– Не знаю, надо подумать, что нужнее.

Богдан убирал со стола, Женя мыла посуду, хмурясь своим мыслям, а потом упала на диван, упираясь в угол, подложила под поясницу подушку и вытянула ноги. Богдан автоматически закинул их себе на колени и начал массировать. Крош мучили отёки, он не знал, насколько это опасно, но ноги к концу дня выглядели надутыми. Женя хваталась то за поясницу, то потирала икры, борясь с собственным животом, а то тяжело вздыхала. Когда он впервые взял маленькие ступни в руки, она завизжала от неожиданности, пришлось успокаивать.

– Крош, перестань дёргаться, – цыкнул он. – Я же не домогаюсь, просто сил нет смотреть на тебя. От массажа тебе станет легче.

– Это как-то по-дурацки.

– По-дурацки отказываться от помощи, – он несильно дёрнул за ногу.

Хотелось добавить, что по-дурацки рожать без мужа, без поддержки родных и близких, но промолчал. Женя не похожа на легкомысленную дурочку, рассуждающую о зайках и лужайках, значит, есть причина сегодняшнего положения, и серьёзная причина.

С тех пор массаж стал обязательным вечерним ритуалом.

Богдан подспудно думал о том, что ему уезжать в январе, перенести свои дела в угоду отцовским он не мог, а Крош останется одна. Хорошо, если к тому времени родит, а если нет? Хотя и в этом ничего хорошего. Первые месяцы жизни младенца – форменный ад для женщины. Когда родилась Аришка, он два месяца провёл в Москве, у Яны была помощница по хозяйству, и всё равно, некогда цветущая красавица стала похожа на агрессивное привидение. Как возможно справиться с подобными нагрузками в одиночку, Богдан не представлял. Материнский инстинкт, «в детях счастье» – это всё прекрасно, но человеку необходимо спать, есть, полноценно отдыхать, тем более – молодой матери.

– Крош, ты не думала о том, чтобы раскурить трубку мира с родителями?

– Я с ними не ссорилась, – Женя подобралась, опираясь на подушку.

– Вы не общаетесь. Может, стоит съездить к ним, поговорить?

– Не знаю…

– Жень, как ты будешь одна справляться? Какие бы ни были родители, лучше с помощью, чем без.

– Они наверняка этого и ждут, – буркнула Женя.

– Чего «этого»?

– Что я не справлюсь, попрошу помощи, поваляются на Ивашкиных костях.

– Всё так плохо?

– Ну… – Женя вздохнула.

– Ещё кто-то у тебя есть? – он имел в виду отца ребёнка, вслух произносить не стал.

– Старший брат родной, – не поняла собеседница. – Он точно не поможет, злится из-за этой квартиры. Бабушка одна на двоих, а квартиру я единолично захапала, получается. Мы почти не общались с ней, когда росли. С мамой у неё всегда плохие отношения были, на папу вечно ворчала, невестка не устраивала, мы с братом лицами не вышли, тупицы пустоголовые.

– О, как! – не сдержался Богдан.

– Когда заболела, позвонила, мол, оставлю квартиру за уход. Мама отказалась даже за квартиру в Москве. Представляешь, как её свекровь за жизнь достала?

– Представляю.

– А я согласилась, переехала, ухаживала, лечила, терпела. Она вредная была – жуть! Ежедневно истерики устраивала, орала, будто её режут, драться пыталась при замене памперса. За два года папа приезжал два раза, функциональную кровать собрать и на Пасху, больше никого не было. Ни мамы, ни брата. Бабушка умерла, они сразу побежали оформлять наследство, не знали, что мы договор ренты оформили. Мама смирилась, а брат в суд подавал, считает, я его ограбила. Приезжать и помогать надо было! – твёрдо заявила Крош. – Получается, капризы терпеть, купать, убирать – Жене, а квартира – Славе? Не пойдёт!

– Молодец! – похвалил Богдан Крош. У каждого своя правда, у Жени такая: кто два года за лежачей больной ухаживал, тому и квартира.

Утром отправились в Подмосковье, к родителям Крош. Что она надумала за ночь, Богдан уточнять не стал. Увидел собирающуюся, как на парад, напряжённую Женю и предложил отвезти на машине. Дел, конечно, невпроворот, однако, один день могут подождать. Придётся постоять в пробках, наверняка Крош устанет, только всё равно в комфортабельном салоне авто лучше, чем в электричке, хотя последняя пробки не собирает.

Обычная панельная пятиэтажка встретила типовой детской площадкой, кучкующимися собачниками с одной стороны двора и лавочкой с неизменным атрибутом – вездесущими бабками, – с другой.

– Подожду, – сказал Богдан. – Освободишься, позвони.

– Я недолго, – промяукала Женя и выбралась из машины.

Богдан смотрел вслед сжавшейся крошечной фигурке в дутой куртке, переваливающейся по-утиному, еле переставляющей ноги. Ей явно было некомфортно, а то и страшно. Да что же такое?! Не должны дети бояться собственных родителей. Недоразумения, недопонимания, конфликты неизбежны, но родитель остаётся родителем, а ребёнок – ребёнком. Как бы порой Богдан ни злился на мать, было за что, как бы ни бесился от поведения отца – любить он их не переставал, и был уверен в их безусловной любви. Он – взрослый, состоявшийся мужик нуждается в подспудной родительской поддержке, а тут девчонка…

Двадцать семь лет, естественно, не ребёнок, однако Женя настолько крошечная, что Богдан не мог её воспринимать иначе как «девчонку». Положение добавляло беззащитности, беспомощности. Он не умилялся, беременность никогда не была фетишем Усманова, дети не вызывали трепета. исключением стали Аришка и беременная Яна. При этом что-то глубинное – «синдром рыцаря» – включалось в Богдане, когда он смотрел на Крош. Её хотелось защитить, помочь, уберечь.

– Жень, – крикнул он, хлопая дверью машины. – Я с тобой пойду, – в несколько шагов он догнал идущую, на автомате поправил ей шапку и подставил локоть, чтобы зацепилась.

– Правда? – с неприкрытой надеждой пискнула Женя.

– Уже иду, – деловито ответил, подстраиваясь под микро-шаги женщины.

Крош оказалась похожа на мать, представившуюся Галиной Александровной. Невысокая, для своих лет хорошо сохранившаяся, с пышным, рыжим каре. Виктор Семёнович – отец – значительно выше жены, с военной выправкой и цепким взглядом силовика. Слава, не похожий ни на отца, ни на мать, и его супруга Вероника, скользнувшая по Богдану заинтересованным взглядом.

На лицах всего семейства читался неприкрытый триумф. Женя жалась ближе к Богдану, он, поддерживая, обнял её за плечи и подтолкнул к столу с расставленным чайным сервизом и тортом в центре.

Ничего не значащая беседа, ведущая в никуда. В то, что топор войны зарыт, не поверил и Богдан. Семейство держало лицо перед посторонним человеком, откровенно испепеляя непутёвую дочь взглядом.

– Простите, Богдан, – Галина Александровна елейно улыбнулась, впившись взглядом в гостя. – Вы местный?

– Как сказать, – спокойно ответил Богдан. – Родился и рос в Москве, живу в Хакасии.

– Что ж вы там забыли? – явно ища подвох, уточнил Виктор Семёнович.

– Коневодческое хозяйство, – усмехнулся Богдан, отвечая на прямой взгляд прямым. – Выращиваем рысаков, производим кумыс.

– А в Москве, что же?

– Небольшой ресторанный бизнес, – размыто ответил, чувствуя желание помыться от липкого взгляда Вероники. Танюша казалась элитной эскортницей рядом с этой мадемуазель.

– И чо, бабы лучше не нашёл, чем Женька? – откинулся на спинку стула Славик.

– Он просто мой квартирант! – вспыхнула Крош.

– Чего? Ох, ля, «ресторанный бизнес», «производство рысаков»! – передразнил брат.

– Ещё и сдаёт, – фыркнула Вероника. – Заполучила бабкину квартиру, теперь деньги гребёт!

– Надо было приезжать и помогать, – огрызнулась Женя.

– Тебя не спросили, – взвизгнула Вероника. – Ты и рожаешь только для того, чтобы малого прописать в квартире!

– Женя у тебя приёмная? – без экивоков рубанул Богдан отцу семейства. – Что за отношение?

– На какое отношение она рассчитывала, когда всю семью надула? Кому рожает, мне? Я помогать отказываюсь, квартира матери все долги списала на сто лет вперёд.

– Слушайте, она же ваша дочь, – Богдан уставился в недоумении на Виктора Семёновича.