Все тогда что-то наклеивали, в зависимости от возраста и вкуса: музыкальных исполнителей, культуристов, каратистов, Никиту Михалкова в белой шляпе. Ян вот налепил черепаху. Не то чтобы он сильно увлекался комиксами, да и фанатом квартета рептилий не был, просто с тех пор у него началась другая жизнь. Будто детство, спокойное, радостное, беззаботное, закончилось, а на память о нём остался только этот потрёпанный листок.

Впрочем, мистический ужас вызвала не весёлая черепашка и не качество плаката. Вся штука в том, что повесил его Ян почти тридцать лет назад. Плакат благополучно выцветал от солнечных лучей, пока его владелец не съехал от родителей. Дальнейшая судьба бумажной черепахи была не известна. Но в комнате с тех пор уже дважды делали ремонт, а затем мать с отцом и вовсе переехали в другой район – в центр города. По просьбе матери он сам купил для них отличную квартиру в новом клубном доме.

«Значит, мой первый вопрос не совсем верен, – ошарашенно глядя на плакат, понял Ян, – правильнее поинтересоваться: что я делаю в бывшей квартире моих родителей, которую уже десять лет как продали неизвестно кому? Откуда в этой проданной неизвестно кому квартире мой старый плакат? Как появились на стенах древние бумажные обои, налепленные, вероятно, ещё при постройке дома? И в итоге нужно обязательно спросить: что за чертовщина здесь происходит? Это ад, что ли, такой? Я навечно стану толстым подростком, буду украдкой, чтобы не попадаться на глаза местной шпане, пробираться в школу, а после уроков до ночи сидеть над учебниками?». Следует признать, что, несмотря на шоковое состояние, вопросы он формулировал верно. Только задать их было пока некому.

Ян автоматически повернулся и посмотрел в дальний левый угол комнаты, где между стеной и шкафом белела деревянная дверь. Очевидно, ответы следовало искать именно за ней.

Ощущая холодок вдоль позвоночника, он направился к выходу, но в этот момент за дверью раздался шум. Ян остановился и весь обратился в слух. Он различил шуршание, словно по ворсистой поверхности провели палкой. Затем отчётливо донеслись звуки шагов. Кто-то шлёпал босыми ступнями по линолеуму. Человек, если шагающее существо было человеком, прошёл мимо двери и дальше – вдоль стены комнаты. Донёсся характерный пластиковый щелчок. «Свет включили», – догадался Ян. Затем – ещё один щелчок, на этот раз металлический. Похоже, кто-то прошёл в ванную или туалет и запер дверь. Это предположение быстро подтвердилось рокочущим урчанием смыва унитаза. Щелчки – металлический и пластиковый – повторились, но уже в обратном порядке. Посетитель туалета зашлёпал назад. По пути он тихо и грустно вздохнул, словно недолгий поход причинил ему глубокие душевные страдания.

Услышав этот очень знакомый вздох, Ян ошеломлённо сел на край кровати, от чего ложе издало противный скрип.

Шлепки снаружи смолкли. Несколько секунд стояла полная тишина. Затем дверь медленно приоткрылась, и из проёма выглянула круглая курчавая голова. Её обладатель, близоруко щуря небольшие глаза, посмотрел на Яна, сидевшего молча и прямо, как индейский вождь.

Дверь открылась шире, и кудрявый посетитель нерешительно перебрался в комнату. На нём тоже были безразмерные семейные трусы. Только смотрелись они на полном теле визитёра более органично. Белый его живот, как дрожжевое тесто, нависал над резинкой трусов, плечи были скруглены вперёд, а шея согнута. Опущенные уголки глаз и губ придавали лицу мужчины беспричинно-горестное выражение.

Молчание затягивалось. Вошедший озадаченно поднял брови и тихо прошелестел:

– Ты чего не спишь, Янушка?

Тут Яну почудилось, что комната странным образом начала сжиматься и словно давить на него со всех сторон, в висках ломило, стало трудно дышать.

Дело в том, что последний раз своего отца он видел лет пять назад. Тогда тот тоже был грустным и одышливым, облысевшая макушка блестела, будто пасхальное яйцо, и лишь над ушами и на затылке вились жидкие, с проседью, кудри.

Вошедший же был и волосат, и не так обрюзг. Полный, не спортивный, но молодой ещё мужчина. «Ему, похоже, и сорока нет», – определил Ян. Тем не менее, это совершенно точно был его отец – Иннокентий Вячеславович Савенков – чудесно помолодевший, восстановивший шевелюру, перебравшийся зачем-то в старую квартиру и притащивший туда впавшего в кому сына…

И тут Ян понял, что случилось. Осознал не головой, а сердцем, кожей, поднявшимися дыбом волосами. Умом понять произошедшее было нельзя. Наоборот, разум, отказываясь верить глазам, с невероятной скоростью принялся накидывать новые и новые вопросы и цепляться за нелепые гипотезы. Но все они не имели смысла. А срочного решения требовал только один сугубо практический вопрос, стоявший прямо перед Яном: что отвечать этому отцу, который, по всей видимости, ровесник или даже несколько моложе, чем невесть откуда прилетевший сын?

Непонимание на лице Иннокентия Вячеславовича достигло степени болезненности.

Тогда Ян сглотнул и глухо, медленно, словно ощупью пробираясь по минному полю, проговорил:

– Не могу уснуть. Кошмар приснился, и такой реальный. Будто меня грузовиком раздавило.

Услышав это печальное сообщение, родитель понимающе закивал головой:

– Ну, сон и есть сон. Ты же видишь, что всё хорошо, ты жив и здоров. Ложился бы ещё поспать. Хоть в воскресенье выспись, а то скоро мать встанет, кашу сварит и хочешь не хочешь – поднимайся и иди завтракать. С ней не забалуешь.

Иннокентий Вячеславович захихикал, закряхтел и потрепал сына по голове.

Почувствовав прикосновение влажной ладони, Ян скривился и с трудом подавил желание оттолкнуть руку. Отец, не заметив этого, ухватил мальчика за предплечье, проводил в кровать, укрыл одеялом и вышел из комнаты.

Несколько минут Ян лежал без движения, словно окоченев.

Мысли то скакали, как обезьяны, то полностью замирали. Иногда казалось даже, что каждое полушарие мозга работает по отдельности. В одном прокручивались кадры из жизни уважаемого предпринимателя Яна Иннокентиевича, который лишь час назад обходил территорию своей преуспевающей фирмы, а в другом – пробуждались образы из детства. И эти образы были материальны. Ян вдруг вспомнил, как пахла пылью бордовая, во многих местах потёртая и порванная обивка его кровати. Он прижался лицом к невысокому бордюру и вдохнул. Запах тот же. Приложил ладонь к стене, медленно провел вправо-влево. Шершавые бумажные обои крошечными волосками цеплялись за кожу. Эти ощущения перепутать было невозможно. Совершенно точно, комната его. Все события вокруг развиваются в соответствии с законами физики, он не летает, не ходит по потолку, чувствует, слышит, видит. «Значит, я не сплю и не брежу», – констатировал про себя Ян. Для верности он сильно ущипнул себя за мочку уха и скривился от боли.

Сомнений не осталось: он каким-то мистическим образом очутился в прошлом – в своём собственном подростковом теле, в старой квартире родителей.

Стараясь двигаться тихо, Ян встал с кровати, подошёл к письменному столу и, наклонившись, посмотрел в окно. На заснеженной улице уже появились первые пешеходы. Большинство двигалось влево – в сторону рынка. «Надо полагать, уже утро, часов около семи. Продавцы идут к торговым рядам – чистить от наледи металлические прилавки, доставать из вагончиков и раскладывать товар», – решил Ян и удивился, насколько быстро окружающая обстановка перестраивала его мышление. Он оценивал ситуацию и делал выводы так, будто всё время находился в этой комнате, будто их не разделили десятки лет и тысячи событий, произошедших за эти годы. Ещё больше поражало то, что он может так вот спокойно поглядывать в окно на людей, которые уже давным-давно пришли на рынок, всё продали, ушли, уехали, а может быть и умерли. Но ведь этого совершенно не может быть.

Противоречие между реальностью и её принципиальной невозможностью начало формировать глубоко внутри сгусток энергии. Руки подрагивали. Напряжение требовало выхода. Хотелось бежать, бить, кричать. Усилием воли Ян заставил себя отодвинуть стул и сесть. Бежать некуда. Выскочить в трусах на улицу и требовать возвращения дома, машины и офиса – это прямой путь в дурдом. С таким же успехом можно рассказать отцу о том, что от удара грузовика он телепортировался из будущего и ему самому почти сорок лет.