Это был совершенно лишний вопрос, ибо Рива прекрасно знала, что нужно Антанасу. Ее тоже удивил собственный изменившийся голос, но она сразу же нашла объяснение: Рашис непременно ее разыщет, начнет домогаться, а Юды не будет, он уходит на фронт. И все же почему она так разволновалась? Разве она не поставила преграду, не сказала себе, что после пережитого в Каунасе никогда не сойдется с литовцем? Даже если он спас ей жизнь. И несмотря на это, Рива часто вспоминала ту ночь, когда Рашис вывел ее и Рафика из гаража, где убивали евреев, и усадил в грузовик. Убеждая себя, что никогда не согласится на союз с бывшим одноклассником, она старалась забыть, как хорошо и спокойно ей было рядом с Антанасом, как взволновало его признание и как она долго проплакала в эшелоне, после того как они расстались в Риге. Занятая своими переживаниями, Рива забыла о Юде, и в себя ее привел его негромкий, спокойный голос:

– В восемь утра я должен быть в военкомате. Помоги собрать вещи.

– Значит, ты уже все решил? А как же я?

Даже Риве Юда не мог признаться, что согласился пойти на фронт прежде всего из-за страха расплаты за свою коммерческую деятельность, который пересилил в нем страх быть убитым в бою. Поэтому он ответил, стараясь придать голосу решимость:

– Я должен отомстить за свою семью.

– Ты? – с сомнением переспросила Рива. – Какой из тебя солдат, Юда? Тебя же сразу убьют.

Юда не поверил ушам. Рива слово в слово повторила то, что в свое время ему говорила Дарья.

– Хотя, – продолжала Рива, – если ты действительно этого хочешь, иди. Разве важно, что я думаю? Ведь я тебе не жена.

Юде показалось, что последние слова Рива произнесла с досадой. А ведь он действительно не предлагал ей выйти за него замуж. Почему? Не потому ли, что даже в постели с Ривой он вспоминал ее жуткий рассказ? Не в этом ли все дело? Нет, пока он с Ривой, у него не будет покоя, только напоминание о погибших: постоянный ночной кошмар.

На следующее утро Айзексон отправился в военкомат. За плечами висел вещевой мешок, а в голове роились невеселые мысли. Рива плакала, но не стала его удерживать, и это задело Юду. Но может быть, она права и виноваты его сомнительные дела? Испытала облегчение? Возможно, но скорее всего, сама поняла, что их отношения подходят к концу. Что напрасно она ждет от Юды того, на что он не может решиться.

Погруженный в размышления, Юда случайно задел плечом идущую навстречу женщину и обернулся, чтобы извиниться. Обернулась и женщина, и Юда увидел перед собой немного скуластое, со слабой монгольской примесью лицо Дарьи. Но это было не все. Рядом с Дарьей стоял инвалид. Точнее, не стоял, а сидел на прямоугольной доске, маленькие колеса которой позволяли с помощью рук передвигаться по тротуару Инвалидов было много, Юда успел повидать всяких, но такого еще не видел. У человека на доске не просто не было ног – не видно было даже обрубков. Это была верхняя часть туловища с лицом, отрешенно и безучастно глядевшим в сторону. Юде стало страшно, он продолжал смотреть на Дарью, не произнося ни слова. Он, который никогда не терялся и умел говорить, был не в состоянии открыть рот. Но Дарью уже ничем нельзя было удивить. Без всякого выражения на лице, словно они расстались вчера, она негромко сказала:

– Здравствуй, Юда.

У Юды перехватило дыхание. Минуты через две, кое-как совладав с собой, он, стараясь улыбнуться, выдавил:

– Здравствуй.

– Вот, – не меняя интонации, продолжала Дарья, – вчера вернулись из Челябинска. Это Федя, мой муж. Живой. Он там в госпитале лежал.

Федя не шелохнулся. Теперь он смотрел в землю. Нужно было что-то ответить, но Юда молчал. Первый раз в жизни он не знал, что сказать. Но Дарья и не ждала ответа.

– Значит, ты здесь? Или, – она посмотрела на заплечный мешок Юды, – уезжаешь? Куда?

– В военкомат иду. На фронт, добровольцем.

– На фронт?! – вскинулась Дарья, и Юда заметил, как изменилось ее лицо. – Ты?!

– Моя семья погибла в Каунасе.

Дарья не ответила. Она перевела взгляд на мужа, и Юда понял, что хотела сказать Дарья. Он представил себя на войне, где каждую секунду можно стать таким, как этот Федя. Нет, пусть уж лучше сразу убьют.

Внезапно Дарья приблизилась, и не успел Юда понять, что происходит, как женщина притянула его к себе и обняла. То, что это настоящее страстное объятие, Юде не надо было объяснять. Не произнося ни слова, Дарья повернулась и пошла дальше. Муж, стуча колесами, двинулся за ней.

Первым порывом Юды было броситься вслед, и он непременно сделал бы это, если б мог сдвинуться с места. Но его ноги словно приросли к земле, и он стоял, оглушенный не только объятием Дарьи, но и внезапным озарением. Поступок, который он намерен совершить, – величайшая глупость, и надо немедленно возвращаться домой. Не случайно он встретил Дарью, а рядом с ней – человеческий обрубок. Это знак.

Поправив мешок, Юда двинулся назад. Почему, в самом деле, он не женится на Риве? Боится, что не будет спокойно спать? Пусть тогда вспомнит Фёдора! А его дела, за которые могут?.. Черт с ними! Рива права! Немедленно все прекратить! А с Ривой – завтра же в загс.

Воспрянув духом, Юда прибавил шаг. Навстречу шел военный, и Айзексон не обратил на него внимания. Мало ли военных во время войны можно встретить на улице? Соображая, как говорить с Ривой, он прошел мимо, но военный окликнул его:

– Айзексон!

Юда обернулся. На него смотрел Рашис.

– Я иду в военкомат. Мне кажется, нам по пути.

– Вряд ли от меня будет много толку на фронте, товарищ Рашис. В конце концов, я освобожден от военной службы.

Но Рашис был готов к такому повороту. Он уже все обдумал.

– Да, освобождение у вас есть. Но его надо подтвердить, – сказал Рашис, хотя только вчера говорил, что с такой справкой Юду не призовут.

– Как это подтвердить?

– Вы освобождены медкомиссией польской армии. Этого недостаточно. Вам надо пройти нашу медкомиссию. Здесь, в военкомате Илецка, поскольку вы призываетесь в ряды Красной армии.

– Но разве я не…

– По возрасту и положению как советский гражданин вы подлежите мобилизации. Как уроженец Литвы направляетесь в Литовскую дивизию. У вас есть возможность добровольно пойти на фронт, но если вы отказываетесь, я оформляю ваш призыв и направляю на медкомиссию. Дальнейшее зависит от ее решения. Вам придется пойти со мной.

В военкомате Рашис усадил Юду на стул перед дверью с табличкой «Медкомиссия», а сам прошел к военкому. Айзексон этого не видел. Он думал о другом. Конечно, этот литовец здесь из-за Ривы. Ладно, если так хочет, пусть берет ее себе. Утренняя встреча вдохновила Юду. Может, не все еще кончено с Дарьей? Но как остаться в Илецке? Договориться с Рашисом? Попытаться убедить его, что он, Юда Айзексон, все понимает и не будет мешать? Но не совершит ли он по отношению к Риве предательство? Вряд ли… Как изменился ее голос, когда она услышала, что этот Антанас здесь! Юда знал женщин и хорошо улавливал интонации. Неужели Рива была с ним лишь потому, что нуждалась в мужчине на время, пока настоящий герой ее романа не даст о себе знать? Глупейшее положение…

Айзексон был уверен, что со справкой из армии Андерса ему нечего опасаться и медкомиссия в военкомате – чистая формальность. Он не знал, что председатель комиссии уже получил указание, потому что Рашис не терял времени зря. Он заявил военкому, что Литва была оккупирована очень быстро, немногие сумели бежать, поэтому каждый выходец из Литвы – потенциальный кандидат в Литовскую дивизию, и Юделя Айзексона необходимо призвать. Документы Антанаса произвели впечатление на военкома, и он не стал копаться в анкете освобожденного по спецамнистии и комиссованного Юды. Поэтому Айзексон решил, что ослышался, когда ему объявили:

– Годен к строевой. Поздравляем с призывом в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии.

– Но у меня справка об освобождении из польской армии, – пробормотал придавленный услышанным Юда.