Усманов Павел Петрович тоже не ангел, но представить, чтобы он открыто оскорблял Вику или Маришку, Богдан не мог, даже с учётом влияния последней любви всей жизни.

– Что бы ты сказал, если бы твоя дочь рожала от семейного? – отчеканил Виктор Семёнович.

– Моя дочь погибла в девятимесячном возрасте, – прошипел Богдан. – Я бы предпочёл, чтобы она родила в пятнадцать от племени туземцев, но была жива!

– Богдан… – пискнула Крош.

– Домой? – он нагнулся над крошечной, бледной, трусящейся как в лихорадке Женей.

– Д-да, – заикаясь, проблеяла она.

– Пойдём.

В машине Крош тряслась, борясь со слезами, пока Богдан смотрел в одну точку перед собой, собирая себя по кускам заново, заставляя лёгкие перекачивать воздух, а сердце – кровь.

– Прости, – разревелась Женя, не выдержала. Кроха, ни в чём не виноватая перед ним, Яной, Аришкой, всхлипывала и размазывала ладошками слёзы по пухлым щекам с ямочками. – Ты её любил, да? Яну?

Богдан понял, его предположения оправдались. Ёлка Ермолаева не удержала язык за зубами, поведала-таки холодящую кровь историю жизни Усманова Богдана. Как его трясло на похоронах, когда он смотрел на мёртвое, не похожее на себя лицо Яны и крохотный гроб…

Спустя годы Богдан вздрагивал и хотел выйти в окно, когда вспоминал те дни.

– Дочь любил, безумно, – спокойно ответил, не позволяя собственным эмоциям пробиться сквозь броню внешнего спокойствия. Последнее, что сейчас нужно Крош – это его, на разрыв аорты, боль. – Яну… знаешь, – вдруг честно ответил Богдан, – казалось, любил. Особенно после её гибели так казалось, но вспоминая, каким мудаком я был – никого я не любил, кроме себя.

– Ты не можешь быть мудаком.

– Ты не знаешь меня, – он заправил всклоченную, рыжеватую прядь за Женино ухо, отмечая про себя, что даже ухо у неё крошечное. Ухо! – Предлагаю отобедать в ресторане, – он назвал один из ресторанов их группы, располагающийся на въезде в столицу со стороны городишки, где они сейчас находились. – А потом ориентироваться по ситуации. Хочешь, посудомоечную машину поедем покупать? Или швейную?

– Я ещё не решила, что сильнее хочу.

– За обедом и решишь, – подмигнул Богдан и вырулил из типового двора.

В выходной день Богдан снова отказался от встречи с Лизой, чувствуя себя едва ли не пятиклассником, придумывающим предлог не идти на контрольную по алгебре. На том конце провода с трудом сдерживали раздражение, пытаясь придать голосу интонации понятливости. Богдан пообещал, на неделе они обязательно встретятся, добавил, что соскучился. В общем-то, не соврал. Трахать кого-то нужно, Лиза не самый худший вариант.

Первую половину дня провёл в офисе, выгребая авгиевы конюшни, вторую был дома, с Крош. Доставили посудомоечную машину, Богдан вызвался установить. Удивление Жени простой инициативой было настолько искренним, неподдельным, что он не выдержал, чмокнул её в хорошенький носик, отчего она ещё сильнее смутилась.

– Ты можешь установить машинку? Сам?

– Конечно.

– Со всеми этими штуковинами? – Женя покосилась на комплектующие.

– Без штуковин, боюсь, работать не будет, – мягко улыбнулся Богдан, Крош снова посмотрела на него, как на слона без хобота и ушей. – Похоже, у тебя превратное мнение обо мне, – добавил он. – Когда жил в Москве, – не заметил, что, находясь в родном городе, он говорит в прошедшем времени, – я бы не стал собственноручно устанавливать посудомойку или делать генеральную уборку. В Хакасии всё делаю сам. Картофель сажал пару раз, что-то даже выросло. Забор, подсобные помещения, всё своими руками.

– Просто…

– Это стереотипное мышление, Крош.

– Наверное, – Женя вздохнула и ещё раз обошла покупку.

Богдан усмехнулся, вспоминая муки, написанные на лице Крош, когда она делала выбор между швейной машиной и посудомоечной. После ресторана, где Женя изо всех сил старалась не округлять глаза, глядя в меню, они направились в специализированный магазин швейных машин и прочих прибамбасов для рукоделия.

Богдан думал, Женя останется там жить. Помимо цели визита, выставленной рядами на стеллажах, там было чудовищное количество ниток, игл, кнопок, застёжек, шкатулок, сумок, бисера, вязальных спиц, всевозможных приспособлений неясно для чего вообще. От такого разнообразия закружилась голова. Крош же сияла, как новогодняя ёлка, останавливалась возле каждого стенда, долго рассматривала, крутила, вздыхала, как ребёнок в Детском мире накануне Рождества.

Они долго и обстоятельно разговаривали с консультантом. Женя забрасывала того вопросами со скоростью пулемёта «Максим», иногда спорила, в итоге, после бесконечных двух часов, горько вздохнув, сказала, что ничего не выйдет. То, что устраивало, стоило невозможных для неё денег, а на что хватало – не спасало. Правда, из магазина вышли нагруженные пакетами, Крош не удержалась, а Богдан заставил принять покупки в качестве подарка.

– Считай подарком на день рождения.

– У меня в июле, заранее не дарят, – спорила Женя, всё ещё пытаясь всучить деньги Богдану.

– На прошлый, значит, – отмахнулся он, открывая дверь в автомобиль.

Посудомоечную машину выбрал Богдан, исходя из финансовых возможностей Жени, конечно. Второй подарок за день Крош могла не вынести, она порядком нервничала из-за первого.

Закончив с установкой, убедившись, что всё подключено как надо, Богдан доверил первый запуск Крош. Она торжественно нажала кнопку, завороженно прислушалась к звуку включения и засияла, сверкая ямочками на щеках.

– Всегда мечтала, – выдохнула Женя, проведя пальцем по белой поверхности. – Даже в детстве.

– Тебя так часто заставляли мыть посуду?

– Не больше, чем остальных, – отмахнулась Крош. – Была у меня подружка, у них посудомойка стояла, таким чудом мне казалась, такой… роскошью. Глупо, знаю. Телефон дороже этой штуки стоит, и вообще, лучшие друзья девушек – это бриллианты, а я мечтала о посудомоечной машине.

– За сбытие мечт! – Богдан налил минералку в бокалы и произнёс тост.

Крош топталась на кухне. Кружила, похожая на пузатую золотую рыбку, поглядывала на обновку, переставляла в нужном ей порядке посуду, заглядывала в холодильник. Богдан растянулся на диване, устроив на коленях ноутбук, читая отчёт Егора. Думы же блуждали далеко от проблем Хакасии, как никогда.

Не покидали мысли о Жене, волнение за неё. Нерационально беспокоиться о посторонней беременной женщине, но он думал и волновался. Неправильно, что она осталась один на один с проблемами.

Считать так со стороны Богдана, по меньшей мере, лицемерно. В своё время Яна с большим животом сновала по кухне в одиночестве. Можно сколько угодно умасливать совесть рассуждениями, что жена ни в чём не нуждалась, жила в благоустроенной квартире, с ежедневно приходящей помощницей по хозяйству, в любой момент могла обратиться к мужу, прилететь к нему, в конце концов. Сути не меняло. Яна жила одна, пока он, наплевав на всё, кроме своих желаний и планов, торчал в Хакасии.

Женя ничего не рассказывала об отце ребёнка, не затрагивала эту тему. Спрашивать неэтично, они не были близки с Крош настолько, чтобы делиться личным. Богдан хотел навести справки у Ёлки Ермолаевой – вот кто знает всегда всё обо всех, однако никакой гарантии, что в ту же минуту она не доложит Жене о расспросах, нет. Ставить Крош в неловкое положение, когда она и так смущается не один раз за день, Богдан не хотел.

Придерживаться нейтралитета тоже. Случайно брошенное Виктором Семёновичем: «от семейного рожает», многое объясняло, но и простор оставляло изрядный. Семейный семейному рознь. Чаще такие истории банальны до тошноты. Мужики бегут от рутинных проблем, нехватки секса в браке, добирают на стороне эмоций, траха, потом возвращаются домой, где всё привычно – от недовольства тёщи до платежей по ипотечному кредиту. Встречаются другие обстоятельства. Кто знает, какой вариант «достался» Жене.

– Крош, можно спросить? Если посчитаешь наглостью – не отвечай, – Богдан поднял взгляд от монитора. – Где отец ребёнка?