Второй вопрос нравственного свойства, вставший перед Яном: рассказать ли об увиденном отцу? Как свежеобманутый и покинутый муж, он был на стороне собрата по несчастью, но, в то же время, не мог просчитать последствия, нарисовать ясную картину будущего. В том числе, своего собственного будущего. Потом подумалось, что влезать в отношения мужа и жены – дело неблагодарное, даже если это твои родители. Неизвестно, у кого и какие скелеты в шкафу. В детстве он мог что-то не видеть или не понимать.
Сыграло роль и поведение отца, который весь выходной день просидел перед телевизором. Сделал лишь короткий перерыв на обед да соорудил себе и Яну на ужин пару бутербродов. Всё остальное время провёл в кресле, вздыхая и глядя какую-то ерунду. С одинаково унылым видом он просмотрел и мультфильм, и новости с сурдопереводом, и приключения команды Кусто, и скучнейшую передачу про народные ремёсла.
Ян несколько раз заходил в комнату и, стоя у двери, наблюдал за пытливым телезрителем. Его беспредметная любознательность нагоняла тоску. Ян пытался заговорить, но на любые вопросы отец реагировал как-то настороженно, а отвечал однотипными заученными фразами. Разговор вышел пустой. Удалось лишь узнать, что мать отправилась к подруге. Но что это за подруга, где она живёт, как её зовут и когда ожидается возвращение мамы домой, прояснить не получилось. Ян припомнил, что и в материальных вопросах отец был таким же бесхребетным и откровенно слабым. История его профессионального успеха была известна очень хорошо – двадцать пять лет на одном месте в одной должности. Никакой благодарности или по крайней мере уважения со стороны начальства, никаких перспектив и в то же время полная покорность судьбе. На данный момент он только в начале своей головокружительной карьеры, но с таким отношением к жизни конец предсказать легко. Ян даже заключил, что подобного работника он сам выгнал бы из офиса на второй день. Безвольные пессимисты у него не приживались.
Приняв это кадровое решение, Ян посчитал правильным не вмешиваться: «Если отцу плевать, то я зачем беспокоюсь? Пусть сами разбираются. У меня своих проблем хватает».
Мать вернулась поздно и в комнату к сыну не заглядывала. Сейчас, в утреннем сумраке квартиры, её команд тоже слышно не было.
Ян заправил кровать, умылся, неохотно натянул на себя свитер в белую и зелёную полоску и шерстяные мешковатые брюки.
Отец, разложив по тарелкам кашу и тихо мыча себе под нос «Две погасшие свечи снова вспыхнули в ночи…», сидел на кухне.
Залезать к нему на мягкий уголок Ян не захотел. Он занял стул отдыхающей родительницы и с громким скрипом придвинул его ближе к столу.
Иннокентий Вячеславович всполошился:
– Ты чего? Не греми! Мама же ещё спит.
Яна эта трогательная забота позабавила:
– Поздно вернулась от подруги? Устала?
Отец не ответил. Он сжался, как улитка, которую кольнули иглой, склонился над кашей и словно отгородился от сына невидимой раковиной.
Ян с удивлением почувствовал что-то вроде жалости – чувства, которого не испытывал уже очень давно. В детстве он был довольно эмоциональным: не стеснялся радоваться или плакать. А потом как-то замкнулся. И странное дело – чем меньше он выражал свои чувства, тем меньше чувствовал. Его будто приморозило. Позднее, в университете, когда появился настоящий друг, пример для подражания, и откровенные доверительные отношения, чувства постепенно оттаяли. Уже на втором курсе Ян ощущал, что внутренне стал другим человеком – смелым, спокойным и радостным. Но после убийства Рената радость куда-то исчезла, откровенного общения с однокурсниками и общими с Ренатом друзьями, которые оказались всё-таки в большей степени друзьями Рената, не получилось. Ну а в бизнесе с жалостью вообще не очень. У каждого второго нерадивого сотрудника обнаруживалась больная мать и трое детей или беременная жена и четыре кредита. Чтобы уволить придавленного грузом долгов многодетного отца, нужен философский взгляд на жизнь, способность не вникать в чужие проблемы и возможные последствия своих действий. Первое время он тянул с такими крайними мерами. Но постепенно пришёл к выводу, что один дурак за день наломает больше, чем десять умных могут построить за неделю. И когда из-за одного такого деятеля, перепутавшего коды в заявке и организовавшего поставку двадцати тонн совершенно не нужных запчастей, фирма потеряла квартальную прибыль, Ян стал прятать жалость и сострадание даже от самого себя. В итоге он вытеснил их, будто запер в маленькую тёмную кладовку огромного дома: где-то они есть, но никто, даже хозяин дома, их не видит и забыл уже, где именно они пылятся. Без чувств работать стало проще. С годами такой «деловой» стиль проник во все сферы жизни, и все они также стали проще, а жизнь – ясной и прямолинейной.
Но несчастный вид отца будто приоткрыл дверь в эту кладовку. Ян нахмурился, а затем глуховато и немного сдавленно проговорил:
– Извини, пап, не хотел тебя обидеть.
Он удивился, насколько тяжело произнести такую простую фразу. Слова перекатывались во рту как камни, и языку едва хватало сил, чтобы вытолкнуть их.
Отец помолчал, вздохнул, а потом, не поднимая головы, тоже тихо и глухо ответил:
– Ладно, сынок, ты собирайся, а то в школу опоздаешь.
Что можно ещё добавить, Ян не знал, поэтому загнал жалость на место, оделся, взял портфель и пошёл учиться.
Скользкими, нечищеными тротуарами ребята стекались в колыбель знаний поодиночке и компаниями. В вестибюле стояла толчея. Сновали малыши с огромными ранцами, болтали о прошедших выходных ученики средних классов, рассовывая по карманам сигаретные пачки, не торопясь подходили старшеклассники.
Яну вроде бы знакомые гулкие помещения школы и мелькающие лица казались не настоящими, бутафорскими. Словно дети из актёрского кружка собрались и теперь разыгрывают его. Они умышленно нарядились в нелепые кофты, одинаковые свитера и спортивные костюмы, а девушки накрутили на головах букли, завили длинные чёлки и раскрасили лица, как индейцы гуроны.
Переобуваясь в пахнущей мокрыми ботинками и грязными носками раздевалке, Ян, как смог, восстановил в памяти имена одноклассников и преподавателей. Потом поднялся на второй этаж к учительской, отыскал расписание для 7 «б» и выяснил, что первым уроком будет литература. Пока бродил в поисках нужного кабинета, коридоры обезлюдели, и надрывно прозвенел звонок.
Но вот, наконец, и нужная дверь. Ян иронически хмыкнул, постоял секунду, прислушиваясь, затем постучал и зашёл. Тридцать пар глаз без особого интереса поднялись на него. Тучная женщина за столом – Инесса Станиславовна Тромина, которую за сильную одышку и любовь к шейным платкам начитанные школьники прозвали Эйсидорой, приподняла левую бровь, искоса взглянула на опоздавшего, потом в журнал, убедилась, что до буквы «с» ещё не добралась, и великодушно разрешила пройти.
Ян видел пустой стул в четвёртом ряду слева – свой стул, но остался у входной двери, оглядывая, словно впервые, лица одноклассников.
Вот прямо перед ним Боря Лернер – тихий и спокойный отличник. В десятом классе он вместе с родителями он эмигрирует в Германию. Сразу за его спиной – Костя Заслонов. Этот эмигрирует ещё дальше. Летом, после окончания школы, вместе с двоюродным братом он поедет кататься на старом «Москвиче», врежется в дерево и сгорит в салоне. Рядом с Костей приглаживает волосы красавица Ксюша Немова. С ней какая-то странная история: вроде бы поступит в педагогический, но на первом курсе учёбу бросит, отправится в столицу и там, по слухам, найдёт себя в сфере эскорта.
Кроме того, Ян насчитал пять человек, которые к две тысячи девятнадцатому году сопьются, и троих, которые надолго сядут.
Впрочем, были и вполне успешные ребята: Егор Кузнецов возглавит филиал банка, Дима Ходаков стоматологом станет, а Лена Егорова – полковником полиции.
Когда из личных страниц в «Одноклассниках» знаешь будущее, предсказывать его довольно просто. Словно у каждого прямо на лбу написана судьба. Вот у банкира Егорки – лоб высокий, лицо серьёзное и очки, у Лены – взгляд подозрительный и челюсть, как у бульдога, а у Серёжи Воронова, которого за групповой разбой посадят на восемь лет, – ни лба, ни очков, а во взгляде – мечта об освобождении. В данный момент – от уроков.
