Девушка была на грани безумия: средств к существованию, кроме жалованья отца, она не имела, их семья была небогата, Хиёси был вдовец, а его родня, сторонясь павшего на эту семью позора, внезапно «забыла» о бедственном положении юной Марико! Для того, чтобы выполнить распоряжение своего господина, то есть остаться жить с позором на своём добром имени, ей оставалось только заклеймить позором и своё тело, то есть пойти в уличные проститутки, что для девушки-самурая было вообще немыслимо!

Любой другой офицер на месте Токемады поступил бы однозначно: послал бы вестового солдата. Сёбуро пошёл сам, и в этом тоже был весь Сёбуро! Не знаю, какие слова для выполнения возложенного на него поручения подобрал самурай Токемада, но девушка осталась жить и не сошла с ума.

Конечно, оба отлично понимали, что соединить их жизни в этом мире может только чудо, но жить с надеждой на чудо всё же лучше, чем вообще не жить. Двенадцать лет ждала девушка. Двенадцать лет ждал Сёбуро. И вот, когда он вернулся на родину национальным героем, молодой Шоган, только что занявший эту должность после смерти своего отца, безмерно обрадованный, что это событие началось с доброго предзнаменования – победы японского оружия! – широким жестом предложил Токемаде самому выбрать себе награду. И тот попросил разрешения соединиться с теми, кого он любил: со своим другом и своей возлюбленной.

Через год после поединка, после каких-то сложных дипломатических утрясок, Китай дал нашей семье разрешение на выезд, а Япония – на въезд. Ещё год или полтора решались вопросы о статусе, правах, наследовании, земле, доходах. Ещё полгода мы жили в Макао, ожидая голландского шкипера. Я хорошо помню плавание… и шторм, в какой попали…и первые впечатления о Нагасаки…

Нази замолчала, обдумывая, что ещё может быть интересно Матэ.

– Я совсем не помню Сёбуро в Китае. Он сразу вошёл в мою жизнь, как Япония. Именно благодаря ему я смогла так легко и просто, по-детски, полюбить эту страну и считать её своей второй родиной. Но первое время всё было здесь таким странным…

Очень долго привыкала к японским традициям мама. Моя мама – из царской династии Цин, племянница нынешнего императора Китая, но она глубоко почитала и любила моего отца и следовала всюду за ним беззаветно. Я не знаю другой женщины, столь же счастливой в браке, как моя мама. Я не помню, чтобы видела её хоть раз печальной, боязливой или недовольной. С раннего утра звучал по дому её напевающий голос, звонкий, жизнерадостный, бодрящий. Она умела каждому найти ласковое слово, прекрасно пела, была образована и начитана, как настоящая принцесса, всегда над чем-нибудь трудилась, хлопотала по хозяйству. Отец называл её Чьен-Хо – «Золотой Лучик», или Цян-Чьен-Хо – «Смеющийся Золотой Лучик», и трудно было найти более удачное имя для моей мамы. Много невзгод выпало ей в жизни: войны, смены династий, гонения, гибель обоих сыновей в боях, но она всегда была мужественной и светлой, верной подругой отцу. Смеясь, изумлялась – откуда ей выпало столько счастья в жизни? Она не видела зла вокруг, только радость – радость жить и любить. Это была удивительная женщина!

Сёбуро всегда восхищался ею. Он же научил её любимой стихотворной игре самурайской элиты, и эти поэтические конкурсы скоро стали составлять центральную часть любого вечера, застолья, тя-но-ю с присутствием Сёбуро; они встречали и провожали друг друга целыми каскадами изумительных танок – при полном взаимном восторге и овациях завороженных слушателей!

Помню, как однажды в день рождения мамы Сёбуро привёз ей в подарок картину – вышивку по шёлку, изображающую букет прекраснейших цветов. Мама тут же взяла бумагу, кисть и красивым почерком написала стихотворение, в пяти строках воспевающее цветы весны, лета и осени:

«Вишня цветёт весной,

Летом цветёт померанец,

Осень – пора хризантем.

Ах, на какой из цветов

Жемчуг росы упадёт!» – и попросила передать это в подарок жене самурая, с благодарностью за вышивку.

Однако… я не помню, бывала ли в нашем доме твоя мать. Знаю лишь, что последний год жизни Сёбуро она долго болела. И умерла вскоре после его смерти.

– Когда отец погиб, она просила позволения Шогана совершить сэппуку, – спокойно сказал Матэ. – Она хотела уйти за отцом. И ей было позволено.

Нази, застыв, в упор посмотрела на него.

– Вот как? – произнесла она через минуту с ощутимой болью в голосе.

– Это имеет для тебя значение? По-моему, это прекрасный и достойный поступок и хорошая смерть. Они любили друг друга и теперь вместе. И воплотятся снова, чтобы вновь стать мужем и женой! – Нази почувствовала, что Матэ сердится и недоумевает по поводу её молчания. – Смерть, достойная жены самурая!

– Возможно, – Нази опустила глаза и грустно добавила. – Но у этой жены остался на руках сын самурая!

– Сам Шоган возжелал взять его на воспитание! Это большая честь!

– «Возжелал»… до её желания сэппуки или – после? – ровным голосом произнесла девушка.

Токемада открыл было рот… и — закрыл его, откинувшись всем корпусом назад, в тень, почувствовав, что у него сейчас не самое умное выражение лица.

– Какая разница?! – всё же не удержался он.

– Для тебя, может, и не большая. Отец был в тот день в столице. Он сразу выехал в ваше поместье. И – не успел. Уже горел погребальный костёр. И не один, а три. Вместе с Марико-сан хоронили ещё двоих – служанку и телохранителя. Которые не принадлежали к её сословию. Они не были самураями. Отца это удивило. Да, слуги любили своих господ и были верны им до конца… но…

– Кто был каикасю (секундантом при сэппуке) матери?! – резко бросил Матэ, и, хотя вопрос был совсем не по адресу, по его тону Нази поняла, что он точно уловил суть её сомнений, и не промолчала:

– По рангу это мог быть только её дядя – глава клана Хиёси. Он же привозил ей письма от Шогана. Но сэппуку, если она и совершала, то без него. Слуги клятвенно подтвердили, что, когда он уехал, она была ещё жива. Целых полтора дня… А потом отец видел её похороны…

– Ты не веришь, что моя мать совершила сэппуку?! – жёстко и прямо спросил Токемада.

– Я надеюсь , что она её не совершала, – тихо ответила Нази, на этот раз не опуская глаз.– Но дело не во мне. С нею были ещё двое. Её прислуга и её охранник…

– Кому нужно было убивать её?! – закричал Матэ. – Какая нелепость!

– Возможно, тому, кому был нужен ты. В безраздельное пользование… – всё так же тихо и ровно ответила Нази, поднимаясь. – Я не знаю! – вдруг с отчаянием воскликнула она, невольно выплёскивая многолетнюю затаённую боль безрезультатных раздумий. – Не знаю, кому это было так нужно!.. А может, Шоган и правда спасал тебя — и твои провинции! – от чьих-то хищных когтей! Может, ты был чьей-то ставкой в какой-либо ещё более грязной игре… Он взял тебя под свою опеку и контроль, воспитал и сделал таким, какой ты есть сейчас – не помнящим родства! Только это вполне очевидно и не вызывает ничьих сомнений! В конце концов, может, твоя мать действительно хотела сэппуки и совершила её! Но что может изменить всё это в твоей жизни, самурай Токемада Матэцура?!

Несколько секунд он продолжал сидеть неподвижно. Потом качнулся и тоже начал подниматься. Уже встал на одно колено, медленно, как бы через силу…

И вдруг корпус самурая стал заваливаться куда-то вперёд и вбок, он зарычал, как загнанный зверь, и — со всего маху ударил кулаком об пол…

От неожиданности Нази отскочила к стене.

Сердце её колотилось где-то в горле, едва не выскакивая…

Потом волна горячего сострадания и раскаяния толкнула было её к этому сражённому неведомым жестоким ударом человеку… но вновь увидела она, как в яви перед собой, ослепительный удар самурайского меча, разрубающий тело Нисана… И – осталась на месте. «Он самурай, и ему будет неприятен свидетель минут его слабости…» – сумбурно подумала она в своё оправдание. И поняла, что давно уже так не презирала себя!

Через несколько минут Матэ шевельнулся и медленно выпрямился. Слепым движением поднял вакадзаси, потом катану, отправляя их машинально за пояс. Поднялся с колен, невидящими глазами обвёл комнату и шагнул к окну, подставляя смятое лицо прохладному предутреннему ветерку.