– Ну я же не люблю гречку, – оттолкнув тарелку, я уперлась в хмурые брови матери.

– Ешь, отец вчера привез.

«Тем более» почти вырвалось из груди, но я вовремя остановилась, виновато пододвинула еду ближе и принялась зачерпывать ложкой молоко. Мама села по другую сторону стола, греясь о стакан с дешевым кофе, и принялась вглядываться в меня, словно прожигая насквозь. Я вторила ей, безотрывно смотря, как тонкие пальцы обхватили горячую керамику и еле заметно подрагивали. В какой момент она так похудела? Почему я раньше не замечала проблеск седых волос? Почему она не закрашивает их, почему не ходит в салон на маникюр, почему не пользуется хотя бы тушью?

– Как тебе Наташа? – отстраненно спросила она, когда я зависла с ложкой у рта больше положенного времени.

Хмыкнув, я неопределенно пожала плечами:

– Обычная. Не понимаю, что отец в ней нашел.

Мама шикнула так громко, что я чуть не подавилась.

– Не смей так ей сказать.

– Почему? – недоумение разрасталось внутри. – Она разрушила нашу жизнь, а я должна миндальничать?

Когда мама злилась, она никогда не кричала, не искажалась в лице, не сжимала кулаки, и вообще никак себя не проявляла. Разве, только ресницы начинали трепетать так, что, казалось, она вот-вот расплачется. В такие моменты я бросала все дела, которыми занималась, и прижималась к ней всем телом, пытаясь вобрать в себя ту боль, которой она вряд ли хотела делиться. И сейчас, наблюдая неподдельное волнение, мне бы поступить точно так же. Но я настойчиво продолжала сидеть на стуле, мысленно врастая в него и становясь единым целым. Ведь если я встану и подойду, она не ответит. Не объяснит мне то, чего я хочу знать, но в упор не вижу.

– Потому что, – голос ее был тих, но стержень жестким, – она хорошая.

Я вскочила, задев стол и разлив молоко на скатерть. По венам медленно растекалась ярость, пульсацией заставляя сердце биться чаще. И даже если бы я хотела сдержаться, мне не удалось бы обуздать эмоции. Этим мы явно различались.

– Хорошая? – громыхнула я, – да если бы не она, мы бы жили как раньше…

– Не жили бы, – грусть и усталость смешались в ее словах, глаза действительно наполнились слезами, а нижняя губа предательски задрожала. И это стерпеть было невозможно. Махом обогнув стол, я со спины обняла маму за плечи, зарывшись лицом в волосах. Таких безжизненных и блеклых. Правда, пахли они, как и прежде, миндалем и цитрусом, ароматом моего детства. И пусть я уже давно не маленькая девочка с косичками по бокам, все же хорошо знать, что что-то в этой жизни неизменно.

– Мы бы все равно разошлись, – глухим эхом ее мысли разлетались по кухне, – и Наташа в этом не виновата. Я даже ей в чем-то благодарна. Так, – она вздохнула, – отец хоть недолго расстраивался.

Я отстранилась. Следуя маминой логике, главным потерпевшим в их разладе стал отец. Ни я, ни она, оставшаяся один на один с реальностью и наперевес с девятилетним ребенком. Отец. Взрослый мужик, быстро нашедший нам замену.

Никогда раньше не задавалась вопросом о причинах, считая главным злодеем безродную мужскую особь. Однако сейчас слова матери острием воткнулись в сознание. Значит, я не важна и ей?

– Я в душ, потом доем.

– Подожди, – ее просьба догнала меня в дверях, – пообещай мне, что в это воскресение снова поедешь.

Вот так просто. Возьми и пообещай. Переступи через себя, забудь, что было, вытащи осколки из сердца. И пообещай. Могу ли? Конечно. Выполню ли? Вряд ли. А зачем тогда врать? Никогда. Маме никогда. Опустить детали, да, приукрасить, да, скрыть суть, пожалуйста. Но врать? Хотя, с другой стороны, если отец меня сам не возьмет, значит, и врать не придется?

– Обещаю, – бросила я и скрылась в ванной, уверенная, что не пожалею.

Разрозненные мысли кружились вихрем в голове, выделяя жирным шрифтом отдельные фразы: «отец хороший», «Наташа хорошая», «ты не нужна», «пообещай мне». Замысловатый танец, причудливые формы, смена мест… Смысл все тот же. Ненавижу внутреннего старца, который только и делает, что критикует. Заткнуть бы его хоть на мгновение. Но как? Старательно смывая пену с волос, я начала петь первое, что пришло на ум.

«Унеси меня с собой насовсем,

Закрывай своей рукой от снега с дождями,

Прижимай меня ладошкой к себе,

Обещай, что меня никто никогда не раздавит»2.

Надрываясь, я кричала, пока не запершило в горле, и на некоторое время это помогло заглушить ворчание престарелого протестующего. А после… После придется найти что-то другое.

Когда я вышла, мамы уже не было. И это значительно облегчило пытку сознания, в которую я попалась по дурости и теперь не представляла, как вылезти. Но у меня был человек, способный вытащить из любой передряги.

Марина обычно ждала у подъезда. Она всегда так делала, когда узнавала новую сплетню, которой непременно стоило поделиться со всем белым светом. И первостепенно – со мной. Как правило, таких новостей было много, поэтому почти каждое утро перед школой она проводила на лавочке под моим окном. И я всегда была рада ее видеть. Еще бы. Перемыть косточки одноклассникам, подтрунить над их родителями и учителями. Считай – настроение на весь день. Однако сегодня мне хотелось, чтобы она заболела и не пришла. Или ее отправили в интернат, как вечно грозилась сделать ее опекунша, пятидесятилетняя тетка, получающая гроши за воспитание моей подруги. Правда, воспитанием это было назвать сложно, скорее присмотром или сожительством. Но как бы это ни виделось со стороны, подруга моя оставалась в плюсе. Дом, еда, одежда. Пусть и не высшего качества, все равно лучше, чем в интернате. Да и друзьями она обзавелась, быт свой обустроила: осела в наших кругах по самые помидоры.

Я-то уж точно без Маринки не была бы той, кем стала. Осталась бы замухрышкой из соседней деревни, которая пряталась за книжкой и боялась мальчиков. А теперь я, как говорит подружка, «Василиса из дворового королевства». Меня признают, обсуждают, ставят в пример. Не так, как в школе, а в лучшем свете. А это дорогого стоит.

Эх и что я все жалуюсь? Я должна быть ей благодарна, а не в интернат ссылать. Отодвинув половицу под шифоньером, я вытащила новую пачку сигарет и, перескочив лестничный пролет, оказалась на улице. Чутье меня не обмануло. Подруга в здравии и твердом уме чертила мыском ботинка что-то на песке, а завидев меня, радостно махнула, мол присоединяйся. Плюхнувшись рядом, я на автомате достала зажигалку и прикурила, выпуская кольцо дыма в воздух. Когда Марина это заметила, то выпучила на меня свои раскосые глазищи:

– Около дома? Да что с тобой?

Опомнилась я быстро. Да-да, на первом этаже живут две болтливые бабульки, которых я избегаю всеми возможными способами. Даже парней научилась водить так, что те ни сном, ни духом. И как я так прокололась? А может, не заметили? Колыхнувшаяся занавеска послужила мне приговором, а маме – новым расстройством. Или удастся их задобрить? Обязательно зайду вечером на чай.

Марина, не дожидаясь окончания моих внутренних стенаний, унеслась вдаль. Спешно нагоняя ее, я устало зашаркала по асфальту. Выброшенная сигарета была нужна мне, чтобы отвлечься, и она свое предназначение выполнила, а разболевшаяся голова служила тому подтверждением. Ох, а впереди еще шесть уроков.

– Может, прогуляем? – видя мою безучастность, с надеждой спросила подруга.

Я коротко кивнула. Мне нужно было выдохнуть, и кто, как не эта взбалмошная девчонка, знает, что мне поможет.

Марина в выходные часто собирала тусовки, которые начинались с шумного обеда и плавно перетекали в тихие ночные посиделки. Ее опекунша уезжала за город навещать больного дядю, а он, хвала небесам, не переносил подругу. То ему не нравилось, как она смотрит, то, как выглядит, то, как дышит. Итак, благодаря забавному свистящему дыханию, Марина была лишена общества «вонючего злобного старикашки» и оставалась в квартире одна на ночь. Не воспользоваться таким прекрасным поводом, чтобы собрать компанию друзей, было верхом неосмотрительности.