Борьба за клинок замерла в полуфазе, никто не разжал рук на цубе (рукояти) вакадзаси, но самурай уже видел перед собой в темноте напряженное в жёсткой судороге лицо – полное ненависти к нему, как ему показалось.

…Нази выпрямилась усилием корпуса, ничуть не ослабляя хватки порезанных рук (чувствовалось, как пузырилась между пальцами вязкая кровь), руки Матэ тоже были жёстко напряжены, но уже по инерции, – для самурая было позором отдать меч в чужие руки. Так, в динамическом равновесии сил, вакадзаси медленно, дрожа опускался, и лишь когда он прочно лёг на колени Токемады, Нази попыталась разжать свои сведённые судорогой пальцы, которых почти не чувствовала.

– Что ты делаешь со мною, самурай?! – жёстко, тоскливо, с каким-то звенящим презрением выдохнула она в лицо Матэ. – Или мне мало на сегодня смертей?! Ты думаешь, мне в радость тащиться завтра в столицу, когда тоже хочется лечь и перестать дышать?! Но это мой долг, и я должна выполнить его до конца! Это и твой долг; прими же то, что заслужил, как мужчина! Посмотри в глаза людям! Или ты – трус?!

Она почти отшвырнула от себя его руки с клинком, поднялась и пошла прочь между могил.

«Что за карма у меня?! – изумлённо, с истерическим смешком подумал Токемада. – Что же такое может натворить в предыдущей жизни самурай, если в этой ему так недвузначно отказывается в спокойной и почётной смерти?.. Или всё же надо было отшвырнуть её – и докончить?!» – бешено взвилась мысль, но это уже был последний активный рефлекс, мертвящая апатия усталости внезапно качнула тело, и Матэ понял, что смертельно, непреодолимо хочет одного – спать! Слепо сунув вакадзаси в ножны, повалился куда-то вбок и через миг уже отключился в глубоком бесчувственном сне.

*

Его разбудил нестерпимый холод. Было раннее-раннее утро. Лощину заволок плотный серый туман, поглотивший собой звуки океанского прибоя. Под пеленой тумана кладбище казалось глухим, мрачным, тоскливым склепом.

Матэ быстро оделся, отправил за пояс оба своих меча и занялся костром: раскопал в буреломе под слоем влажного валежника сухие ветки, сложил из камней очажок и долго мучился с разжиганием. Немного отогревшись, поднялся, попытался сориентироваться и шагнул в туман в надежде, что помнит, где находится могила Нисана.

Там он и нашёл девушку, скорчившуюся клубочком у каменного изголовья, то ли бессознательную, то ли замерзшую до бесчувствия. Усмехнулся, подумав о том, кого греет её плащ, но сейчас было не время для злого юмора. Поднял её и на руках отнёс к костру. По дороге она очнулась, жалобно, совсем по-детски застонала, не в силах разжать стиснутые от холода зубы. У костра жадно протянула к нему руки, чуть ли не в самое пламя, – видно было, как нечувствительны замёрзшие пальцы.

Немного отогревшись, Нази сразу как-то ослабела, стала искать опору.

– Ты хоть что-нибудь ела вчера? – неожиданно понял самурай. Она отрешённо глянула на него и покачала головой, а потом и вообще отвернулась.

Матэ подтянул к себе мешок и достал оттуда свёрток с лепёшками. И заговорил резко, поняв, что надо действовать её же методами:

– Нам нужно отправляться в путь, а какой из тебя будет ходок, если ты и сидишь-то с трудом? Думаешь, мне в радость будет тащить тебя на себе до Эдо двое суток?

Поколебавшись некоторое время, Нази обернулась и сдержанно кивнула.

– Вы правы. Благодарю за урок. Сейчас не время для личных счётов. Прошу простить меня.

Она протянула руку и с трудом отломила кусок лепёшки.

– Что у тебя с руками? – сразу перестал жевать Матэ.

А потом, поднявшись, шагнул к девушке и развернул её кисти ладонями вверх. Медленно поднял глаза… Она смотрела на него совершенно бесстрастно и независимо, без тени эмоций. Токемада откупорил фляжку и кусочком чистой материи стал смывать с её ладоней засохшую кровь. Порезы были серьёзные, – его мечи всегда были в превосходном боевом состоянии, как отточенные бритвы.

Промыв ранки, он смазал их своей испытанной мазью — не удержав косого взгляда на лицо Нази, покрывшееся испариной, но не дёрнувшееся ни одним мускулом, и восхищённо подумал: «Вот это да-а!..» по адресу человека, умевшего терпеть боль не хуже самурая. «Драконье сало» было очень эффективным ранозаживляющим, но полностью оправдывало своё название при попадании на кожу.

Забинтовав руки девушки чистым материалом из своих запасов, он вернулся на своё место, а Нази, как ни в чём не бывало, снова принялась за еду. Матэ смазал мазью и своё плечо, просунув руку в вырез монцуки, затем брюшной пресс и призадумался, как бы поделикатнее добраться до бедра… В это время Нази поднялась и, прихватив опустошенную на её лечение фляжку, отправилась за водой. Матэ медленно через плечо повёл глазами ей вслед.

…В полдень они пересекли границу камакурской провинции. Дорога резко пошла вниз, в низину. Нагретые солнцем стволы сосен благоухали, сладко пахло мускатом, цветущими стелющимися кустарниками.

– Что это? – негромко спросил Токемада. Его рука давно уже лежала на рукояти катаны.

– Охрана, – отрешённо бросила Нази, как-то сразу поняв, о чём речь.

– Что?!

– Не останавливайтесь… Я думаю, вы знаете лучше меня.

– Чья охрана?!

– Ваша. Или – китайская. Или – с обеих сторон. Откуда мне знать?

Матэ быстро и внимательно оглядывал заросли по сторонам дороги, мрачнея от желания потрогать их лезвием катаны. Нази удивлённо посмотрела на него.

– Вы и правда не знали?.. Может, это лишь мои догадки. Но отец сказал – «охрана». Одно это слово, без комментариев. Я думаю, это разумно. Традиции традициями, а в том, чтобы Свидетель дошёл, заинтересованы все, и особенно – победившая сторона.

В первой же деревне Матэ конфисковал двух лошадей. Следом за ними через центральную площадь долго бежал, приседая и всхлипывая, их хозяин, торговец или зажиточный крестьянин. Уже возле дороги самурай обернулся, схватился за меч и прорычал ему что-то такое, от чего крестьянин сразу понял, что вместе с имуществом немедленно потеряет и голову, упал лицом в пыль и перепугано завопил, что он-де не в том смысле, что его не так поняли и что он только сожалеет, что его животинки не столь хороши для такого важного даймё.

Нази молча смотрела на эту обычную для Японии бытовую сценку: как она не крепилась, силы её были на исходе, вдобавок девушку сильно знобило. Страшась позора действительно свалиться посреди дороги, она без возражений подчинилась самураю и взобралась в седло, стараясь не видеть слащаво-ненавидящих взглядов крестьянина и не слышать его рыдающих воплей: «Какая честь, господин самурай!..»

Верхом они достигли Камакуры ещё засветло. Первой фразой Матэ, бросившего поводья на гостиничном дворе, была: «Баню!» Перед ужином, прогретая в парильной до последней косточки, со слипающимися глазами Нази покорно протянула ему для перевязки ладони, потом машинально сжевала всё, что поставил перед ней на стол гостиничный служка, и под жёстко-требовательным взглядом самурая, стараясь не морщиться, выпила чашечку отмеренного ей лично Матэ подогретого сакэ.

Голова тут же пошла кругом. Кое-как извинившись, она выбралась из-за стола и ушла в свою комнату. С наслаждением падая в прохладную мягкость постели, ещё успела вытащить из-за пояса оба меча, оставив под подушкой каикэн (короткий женский кинжал).

Самурай пить не стал. Погасив лампу, он оттащил столик к двери, отодвинул раму окна и внимательно осмотрел двор, стену дома, нижний этаж и навес над верхним этажом.

Потом задвинул раму до конца и заблокировал её своим вакадзаси. Достав из-за пояса катану в ножнах, поставил его между колен, усевшись на циновки возле стены, смежной с комнатой Нази, и забылся в чутком сне.

Падая время от времени, меч будил его, и, подхватывая катану, самурай несколько минут прислушивался, опытно оценивая обстановку, потом позволял себе снова расслабиться.

Но ночь прошла спокойно.

______________________________

дзё — традиционная японская мера длины (3,03 метра)