случившееся с ней несчастье, лишь попросив отца, чтобы Матэ не узнал о её состоянии. Ошоби пообещал. Он больше не отлучался из поместья, тем более, что катастрофа на Хонсю сорвала Шоганату все наступательные планы, намеченные на весну. Этоми Ошоби, казалось, потерял к ним всякий интерес, переключив всё своё внимание на здоровье дочери и хозяйственные вопросы поместья. Нази просила его читать ей Евангелие, и это очень сблизило отца и дочь; прежним добрым и тихим миром наполнился их дом. Интуитивно оба старались избегать разговоров о Токемаде, предоставив его Божьему промыслу. Нази, поразив отца, очень смиренно и даже светло отозвалась о своей травме в том духе, что её ноги «слишком резвы на хождение куда не надо» и что нынешний «отдых», как дар Божий, пришёлся весьма кстати. Ошоби сделал из этих её слов правильные выводы и окружил дочь самым тёплым вниманием и любовью. Оба почувствовали, как не хватало им этой доверительной, трогательной душевной и духовной близости.

Весна в этом году была ранняя и бурная. Снова пышно зацвёл фруктовый сад, роняя нежную пену лепестков в стремительный полноводный поток. Нази часто выходила на прогретую солнцем веранду, садилась на тёплые ступени и долго, задумчиво и ласково смотрела на оживающую под ветром красоту цветущей сакуры, на далёкие горные вершины, ещё сверкающие снежными пятнами перевалов, на холодные, чистые и резвые струи питаемого этими снегами потока.

Ошоби заметил, как сильно изменилась за последние месяцы его дочь. Она очень похудела, – синие жилки отчётливо виднелись на её тонких, спокойно и тихо лежащих на коленях руках; лицо стало вдумчивым и странно светлым, с печатью той особой умиротворённости и духовной наполненности, которую дают только глубокие и сильные страдания. Вокруг Нази часто вились стайки ласковых и озорных деревенских ребятишек, прибегавших в усадьбу из соседних поселений, они облепливали её колени и ступеньки веранды, как воробьи, жадно и весело заглядывая в лицо. Она придумывала для них сказки, дышащие светлым христианским духом, умывала чумазых мальчишек и заплетала волосы девочкам, угощала их собственноручно приготовленными для этих гостей лакомствами, учила их поделкам из тростника, соломки и глины, ставила с ними забавные сценки импровизированного театра. Иногда к ним присоединялся и старый Ошоби, и тогда вся компания, усевшись в кружок, начинала выписывать на земле палочками и нараспев произносить иероглифы или, открыв рот, заворожено слушала его рассказы о дальних странах и других народах, о природе и чудных животных, обитающих на континенте, о страшных морских бурях и мужестве моряков.

В День Любования вновь наполнился поток яркими лодочками-фонариками, и Нази, тихо наигрывая на флейте, смотрела на сосредоточенно-наивные детские физиономии и думала: «Пусть исполнятся все ваши добрые желания! Уплывайте, кораблики, к счастью!»

***

Нази читала, не вставая с постели, когда послышался во дворе стук копыт и отец вышел к гостям. После переговоров и устройства гостей на отдых, старый Ошоби зашёл к дочери с бумагой в руке.

– Шоган соскучился? – поинтересовалась она, зная, что уже несколько раз отец отказывался посетить столицу, ссылаясь на состояние здоровья.

– Да, бумаги от него, приближается запланированное время военных действий, – Ошоби присел на край её постели. – Нази! Письмо от Матэ… Мидори умерла во время родов. Мальчик, очень крупный ребёнок… Она не смогла разродиться и совершила сэппуку, чтобы могли вскрыть чрево и спасти дитя. Матэ пишет, что, как только найдёт хорошую кормилицу, приедет к нам. Что молился «вашему Богу», чтобы она родила… – он вздохнул и сложил письмо.

Побледневшая, смотрела на отца Нази.

Мидори… Вновь вспомнилось милое и спокойное юное личико, ясные невозмутимые глаза, жёсткое рычание в её адрес Токемады… Болью защемило сердце, прибавив ещё один рубец.

Токемада приехал через несколько дней. Как только он соскочил с коня, взмыленное животное застонало и рухнуло наземь. Матэ выглядел не лучше. Обычно всегда так озабоченный своим внешним видом, сейчас он словно совершенно не замечал, что одежда его, потная и запылённая, местами даже забрызгана дорожной грязью. Хозяин дома и гость раскланялись и обнялись; опустив глаза, Матэ молча выслушал слова соболезнования и поздравления с рождением сына, кивнул - и вдруг сел прямо на ступеньки веранды, просто стёк на них. Тихо, нервно засмеялся кинувшейся к нему встревожено Нази: «Я лишь на миг… Они (кивок в сторону слуг) могут сидеть здесь каждый день… а я столько мечтал лишь об одном мгновении…».

Посерьёзнел, с усилием поднялся и извинился.

Мерно покачивалась гигантская сосна на пригорке, вновь, как год назад, сладко пахли и пели цикадным стрекотом душистые травы. Токемада лежал головой на коленях девушки. В его глазах, умиротворённых и точно устремлённых в голубой покой вечности, плыли облака. Нази тихо гладила его волосы, попыталась разгладить и морщинку на лбу, но поняла, что это уже не удастся, – то не был просто след усталости, а более светлая полоска на фоне более тёмного загара, морщинка-ветеран.

– Ты изменился.

– Возможно. Радость не баловала меня последние полгода.

– Нет, напротив. Ты стал гораздо лучше.

Он медленно и удивлённо перевёл на неё глаза. Помолчал и вдруг спросил:

– Скажи мне… мы будем хоть там вместе, если это не суждено нам здесь?

Тревожная дрожь пробежала по телу Нази, она попыталась скрыть её улыбкой:

– Ты опять за старое?

– Нет. Но последнее время я почему-то часто думаю об этом. Меня никогда не страшила смерть. Но я очень боюсь потерять тебя и там… навсегда! Этого я не перенесу! Где мы будем с тобою там? Ваш Бог – Бог Любви, а мы любим друг друга… Мы будем вместе?

Нази молча, с болью, которую была не в силах скрыть, смотрела в устремлённые на неё глаза. Она не могла лгать им.

– Что подразумеваешь ты под «там», Матэ? Царство Вечной Жизни и Радости, которое даёт Христос любящим Его и желающим быть с Ним, Который и есть Вечная Жизнь? Или бездонную Пустоту уничтожения всякой жизни, распада личности, её надежд, высоких устремлений, добрых привязанностей и любви к кому-либо?.. Ваша нирвана… если мы попадём туда… мы не только не будем «вместе»… нас не будет вообще. Разве не это – цель буддизма, его высшая цель: самоуничтожение навсегда? Или ты веришь, что мы можем воплотиться мужем и женой в следующей жизни? А ну как ты уже достиг «совершенства» и это твоя последняя «реинкарнация»? А я воплощусь снова и стану женой твоего злейшего врага?

Она тихонько рассмеялась, увидев, как изменилось его лицо. Вздохнула и поудобнее устроила на коленях его голову.

– Человек сам делает свой выбор, где ему быть и с кем… здесь и там. Где будет Господин, там и слуга Его. А кто любит Его, тот и соблюдет заповеди Его. Светлые Христовы заповеди… Они освещают человека и путь его в мире и за пределами этого мира. Светит такой человек Христовым светом всем, кто выходит «на огонёк» его любви, и даже смерть не властна над этим внемирным, надмирным светом. Такой светильник послал Господь и мне, и тебе в своё время. Я не знаю, кем был и откуда Нисан… Может, это и к лучшему. Иногда мне кажется, что он не был человеком, так мало было в нём земного.

– Он был из династии Мин, – вдруг спокойно произнёс Матэ. – Царевич из династии ваших злейших врагов. Его звали Янь Шанг. Когда обе ваши династии на хребте мятежника Сунь-онга въехали в Пекин, будущий основатель династии Цин – князь манчжурцев Довгань – и его войска отказались вернуть императорский трон династии Мин, заявив, что пришло время «сильной руки». И начался период гонений на приверженцев Мин, изгнание и избиение всех, в ком текла кровь Мин. Их семью окружили где-то на севере отряды генерала Чень Чуньян Линга. Старший брат Шанга сумел убежать с младенцем в горы, надеясь найти дорогу в Северный Шаолинь, но сбился в пургу, и на них, полузамёрзших, чудом набрёл монах из монастыря Кай-Ши-Нунь…