Особенно, зная, что сегодня опять обману.

Но моя уловка всегда удавалась. В такие дни сумбурные вечера мама тоже ложилась раньше. А значит, у меня появлялось время бесконтрольно покинуть дом.

В 23-15 мне пришло сообщение от подруги «Я внизу», сулившее мне начало благодатных неприятностей. Крадучись, ступая по протертому ковру в коридоре, я умело сунула кроссовки подмышку и придержала язычок у замка. Свет на лестничной клетке так никто и не починил, поэтому пришлось на ощупь искать перила, но каково было мое удивление, когда вместо бездушной деревяшки я ухватилась за чью-то теплую ладонь.

– Привет, – похожий на шипение шепот холодком пробежался по спине. – Это я, Никита.

– Знаешь что! Никита, – также тихо я пыталась выразить свое недовольство, но бодрящий кафель так остудил мои ноги, что я за пару мгновений умудрилась продрогнуть целиком – от пят до макушки. – Держи лучше, – и доверившись своему знакомому, я нагнулась завязать шнурки.

Выскочив в темный двор, освещенные единственным фонарем, я огляделась. Марина пряталась в тени деревьев, но не заметить ее было невозможно. Темный неподвижный силуэт отчетливо проглядывался на фоне колыхающихся от ветра деревьев. Махнув рукой, она подозвала нас.

– Как неудобно он оставил машину, – сетовала она. – Погляди, под самым фонарем. Хорошо, что у меня капюшон есть. А у вас?

Мы с Никитой переглянулись. У него был, у меня нет. Тогда парень, недолго думая, скинул куртку и отдал ее мне, оставшись в одной кофте. Натянув капюшоны, мы весело переглянулись и, толкаясь, почти полезли за телефоном, чтобы сделать селфи на память. Но вовремя смекнули, что, выложив фото банды молодых преступников (разве только без шарфов на лице), сами накликаем на себя беду.

– И вот, держите, – Марина протянула нам платки.

В привычный день я бы прыснула со смеху от ее предусмотрительности, но сейчас было совсем не до этого. Руки тряслись, а в горле пересохло. Нет, не от страха, а от предвкушения запретного.

Наконец, когда с формальностями было покончено, и подруга осталась удовлетворенной результатом, она достала из пакета то, ради чего мы здесь собрались. Флакон аэрозольной краски неонового оранжевого цвета. Ух, какой тон! Вырви глаз. Люблю такие. От возбуждения у меня закружилась голова.

– Но у нас он только один. Поэтому предлагаю по очереди.

Мы переглянулись и негласно решили, что первой буду я.

Выйдя на свет, тряся краску, я услышала характерный звук металлического шарика, бьющегося о стенки банки, и довольно хмыкнула. Ну, здравствуй, папа. Я так рада тебя видеть. Жаль времени на встречу не так много. Оббежав машину со всех сторон, я выбрала левую. Во-первых, здесь сидит водитель. А во-вторых, символично, сердце тоже слева.

Я сорвала колпачок с флакона и выжала первую струю. «Г». Крупно, от крыши до самого низа, изумительным оттенком рыжего. «А». Я любила тебя, боготворила и не ожидала предательства. «Н». Знала, что, если будет больно, ты всегда поможешь пережить эту боль. «Д». Верила, что, уйдя однажды, ты скоро поймешь ошибку и вернешься. «О». Попросишь прощения, обнимешь и скажешь, что скучал. «Н». И сделаешь все, чтобы я почувствовала себя любимой, а не забытой и брошенной.

Стирая тыльной стороной ладони слезы, я шагнула к деревьям и всучила краску подруге. Мне было все равно, что она будет с ней делать. Пойдет ли к машине или спрячет в пакет. То, что они пришли и просто постояли рядом, более чем достаточно. Но Марина не была бы собой, если бы не пошла дальше. Она тряхнула флаконом и решительно направилась к машине, закрашивая окна с правой стороны. Там, где сидели Наташа и Марк. Те, кто отняли у меня отца. Те, кто несет полную ответственность за мою рану. И те, кого мне было жалче больше, чем себя. Черт! Что я несу??

Быстро расправившись с делом и удовлетворенно любуясь работой, Марина передала флакон Никите. А тот… Вот уж от кого не ожидала! Изобразил большущий член на лобовом стекле. И глядя, как он старательно вырисовывает детали, я с удивлением ощутила внутри зарождающееся спокойствие. И что-то большее, чем просто уважение.

И даже обидно, что, когда отец будет забирать машину, я не увижу его лица.

Будучи убежденной в том, что отец не захочет меня видеть ни в это воскресение, ни во все следующие, я разрешила себе не вставать рано. С вечера отключила будильник и спрятала телефон под подушку, мечтательно разглядывая звезды за окном перед тем, как уснуть. А засыпала я с дурацкой улыбкой на губах. Не только потому, что находила свою исключительную изобретательность гениальной. Стыдно признаваться самой себе, а тем более вам, но я кое с кем переписывалась. Не знаю, как он умудрялся все чаще и чаще красть мое внимание, и все больше вклиниваться в мозг своей идеальностью. Веселый, по-глупому милый и забавный, готовый прийти на помощь. Ни в какое сравнение с Сережей, которому было важно только потискаться в кустах. Нет. Никита смешил меня, провожал вечерами до дома, заботился, не спорил, слушал. И почти не щетинился на колкости, какие бы жесткие я ни отпускала в его сторону. Я даже успела забыть, каково это – отвечать взаимностью, потому что мне нравится, а не наоборот.

«Увидимся завтра у Марины?»

«Ты тоже придешь?»

«Приду»

«И убираться будешь? Боря обблевал все стены в ванной»

«Козел»

«А на прошлой неделе я. Значит, и я коза»

«Ты не коза»

«Да ну? И чем я лучше?»

Светящиеся три точки набираемого сообщения перегоняли кровь быстрее, чем это делало сердце. И…

«Всем»

Луна по-особенному мягко заливала комнату светом, а золотистые точки мерцали в чернеющем небе. Я не хотела рушить момент робкой радости, поэтому просто погасила экран. Что бы он ни написал после, его «всем» раскрывалось внутри бутоном нежности. И пусть это все-таки лесть, и пусть я завтра не вспомню его слова, сегодня, сейчас, мне хорошо.

А для полного счастья не хватало только уверенности, что я все та же Вася, что и месяц назад. Хотя сон в ту ночь и без этого понимания был безмятежным.

Однако валяться до двенадцати позволить себе я, увы, не могла. Вчерашняя тусовка у Марины прошла, как обычно, на славу, с битьем посуды и блевотиной на стенах, потому моя помощь была нужна, как никогда. Скатившись с кровати в половине десятого, я бросила взгляд на утреннее солнце, пробивающееся сквозь тонкую вереницу серых облаков, и потянулась. Ну не может такой день что-то испортить!

Мама, занятая приготовлением завтрака, не сразу заметила, как я появилась на кухне. Знакомая незамысловатая мелодия из ее уст заполняла пространство, витала в воздухе вместе с ароматом свежеприготовленной яичницы, и, скручиваясь в тугую резинку, мой желудок выдал меня раньше, чем я хотела сознаться сама.

– О, ты уже встала, – мама порхала по комнате как парашютик одуванчика, сдутый кем-то из детей жарким июньским вечером. Она кружилась и улыбалась, продолжая напевать под нос, а я никак не могла вспомнить, откуда же я знаю эту песню.

– Только не говори, что это Пугачева, – жалобно попросила я.

– У-у, – ее улыбка стала еще шире.

– Ну древность же какая-то. Ты хочешь моей смерти? Что это?

Мама пожала плечами, продолжая заводить меня. Блин, да она сама не знает, что поет! А я теперь не успокоюсь, пока не вспомню название.

– И вообще, чему ты так светишься? – не выдержала я продолжительного утреннего позитива. Одно дело – я, но ее радость сбивала с толку. Обычно спокойная, сейчас мама с ее излишней игривостью казалась неестественной.

– Просто настроение хорошее, – с лопаткой наперевес она крутила попой, с легкостью попадая в такт. – Иди, умойся, я уже накладываю.

Недоверчиво хмуря лоб, я удалилась в ванную. Смутное предчувствие мягкими кошачьими лапками пробиралось в душу, но я отгоняла его. Сегодня будет хороший день. Потому что я так решила. Но когда я покинула королевство чистоты и порядка, то сразу почувствовала, как воздух вокруг изменился. Вместо мягкого и тягучего стал жестким и холодным. Но только войдя в кухню, я поняла почему.