Будучи чуть младше его по календарю, Татьяна Павловна всегда была старше в плане духовного роста, а потому ей хватало ума, как она сама полагала, никогда не терзаться и не страдать из-за его ставших привычкою дерзостей: переживания ведут ведь к морщинам, появления которых она старалась не торопить. Жить надо легко – установила она себе некогда и следовала этому беспрекословно. Ушёл так ушёл – вернётся!

Важно было закрепить за собой первый раз и последний; это, по её разумению, были основополагающие моменты их предсказанной свыше связи. Насчёт остального она не была столь трепетна и не считала проявления половой активности на стороне за измены. Его она оправдывала (да не оправдывала даже, а принимала как есть) тем, что молод ещё и не нагулялся, что ж поделать, такова мужская природа, пока стоит – не исправишь. Себя же не винила уже потому, что и не было за нею вины, так как не считать же за таковую банальную физиологию, не поддерживаемую высоким чувством. Любила она – его, а спать могла – с кем угодно.

То есть ждать она его ждала, но это не было ожиданием, преисполненным самоотречения.

Поэтому когда он был рядом – она была с ним, когда же убегал – освобождалась и она, ощущая это время как переменку между главными событиями и совершенно не тяготясь тем, что эта переменка затягивалась порою сверх меры. Не было никакой меры. Всё шло так, как и должно было идти, чтобы в один прекрасный день замереть в нужной точке.

Сидя сегодня рядом с ним, она преисполнялась светом: это и была её Окончательная Победа.

В обход первоклассной стратегии первоклассницы Тани её сосед по парте столь же естественно выработал собственную, которая сводилась к тому, чтобы не замечать её в упор – даже вопреки законам оптики, физики или чего бы там ни было. Он смотрел сквозь неё, не видя, словно б её и не было вовсе. Стекло и то – можно ощутить, почувствовать, на нём могут быть царапины и пятна, выдающие его присутствие. Таня же была для Жени пустотой – протяни он руку в её сторону, та не встретила бы сопротивления и проткнула бы воздух.

При этом – удивительное дело – ничто не мешало ему списывать у соседки, когда того требовали обстоятельства, слышать её произносимые шёпотом подсказки при ответе с места и поглощать подкатывавшиеся к нему с её стороны вкусняшки. Принимая любые дары, он принимал их как подаяние всего мира, а не кого-то конкретного. У этих даров не было Таниного лица – и он, наверное, не смог бы объяснить почему.

Это не было железобетонным правилом, что позволяло учителям не замечать очевидных вроде бы странностей. Когда на физкультуре их ставили в пару и они должны были бросать друг другу мяч – они и бросали его, и ловили; Таня – с неизменной улыбкой, Женя – бесстрастно. Когда на каком-либо уроке их объединяли для выполнения общего задания – они его выполняли; Тане это было радостно, Жене – безразлично. Когда в ходе уборки дворовой территории им доставались носилки – они их послушно несли; но стоило им выполнить дело, свалив осенние листья в кучу или собранный мусор в мусорный бак, как он тут же разрывал вынужденную сцепку, то отходя в сторону, то убегая вперёд.

Таню никогда это не задевало и не беспокоило. Она-то знала, что он её видит.

Не понимая тогда ничего ещё про любовь и не умея объяснить это чувство словами, она более чем отчётливо ощущала его и без формулировок. И не нуждалась в ответе, на природном своём уровне осознавая, что её внутреннего огня достаточно и так, хватит с лихвой на обоих.

– Вы знаете этого человека?

К ней кто-то подошёл, только ей было сейчас не до этого. Ликованию её не было предела, а потому появление вокруг новых людей, какой-то даже толпы, не смущало её, не задевало, не касалось. Быть может, они все пришли разделить с нею радость победы, пусть так, не запрещать же. Раз не мешают – то как она может быть против?

Вопрос прозвучал снова.

– Вы кто? Вы знаете этого человека? Вы меня слышите?.. Как вас зовут?

Татьяну легонько взяли под руки и аккуратненько принялись поднимать. Кто-то протянул ей пластиковый стаканчик.

– Глотните воды. Вы можете идти?

– Женя, – запоздало протянула она, но его уже не было видно. Её куда-то повели, на что-то посадили. Пытались заговорить с нею, но она только повторяла его имя, всякий раз меняя интонацию, то словно бы задавая вопрос («Где же ты?»), то призывая («Да где же ты!»), то в бессилье ослабевая («Где ж ты..»). Крутилось в голове только это: «Женя? Женя! Женя…» – и стоявшие рядом в какой-то момент сдались, перестали спрашивать, закрыли дверь, и она куда-то поехала, не отдавая, вероятно, себе в том отчёта.

Но несмотря на свой плачевный вроде бы вид (про плачевный вид сказал бы любой, кто её сейчас видел), Татьяна Павловна не искала утешения и не нуждалась в нём. Она знала, что кончилось всё хорошо, что Он теперь точно её, а всё остальное не имело уже никакого значения.

– Скажи…

Он слегка приподнялся на локте, чуть возвысившись над нею, стараясь её всё-таки разглядеть.

Она лежала, неприкрытая, и любовалась им, завернувшимся в лёгкое одеяло. В нём всё было хорошо, от причёски до голоса, всё было хорошо знакомое и родное, всё было ровно таким, как она и хотела.

– Скажи, – повторил он, подбирая слова и пытаясь подобрать их с максимальной точностью, – за что ты её убила? Почему?..

– Кого?! – ошеломилась она, скорее озадаченная, нежели встревоженная таким вопросом.

– Милу, – уточнил он, не отрывая взгляда.

Она не понимала, поэтому ему пришлось быть более конкретным:

– Ту девочку. Из детского сада.

На первом курсе Татьяна была пусть не самой популярной, но всё же заметной девчонкой – с некоторого времени, вернее, уже молодой девушкой, а то даже барышней, как величали её особо галантные кавалеры. Весёлая, бойкая, по меньшей мере – симпатичная, хотя находились и те, кое готов был славить и её красоту (тут было, правда, одно но). Сама про себя она понимала, что на любителя, но нисколько не комплексовала по этому поводу, потому как ни на секунду не позволяла себе утратить веры в свою избранность. А коли так – она была готова нравиться тем, кому нравилась, тогда как на прочих ей было глубоко наплевать, если не сказать хуже.

Определившись таким образом, она необыкновенно себя выручила, даже не подозревая об этом и не держа этого ни потайной, ни явной целью. Её естественность, сдобренная самоиронией и весьма поверхностным взглядом на жизнь (всё главное она уже поняла, а остальное её мало касалось), её неизменная готовность хоть пошуметь, хоть пуститься в пляс по любому поводу, от радости иль от печали, её принципиально ровное отношение к любым компашкам, называемое ещё по-красивому нейтралитетом, – всё это и по отдельности сделало бы ей доброе дело, а в совокупности и подавно вывело в число тех студенток, кого были рады видеть везде, везде приглашали и везде усаживали если не прямо по центру, то уж никак не в тенёчке побоку.

Это уж потом про неё стали говорить в том духе, «какую же змею мы у себя пригрели», а поначалу Таня была всем мила и зачастую выступала, считай, душою компании, легко соглашаясь на любые затеи и являясь даже порой их организатором. «Смеяться так смеяться, угарать так угарать», – полагала она, и эти шесть слов быстро стали девизом всех вечеринок, в которых она принимала самое активное участие.

На одном из таких внеучебных мероприятий она вдруг встретилась с Женей. Они не виделись к той поре несколько лет, и она, так вышло, и не подозревала, что вновь учится с ним вместе. Разные факультеты, разные здания на разных автобусных остановках – но самое ведь главное, что один и тот же университет в одном и том же городе! Ну разве это не было ещё одним подтверждением того, что они связаны неразрывными узами?!.

Совершенно не напрягаясь и вовсе не думая об этом, она снова Его обрела – «через годы, через расстояния», как и обещалось в старой песне о песне, которую она с детства любила именно за эти, её словами, оптимистические окуляры, позволявшие на всё смотреть без тени тревоги.