Нази могла только гадать, что заставило Матэ погасить фонарь: то ли предосторожность от неведомой ей опасности извне, то ли желание скрыть в тени выражение лица, но она почувствовала, что что-то произошло за прошедшие сутки, и это поставило Матэ перед необходимостью какого-то тяжелого выбора. Такого тяжелого, что он был вынужден обратиться за помощью к ней.
Что могла сказать ему Нази о его отце? Что хотел он знать? Что нужно было ему знать?..
Девушка вздохнула. И села напротив него в той же позе, как сидела во дворце перед Шоганом. Потоки лунного света серебрили её плечо и волосы.
– Что ты хочешь услышать от меня, Матэ-сан? – тихо произнесла Нази, глядя на свои сложенные между колен кисти рук. – Мне было всего десять лет, когда погиб Сёбуро. И я любила его больше, чем знала… Хотя для детского сердца это совершенно одно и то же: ребёнок всегда знает того, кого любит…Ты любил его? – внезапно спросила она, подняв глаза.
Матэ молчал. Глаза его были опущены. Он не шевельнулся, словно вопрос касался не его. Только пальцы рук, освещённых луной, слегка разжались на бёдрах и скользнули в тень.
– Отец увидел Сёбуро впервые во дворце императора Китая в Пекине, – грустно продолжила Нази, не дождавшись ответа. – Перед поединком с корейским бойцом Джан Мунчхоном. Мунчхон был странный человек: шутник и весельчак в светской обстановке, он становился кровожадным зверем в бою, вид крови ярил его. Потеряв оружие, он готов был грызть горло противника зубами.
У него было двенадцать детей. В Пекине он накупил целый короб безделушек для своей ребятни и показывал всем, как они будут радоваться новым забавам. Отец рассказывал, что Сёбуро с интересом подыгрывал ему, и Мунчхон так охотно принимал его шутки и подначки, что они целый день веселили весь императорский двор.
А поединок был страшный.
Сёбуро не хотел убивать Мунчхона. Позднее он говорил отцу, что причиной были дети. Кореец не был знатным, и семья жила на его офицерское жалование. Можно было легко представить себе, на что обречёт её потеря кормильца… Мы узнали уже позже: корейский правитель поставил Мунчхона перед выбором – или победа, или жизнь детей. Поэтому ясно, насколько мало интересовала его собственная судьба! Но Сёбуро не хотел его убивать, и в этом был весь Сёбуро.
Не думаю, что дети корейца сыграли в поединке основную роль. Да, Сёбуро всегда был очень нежен и заботлив с ребятнёй, но он был воин, прежде всего воин. И убивал, когда было нужно, не колеблясь! И всё же его любимой мыслью из «Хагакурэ» была следующая: «…цель иайдо, созданного для того, чтобы убивать противника одним ударом меча, не в том, чтобы забрать жизнь человека. Цель иайдо – в оттачивании духа воина и его способности к концентрации до такой степени, чтобы он смог настроить противника на мирный лад и победить, не вынимая меча из ножен». Сёбуро старался не убивать, когда не было нужно — думаю, весь ответ в этом!
Поединок был долгим и упорным. Оба были ранены, когда отец впервые за всю свою практику прервал поединок: налетел шторм, быстро стемнело, и отец ничего не видел… Он подробно рассказывал об этом, и я вижу всё так ярко, словно сама присутствовала.
Все трое спустились к морю, он развёл бойцов и рассадил их в полосе прибоя. Ветер рвал пламя с факелов, и они гасли, как соломинки. Был полный мрак. Волны окатывали бойцов, не давая им уснуть или потерять сознание. Отец стоял между ними всю ночь с обнажённым мечом в руке. Он думал, что найдёт к утру два трупа на камнях… Но оба были живы и встали к бою. Отец видел потом эти камни и песок… розовые под каждым…
Утренний бой был недолог. Бойцы были слабы, как дети, от потери крови. Чувствуя, что проигрывает, Мунчхон совсем потерял человеческий облик, он ревел и рычал, как раненый тигр, и всё норовил, бросив меч, впиться в Сёбуро зубами. Когда же понял, что противник не будет его добивать, стал биться головой о валуны, а потом бросился с проклятьями к обрыву и прыгнул вниз, на подводные скалы…
Нази замолчала, не поднимая глаз, чувствуя, что Матэ прожигает её взглядом. Она знала, что официальное сообщение Шогана для бакуфу (правительства) было несколько иным; в частности, в нём Сёбуро Токемада собственноручно сбросил противника в океан. Для японского национального духа был приемлем только такой вариант победы.
– Отец на руках принёс самурая в свой дом, не доверяя его жизнь никому. Отец хороший лекарь и хирург, он в совершенстве знает тибетскую медицину, обошёл не один горный монастырь, совершенствуясь в знаниях. Он хотел, чтобы Сёбуро не только выжил, но и остался бойцом. Ему сразу пришёлся по сердцу этот самурай и его поведение на поле поединка, и пока Сёбуро был на его излечении, они познакомились поближе, узнали друг друга и почувствовали глубокий взаимный интерес, перешедший затем в более серьёзное дружеское чувство. Я, конечно, не знаю, какими были отец и Сёбуро двадцать лет назад. Оба уже не были молоды и пылки и, наверное, имели свои укоренившиеся привычки и черты характера. Но эта дружба, несомненно, наложила свой отпечаток на их души.
Помню какую-то особую бережность и, если бы речь шла не о воинах, я сказала бы – нежность их друг к другу, немногословное быстрое взаимопонимание и молчаливое взаимочувствование, громадное уважение к мнению друг друга, полное доверие и роднящее обоих благородство поступков, практическое конфуцианское благородство, стремление привести в полную гармонию убеждения и дела. В этом смысле, думаю, отец, как более старший по возрасту и склонный к философским размышлениям, имел большое влияние на жизненно активного и непосредственного Сёбуро. В этой паре отец играл роль «старшего мудрого брата», говоря языком театра «но». В то же время Сёбуро, как никто другой, умел претворять свои убеждения на практике, это был человек не философии, а поступка, не мудрец, а боец, он отлично умел думать, но ещё отличнее – и прекраснее! – он умел действовать. Как восхищался отец этим жизненным, активным благородством своего друга! Как хотел он, чтобы и я всей душой прониклась этим естественным самопожертвованием Сёбуро Токемады! Увы, я оказалась никудышным учеником… – голос девушки внезапно сорвался. Она замолчала. Потом извинилась и продолжила уже спокойно и ровно:
– Самый яркий пример «практического благородства» Сёбуро – это его встреча с твоей матерью, Марико Хиёси. Когда самурай Токемада окреп после поединка, он должен был вернуться в Японию. Оба – и он, и отец – понимали, что не увидятся больше никогда. Китай и Япония были закрыты друг для друга. В те годы старый Шоган, начавший с того, что истребил тридцать семь тысяч христиан в одной из крепостей близ Нагасаки, изгнал последних португальских купцов, прервав торговые отношения, которые португальцы, как посредники, вели с Китаем, и начал политику полного хозяйственного обособления Японии. Только на остров Десима могли заходить голландские суда, вводя Шогана в курс дел о событиях на мировой арене, и изредка Шоган пользовался их услугами в смысле морских перевозок. Один из таких кораблей – «Апостол Матфей» – и увёз самурая Токемаду на родину. Как известно, родина встретила его с триумфом. Но кроме триумфа Сёбуро в Японии ждала его девушка.
За двенадцать лет до всех этих событий в личной охране Шогана служил самурай Кацуо Хиёси, смелый и абсолютно преданный своему господину офицер, который однажды совершил крупный политический промах: присутствуя в составе свиты правителя на каких-то сложных переговорах, которые Шоган вёл с кем-то из своих противников, Хиёси имел неуместную ревность схватиться открыто за оружие, когда этот противоборствующий даймё провокационно оскорбил Шогана, надеясь сорвать диалог и начать военные действия.
Шоган и глазом не моргнул, велел схватить своего самурая и подвергнуть позорной казни, при этом принося глубокие извинения противнику за невыдержанность своих солдат. Поражённый даймё вынужден был объявить свою реплику «неуместной шуткой», переговоры продолжились и благополучно завершились.
Вернувшийся в столицу рассерженный Шоган велел совершить сэппуку родителям «глупца, чуть не отправившего на тот свет своего господина», – в назидание всем другим, могущим производить на свет «подобных глупцов». У Хиёси осталась дочь, пятнадцатилетняя девушка, которая, узнав о судьбе отца, просила разрешения тоже совершить сэппуку. Но это прошение поступило к Шогану в момент самого скверного расположения его духа, и правитель тут же категорически запретил, заявив, что «уход с честью – заслуга для самурая» и что «Хиёси и его потомки эту честь…» — короче, упустили свой шанс… — иногда он выражался очень непосредственно. Дежурному офицеру, которым оказался в тот вечер Сёбуро Токемада, велено было «так и изложить».
